Зимы морозные узоры (джен)

Он родился в метель. В ту, что замораживает саму, как казалось, душу. В ту последнюю ночь уходящего года, когда воздух был колючим и каждый вдох обжигал лёгкие ледяным огнём. Воздух становился лезвием, снежинки — тысячами стеклянных игл, вонзающихся в стёкла, а ветер выл за окнами приюта так, будто хотел вырвать его и унести в небытие. Это был приют Вула, где маленький Том Риддл родился и где жил вот уже восемь лет.

Приют Вула располагался в старом здании на окраине Лондона. Его стены были выкрашены густой серой краской, которая со временем покрылась трещинами. По утрам здесь пахло овсяной кашей, которая часто пригорала к дну алюминиевых кастрюль. По вечерам — картофельным супом и чем-то ещё, для чего Том пока еще не нашёл объяснения.

Дети жили по распорядку: подъём, завтрак, уроки, прогулка во дворе, обед, тихий час. По воскресеньям все дети в строгом порядке, под присмотром воспитательниц, отправлялись в ближайшую церковь. Священник втолковывал детям строгие законы Божьи, точнее, чаще всего говорил о грехе и возмездии. Детские умы должны были запомнить главное: путь испорченного сердца ведёт прямиком в ад.

Миссис Коул, заведующая приютом, воспринимала религию как ещё один инструмент поддержания порядка. В её видении мира грех был синонимом непослушания. А для нее самым непослушным, странным и, следовательно, греховным ребёнком в её учреждении был Том Риддл. Доказать его виновность в чём-то ей было никак, а называть это вслух колдовством, проступками дьявола — она не называла. Но в мире миссис Коул не было места странным мальчикам, которые умели делать не менее странные вещи. И в лучшем случае она смотрела на него с тихой враждебностью.

Мир был к Тому холоден и Том отвечал ему взаимным равнодушием. Воспитатели следили за порядком без особой теплоты. Их главной задачей было накормить, одеть и не допустить драк, чего им не всегда удавалось. Да и периодически они считали своим правом наказать ребёнка в дурном расположении духа. Отыгрывались в особенности на тех, кто был слабее, над кем они имели бо́льшую власть.

Большинство детей же сбивались в стайки по возрасту или интересам, чтобы играть, меняться чем-то или просто сидеть вместе. Они делились скудными игрушками, объединялись против особенно суровых воспитательниц или других компаний таких же ребят. Дети здесь были разными: плаксивыми, злыми, тихими. Но все они, даже самые зашуганные, знали — в одиночку здесь нельзя. А потому тянулись друг к другу в поиске защиты, сбивались в кучу, как щенки. А Тома Риддла другие дети сторонились так же, как и миссис Коул, инстинктивно, словно проказы. Он не плакал, не дрался. Нет. Том Риддл всегда держался особняком. И с ним не играли не потому что он был злым мальчиком или каким-то откровенным хулиганом, а потому что он также не вписывался в их рамки. В конце-концов он сам не искал компании. Казалось, он вообще не считает обитателей приюта чем-то стоящим, в его взгляде всегда царил отстранённый интерес вперемешку с безразличием. Лишь изредка его можно было увидеть сердитым или восторженным.

Нечто рождается из холода. Не того, что сковывает реки и рисует узоры на стекле, а из того, что живёт в нелюбви, равнодушном взгляде и в сердце, что забыло, как оттаивать.

* * *

В приюте была одна потрёпанная книга сказок Андерсена и кто-то из воспитателей, движимый смутным представлением о должном воспитании, иногда читал её вслух. Том Риддл никогда не садился в общий круг, но слушал, сидя в стороне. Больше всего его внимание привлекла история о Снежной Королеве.

Пока другие дети сочувствовали Герде и боялись ледяной владычицы, Том слушал о ней со странным, непонятным ему самому чувством. Он мысленно представлял себе её чертоги — ледяные и величественные. Чистые, прозрачные, идеальные залы, где всё подчинено порядку. И Кая, мальчика с осколком льда в сердце, он понимал куда лучше, чем сердобольную Герду. Когда история подошла к концу, и бабушка в книге читала Евангелие, а Кай с Гердой пели глупую песенку про розы и Бога⁽¹⁾ — на лице Тома появилось выражение глубочайшего разочарования.

