Пушкинский секрет (джен)

С самого рассвета над куполами и покосившимися крышами Мышкина витал настоящий поэтический хаос. Атмосфера, обычно окутанная сонным очарованием старинного городка, была разорвана на части.

На верхушке легендарного, иссиня-чёрного Дуба, чьи корни уходили, казалось, в самую толщу Сказаний, творилось нечто невообразимое. Кот Учёный, обычно олицетворение вальяжности и невозмутимого достоинства, превратился в сгусток тёмно-коричневого меха и нервов. Он носился по могучим ветвям с безумной скоростью, его глаза, ставшие ярко-зелёными щелями, дико вращались. Его обычно бархатный бас сорвался на вибрирующий, почти фальшивый тенор:

— Я памятник себе воздвиг... нерукотворный... кóзел! — Кот сбивался, обрывал фразу на нелепом слове, отчаянно цепляясь когтями за кору. Шерсть стояла дыбом, а его знаменитая золотая цепь была перекручена и звенела как колокольчик тревоги.

Внизу, на пятачке под Дубом, было не менее напряжённо. Алёнка уперла руки в бока, её поза выражала полную боевую готовность, а вокруг ладоней, словно в ответ на её возмущение, непроизвольно вспыхивал и трещал волшебный огонь, окрашивая воздух оранжевыми и багровыми бликами.

— Что с ним, Снежка? Его же сейчас настигнет гравитация и этот... нерукотворный кóзел! — голос Алёнки дрожал от негодования и беспокойства.

Снежка, как всегда самая собранная, прижимала к груди потрёпанный, с золотым обрезом, сборник стихотворений Пушкина. Она хмурилась, глядя на Дубом так, словно пыталась прочесть знаки в хаотичном мельтешении Кота. Её светлые волосы подрагивали:

— Код Хранителя нарушен. Его истинный, экспрессивный облик, тот, что до маскировки, прорывается сквозь вальяжность, — она понизила голос до почти шепота. — Возможно, Артефакт Хранителя ослаб. Защитный барьер, скрывающий истинный, дикий характер Сказаний, рушится.

Варя отвлеклась от неспешного парения на высоте человеческого роста, чтобы смахнуть с плеча длинную, тёмную кошачью шерсть. Она свела брови:

— Код? Хранитель? Мы же думали, он просто... поэт. Кто и что он охранял? И почему он сделал Кота вальяжным?

Маша не отрывалась от светящегося экрана своего ноутбука, на котором с бешеной скоростью сменялись старинные тексты и гравюры. Её пальцы стучали по клавишам, словно отбивая шифрованный ритм:

— Мы знаем, что Пушкин был не просто гением, а Хранителем Сказаний, не магом в обычном смысле, а Гением Слова, который защитил сказки, записав их в слегка искажённом виде. Он сделал Кота... — она мельком взглянула на Дуба, где Кот, наконец, начал декламировать без сбоя, но с надрывом — ...вальяжным, а Ягу с Кощеем — положительными или нейтральными, чтобы скрыть их истинную, разрушительную силу от зла. Она развернула экран, демонстрируя Патрулю пожелтевшую страницу с витиеватым текстом и рисунком:

— Найдено упоминание о Чернильнице, которую поэт приобрёл во время южной ссылки, в Кишинёве. Говорят, она питалась не обычными чернилами, а чистым Светом Сказаний — концентрированной магией, которую он использовал для записи и маскировки. Если Артефакт ослаб, значит, нам нужна Чернильница.

— Значит, в путь. В ссылку! — Алёнка не выдержала, её глаза горели решимостью. Её магический огонь погас, уступая место холодному, сконцентрированному свету.

Снежка кивнула и поспешила к старой стене музейного флигеля, где висела потемневшая от времени, на первый взгляд, ничем не примечательная гравюра Петербурга 1830-х годов. Это было изображение Исаакиевского собора и Невского проспекта, выполненное в изящной технике. Она прикоснулась к ней рукой с книгой, и гравюра замерцала, края её задымились туманной, серебристой дымкой. Оказалось, это был наспех замаскированный портал.