Этот финал казался ему настоящей глупостью. У Кая была такая возможность. Он был избавлен от глупых, болезненных чувств, его разум стал ясным и холодным, как лёд. Он жил во дворце, который был куда прекраснее убогого мирка, и решал вечные, ледяные головоломки... Нет, тут крылась какая-то слабость, которую вложил в сказку тот, кто сам боялся силы. Настоящий Кай, думал Том, должен был остаться. Он должен был оценить дар Королевы, понять её величие и стать её принцем. Этот Кай совершил величайшую ошибку. Он предпочёл несовершенный мир, полный быстро вянущих роз, тишине и величию льда. Что он нашёл в этих кричащих красках, в этой «любви», что могло сравниться с тем, что давала ему Снежная Королева?

Он сжимал кулаки и его переполняло чувство, похожее на презрение. Все эти проповеди в церкви, все эти обещания вечного блаженства за смирение и покорность — они были для слабых. Для тех, кто боялся собственной силы. Снежная Королева не требовала этого. Она пообещала ему настоящую свободу, весь мир и новые коньки, если он выложит из льдинок одно единственное слово. Как глупо.

И холод, господствующий за окном, казалось, отвечал ему одобряющим безмолвием. А потом что-то изменилось. Снежные хлопья перестали хаотично метаться и сложились в строгий узор.

* * *

Том Риддл стоял на цыпочках у огромного заледеневшего окна в своей комнате номер двадцать семь, следя, как мороз рисует на стёклах прекрасные ледяные узоры. Его пальцы повторяли эти извивы на холодном стекле, и ему казалось, что он ощущает саму суть холода — не злую, а просто бесконечно далёкую и равнодушную ко всему, что меньше вечности.

Бешеный хоровод снежинок за окном замедлился, а затем и вовсе застыл. Снежинки повисли в воздухе. Затем они начали двигаться снова, сплетаясь в огромный, вращающийся вихрь, который медленно приближался к окну. Вихрь сгущался, рос, и в его сердце начала проступать фигура.

Сначала её форма была размытой, но с каждым мгновением становилась всё отчетливее. Воздух в комнате застыл, стал густым и звенящим. И тогда она пришла. Лёд на стекле под её безмолвным взглядом начал таять, расчищая идеально круглый проём.

Женщина. Её волосы были белее самого чистого снега. Лицо, прекрасное, словно высеченное из чистого льда, было абсолютно бесстрастным, и от этого ещё более величественным. Но главным были её глаза. Глубокие, как озёра в полярную ночь, они сияли холодным, неземным светом, и в их глубине Том увидел, как ему показалось, целую вселенную, такую же прекрасную, как узор на стекле.

— Том, — прозвучал её голос. Он был похож на тихий, мелодичный хруст снега под ногой в безмолвную ночь. — Здравствуй.

Сердце Тома не заколотилось от страха. Вместо этого по его телу разлилось ощущение, похожее на лёгкое головокружение. Он смотрел на неё и видел родное. Видел воплощение той стужи, что жила у него в груди, доведённое до абсолютного, божественного совершенства. В её присутствии жалкий холод приюта казался комнатной температурой.

— Кто вы? — выдохнул он, и его собственный голос показался ему чужим, тонким, как писк мыши.

Уголки её идеальных губ дрогнули в намёке на улыбку.

— Ты спрашиваешь, кто я, — её голос был тихим, но каждое слово отпечатывалось в сознании Тома с невообразимой ясностью — Я — Королева Северных Долин, где зима правит вечность. Я — та правда, что скрывается под слоем ложного тепла. — Королева на мгновение замолчала, рассматривая Тома, будто бы обдумывая, что же сказать дальше. — Они учат тебя смирению, потому что боятся твоего гнева. Они сулят тебе рай, потому что их собственный мир — несовершенный в своём существовании. Жестокий и несправедливый.