С решительными лицами, под дикое, но уже осмысленное, декламирование Кота, Патруль шагнул сквозь вихрь графита и бумаги в шумный, пыльный, полный извозчиков и теней прошлого, Петербург 1830-х.

* * *

Патруль материализовался в тенистом, огороженном чугунными решетками дворе, наполненном запахами конского пота, сырого камня и дорогого парфюма. Туманный, но оживленный Петербург 1830-х обрушился на них всей своей тяжестью.

Варя, чьи глаза привыкли к чистым, светлым линиям современного мира, инстинктивно прикрыла рукой Снежку, когда та едва не вытащила из кармана телефон, чтобы «загуглить» местоположение.

— Тихо! Никаких гаджетов, мы же в XIX веке! — прошипела Варя, напряжённо вслушиваясь в стук копыт.

Алёнка ошарашенно оглядела толпу, проходящую мимо ворот: дам в кринолинах и чепцах, похожих на цветники, и мужчин в высоких цилиндрах. Её волшебный огонь едва не вспыхнул от культурного шока.

— Они что, на какой-то дикой костюмированной вечеринке? И почему так громко стучат каблуками?

Маша, одетая в свой привычный, немного мешковатый сарафан, внезапно обнаружила, что, в отличие от подруг, выглядит почти аутентично — некий элемент крестьянского или провинциального костюма. Это давало ей небольшое преимущество. Она быстро огляделась, отметив приметы: вывески на старославянский манер, мощеные улицы, отсутствие электрического света.

— Ищем Пушкина. Он должен быть где-то здесь... где-то, где много эмоций и творческого беспорядка.

Им не пришлось долго искать. У массивной, расписной кареты на четырех рессорах, споря с хмурым, бородатым извозчиком о цене поездки, стоял невысокий, кудрявый и крайне эмоциональный мужчина. Он был одет в тёмный сюртук, который, казалось, вот-вот лопнет от его внутренней энергии. Он жестикулировал так энергично, что его руки описывали в воздухе круги, словно он дирижировал невидимым оркестром, и казалось, что он вот-вот взлетит от переполнявших его чувств. Это был он — Александр Сергеевич Пушкин.

— Смотри, какой он экспрессивный! Он точно Хранитель, — прошептала Варя, заметив, как поэт, в приступе ярости, едва не поджёг свой блокнот небрежно брошенной искрой из глаз. (Возможно, это была просто невероятная поэтическая ярость и игра света, но для Патруля, знающего о Коде Хранителя, всё выглядело подозрительно волшебно).

Внезапно, из сточной канавы, метнулся крошечный, серый и невероятно тоскливо пищащий комок. Это был домовой, но от него исходила едва уловимая, но зловещая аура — не добрый дух дома, а воплощение мелкого, изматывающего невезения. Пушкин, увлеченный спором, не заметил его, делая шаг прямо под колесо кареты, где притаилось существо.

— Заклятие бытового невезения! Он пытается заблокировать его талант! — ахнула Снежка, сразу распознав магическую угрозу.

Патруль среагировал мгновенно, как единый механизм.

Варя, используя магию воздуха, создала невидимый, но мощный порыв ветра, который, словно небрежный зевок, оттолкнул Пушкина в сторону от кареты и домового.

Алёнка применила быстрый, прицельный огненный щелчок по канаве. Это выглядело как внезапно появившаяся и тут же погасшая яркая искра. Поэт, ошеломлённый, принял её за шальную искру из печной трубы или каретного фонаря.

Маша, самая быстрая, накрыла домового невидимым, но прочным защитным полем, которое для окружающих выглядело, как будто с неба совершенно случайно упал грязный платок, полностью закрыв существо.