Она медленно протянула руку.

— Я же не предложу тебе награду за покорность. Я предлагаю тебе силу. Дом, где тебе не придётся притворяться. Где твой дар станет твоей короной. Той, которую они боятся больше всего.

— Вы же не можете быть реальной? — выпалил Том, его голос дрогнул от напряжения. — Я имею в виду, это же сказка! Детская сказка одного писателя!

Она внимательно посмотрела в глаза мальчика, а потом медленно провела рукой по воздуху, и струйки инея выстроились в знакомые Тому буквы: «В начале было Слово».⁽²⁾ А Королева затем произнесла:

— Им рассказывали истории, мифы, легенды...это та сила идей, которая может создавать миры. Не всё возможно обернуть в полотно вымысла, но достаточно всего лишь исказить под гнётом времени и ограниченности памяти. Ты же читал ту сказку..? — загадочно-ласково произнесла она и в воздухе замерцал образ тех хрустальных чертогов, когда Том коротко кивнул головой. — Не думаешь ли ты, что Кай был пленником? Нет. Он был наследником. Пока не пришла та девочка.

Взгляд Тома стал тяжёлым.

— Она разрушила всё, — тихо прошипел он.

Королева медленно кивнула, и в её глазах вспыхнуло что-то похожее на удовлетворение.

— Конечно. Она вернула его в мир суеты и тления. Но я не предлагаю тебе плен. Я предлагаю тебе...нечто большее. Стать тем, кем ты рождён быть.

Она наконец сделала лёгкий шаг в его сторону. Комнату будто вывернуло наизнанку; серые стены поплыли, замещаясь видениями бескрайних ледяных равнин и сияющего дворца.

— Но выбор... — её пальцы сомкнулись в сантиметре от его руки, не касаясь, — ...всегда остаётся за тобой. Остаться здесь или шагнуть дальше. Я дам тебе Царство, — продолжила она, и в её голосе зазвучал звон ледяных кристаллов. — Дворец из хрусталя, что не тает под солнцем. Трон из вечного льда, с которого ты будешь видеть вечность. Там не будет больно или одиноко, ведь ты лелеешь холод. Там будет сила. Ты хочешь силы, Том Риддл?

Она замолкает, и в этой паузе проскальзывает внезапная, странная нежность. Безмолвное признание, что нашлось наконец живое существо, которое не пытается её растопить.

— Наследник нужен не для того, чтобы унаследовать что-то, — говорит она, и теперь её голос звучит чуть тише, почти для себя. — Он нужен, чтобы продолжить нечто.

И он хотел. Это было единственное, чего он хотел по-настоящему. Сила была единственным тёплым чувством в его ледяной душе. Она горела неугасимым огнём.

Том посмотрел на её руку. На тонкие, сияющие пальцы. Посмотрел на дверь в приютный коридор. И решив, положил свою ладонь поверх её раскрытой ладони.

— Я ненавижу розы, — сказал он твёрдо.

На её губах тронулась тень улыбки.

— Очень хорошо.

Её глаза смотрели на Тома не свысока, а как на равного себе.

— Тогда идём.

Её пальцы сомкнулись, и холод, что шёл от них, был обволакивающим. Успокаивающим. Он был похож на возвращение домой, которого у него никогда не было. Метель приняла их, раскрывшись, как занавес, и они шагнули в глубь морозной белизны, исчезнув, как исчезает последний след на снегу под новым её порывом.

И той зимней ночью, в канун Нового года, лёд в их сердцах встретился звоном, похожим на начало новой, вечной зимы.

1) В «Снежной королеве», без цензуры, христианская символика присутствует на протяжении всей сказки. В конце герои радостно поют: «Розы в долинах цветут…Красота! Скоро узрим мы младенца Христа!»

Вернуться к тексту

2) Отсылает к первой строке в Евангелие от Иоанна, Новый завет: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.»

Вернуться к тексту