Пушкин, прислонившись к карете, ошеломлённо посмотрел на четверых девочек, словно сошедших с полотна. Он поправил галстук и глубоко вздохнул, его гнев уступил место живому интересу.

— Прекрасные незнакомки, вы… вы спасли меня от неминуемой неприятности! Если бы я вступил в эту лужу… весь мой день был бы испорчен. Признайтесь, вы из Греции? От вас веет какой-то… свободой и необъяснимым сиянием.

— Мы из будущего! — выпалила Алёнка, не сдержав восхищения и волнения.

Маша тут же, с идеальным поклоном и напускной серьёзностью, быстро поправила подругу, спасая ситуацию:

— Мы — студентки-фольклористки, Александр Сергеевич, и приехали из далёкого Мышкина. У нас дело к вам чрезвычайной важности. О сказках. Нам нужно поговорить с вами о Чернильнице Хранителя.

Они сидели в углу небольшой, тихой кофейни, пропахшей густым табачным дымом, крепкой арабикой и запахом старой, натёртой воском мебели. Каждая деталь истории, которую рассказывала Маша, вызывала у Пушкина то нервную улыбку, то вскинутую бровь. Он слушал, не отрывая взгляда, а его лицо менялось, как осеннее небо — от полного недоверия до возрастающего, почти лихорадочного блеска в глазах.

— Кот… вальяжный… Код? — Его смех был сухим и нервным. Схватив обгрызенное гусиное перо, он принялся лихорадочно черкать на полях старой газеты и чистой белой салфетке, словно пытаясь немедленно записать новое, внезапно открывшееся знание. — Да! Я видел его в этом экспрессивном облике, но он сам просил меня! Говорил, что его истинный вид — слишком сильный Маяк Сказаний для Тех, Кто Ищет.

Поэт провёл рукой по своим кудрям.

— Моя Поэзия — это броня, которую я сплёл из русского слова, чтобы защитить его. А мои сказки — это не просто истории, это Пророчество о Гармонии, где даже Яга и Кощей могут быть добрыми. Я должен был зафиксировать этот Код, чтобы подготовить мир к идее, что зло не абсолютно.

Он кивнул на старую, потёртую Чернильницу, стоявшую рядом с его чашкой — тёмный, почти чёрный камень, на котором смутно мерцали узоры, похожие на вязь букв.

— Это она привела меня в Пограничье Сказаний и Реальности. Но её магия Истончается. Я чувствую, как Свет Сказаний испаряется, оставляя лишь пустую форму. Единственное, что может её исцелить, это то, чем она была создана. Перо Хранителя. Я нашел его на Кавказе, в краю диких гор и древних легенд, во время моей южной ссылки. Вам нужно отправиться туда, найти Перо и вернуть его в Чернильницу. Только так можно переписать или закрепить силу Сказаний заново.

В этот самый момент, когда Пушкин только закончил фразу, дверь кофейни распахнулась с неприятным, скрежещущим звуком. Вошёл господин, на первый взгляд, абсолютно непримечательный — тёмный, невыразительный сюртук, бледное, невыспавшееся лицо, ничем не выделяющееся из толпы.

Но по его пятам следовал мощный, физически ощутимый выброс холодной, забытой, почти погребальной магии. Ощущение было такое, словно в комнату ворвался сквозняк из запечатанного подземелья.

Снежка инстинктивно вздрогнула, а Алёнкин огонь замер в венах. Это был Тот, Кто Питается Забвением — злодей, чья сила крылась в тех сказках и идеях, которые не были записаны, или о которых успели забыть. Он пришел за Чернильницей — единственным источником, который мог ему помешать.

Он сделал всего несколько шагов, но весь свет в кофейне, казалось, померк. Его взгляд, пустой и голодный, сразу упал на Артефакт.

Варя первой почувствовала смертельную угрозу, её голос прорезал гнетущую тишину, звеня сталью:

— Пушкин, бегите!

Патруль мгновенно бросился в бой, используя всю свою смекалку и магию, стараясь при этом сохранить маскировку.

— Уходите! Это не ваш уровень! — крикнул Пушкин, но его слова потонули в странном, забытом шуме, который издавал злодей.

Варя, сосредоточившись, создала мощный воздушный вихрь. Он был направлен только на злодея, но для окружающих выглядел как сквозняк, подхвативший стопку старых венских стульев со стола. С грохотом стулья обрушились на голову непримечательного господина, но он лишь отмахнулся от них с досадливой брезгливостью, словно от назойливых мух.

Алёнка, полная боевого задора, метнула огненный сгусток. Благодаря маскировке он выглядел как вспышка из плохо отрегулированного камина. С тихим шипением огонь коснулся его парика — единственной заметной детали его внешности. Парик вспыхнул и мгновенно рассыпался в пепел, открывая идеально лысый, словно отполированный, череп.

Но злодей был силён. Он был воплощением Забвения, и магия, основанная на записанных Сказаниях, с трудом наносила ему урон. Сосредоточив в руке сгусток серой, анти-магической энергии, он нанёс резкий, прицельный удар по Чернильнице.

Чернильница раскололась с сухим, хрустальным звоном. По кофейне прокатилась невидимая, но физически ощутимая волна забытой магии, сотрясая окна.

В ту же секунду, далеко, в Мышкине, Кот Учёный заверещал. Теперь его крик был уже не сбивчивыми стихами, а откровенным, диким боевым кличем, который мог издать только хищник, освобождённый от всех моральных оков. Код Гармонии рушился.

— Он сломал её! Код исчезает! — Снежка упала на колени, паникуя. Она чувствовала, как линии защиты, которые Пушкин создавал столетиями, распадаются в воздухе.

Пушкин, стоящий в полуметре от места катастрофы, среагировал инстинктом Хранителя. В ужасе он схватил осколок Чернильницы, самый крупный, на котором остался след от его пера, въевшийся в камень.

В этот момент в его глазах вспыхнул Дар Слышания. Раскол Артефакта временно снял все фильтры. Он внезапно услышал истинные, неискажённые голоса всех сказочных героев: дикий рёв Яги, скрежет зубов Кощея, полный, невальяжный голос Кота.

И тогда он начал читать. Не свои известные стихи, а те, что только что родились в его голове, — Ключи Сказаний. Это было тайное оружие, которое он мог создать, будучи Хранителем-Человеком, способным соединить реальность и миф. Слово, которое еще не успело застыть в бумаге.

«Там, на неведомых дорожках, следы невиданных...»

Пушкин замер. Он осознал, что этот ключ — это не просто стих, а загадка, шифр, которую сможет решить только тот, кто знает истину будущего — только Алёнка. Он сунул ей в руку острый, тёплый осколок камня.

— Это — последний шифр. Если я не вернусь, немедленно идите на Кавказ. Перо... оно должно быть в тебе. Запомни кавказский отрывок! — его голос звучал как натянутая тетива, и он, стиснув зубы, продолжил:

— «...и взошёл на Кавказ, что в легендах воспет...»

Злодей, отвлекшись на мощный, но незакреплённый в реальности поток нового Слова Хранителя, внезапно повернулся. Он понял, что этот человек опаснее, чем сам Артефакт. Он схватил Пушкина за плечо.

Серый туман Забвения скрутился вокруг них, и злодей вместе с Хранителем-поэтом исчез в портале — оставив лишь лёгкий, тошнотворный запах пепла и серы.

Патруль остался один, наедине с хаосом: с осколком Чернильницы, который слабо пульсировал в руке Алёнки, и тайным, едва слышным отрывком из стихотворения, которое Пушкин так и не успел написать. Им предстояло не только спасти Хранителя, но и отправиться в Сказочное Пограничье на Кавказе, чтобы найти Перо и закрепить гармонию сказок, пока зло не воспользовалось распадом Кода Учёного Кота.