Ночь перед Рагнарёком (джен)

Чудесный вечер. Отблески костра в ваших глазах, и луна почти полная. Тени высоченных деревьев смотрятся весьма дико. Помните?

Мы ведь все это время шли по пустыне. В какой-то момент — по ледяной пустоши, а теперь вот...

Зябко.

Да, я знаю, нам не положено чувствовать жар и холод. В начале пути никто ведь даже не удивился, втаптывая в золотистый песок остатки свежего наста. Я, честно признаться, смутно помню это грешное "начало пути". Мне было плевать на дрожащий раскаленый воздух, которому положено было бы выжигать нам легкие сухим пряным зноем. Я, как и вы, шел вперед. За Ним. А что нам оставалось?

Хотел бы я знать, в какой момент, сомнамбулически переставляя конечности, я впервые отметил про себя, что ветер несет в себе запах вчерашнего большого костра. Кажется, это случилось после чего-то плохого. Хотя хоть убей — смешно! — не помню, почему оно было плохо. Было, если по-честному, превосходно до экстатического восторга! Мы все дышали как единый организм, наши сердца бились в такт сердцебиению Его — нашего чудесного предводителя. Лидера, за которым мы шли уже невесть сколько дней к ряду. И что с того, что кого-то другого — не меня и не вас! — погребло под обломками.

Страшно. Это могли быть мы. Но не стали. Впрочем, какая разница? Не стали тогда, станем уже через пару дней. Луна-то вон, почти идеальный диск. Того и гляди, кто-нибудь подхватит и метнет.

Чудеса? Да. Знаете, я, пожалуй, не чувствовал себя таким живым, как здесь, с вами! Даром что все мы — мертвецы. С таким полководцем и мертвым быть — почти праздник. Веселый турпоход. С вкусным кофе по утрам, с бессмысленной болтовней в сумерках у костра, с самым сладким сном под крышей звездного неба. Знаете, пожалуй, это был мой любимый момент в мерном течении каждого дня: когда солнце разливалось по горизонту алым маревом — если особенно повезет — или же обволакивало нас апельсиновым бархатом, но в любом случае неизменно угасало, но не как мы: красиво. Бархат постепенно набирал глубину, мягкость, наливаясь темным синевой, чтоб еще через пару минут стать чернильной бездной, усыпанной звездами.

Какие же мы были дураки, что не ценили эту цикличность. Боялись. Всего на свете: опоздать на работу, расстроить чужого, в сущности, человека, не успеть "пожить"...

Смешно! Пожить! Выпить с коллегами, потратить накопленное за год — если повезет — на неделю отпуска в каком-нибудь живописном месте, которое мы запоминали только по фотографиям! Жить...

Просто движение вперед, бесконечное, размеренное, неотвратимое. И сердце вскач, и тень улыбки на губах. У нас еще столько дней — Недель, месяцев? — впереди. И все — благодать. Все — рука об руку с такими же ожившими — умершими? — счастливыми придурками. Свободными от сложных дурацких историй, обид и долгов. Какие долги могут быть накануне конца света? Важно только, что луна полнеет не в последний раз.

В последний. Мы все это чувствуем. И наш командир — кто он вообще, на самом деле? — даже попытался нас подбодрить. Удивительно, если задуматься на секунду. Это третий раз — всего-то! За столько месяцев! — когда большинству из нас посчастливилось слышать его голос. Впервые — зовущий, подманивающий на томные переливы джазового саксофона, после — гневный, заявляющий, что никакой он нам не Бог и не спаситель, и что жить нам — и только нам. Пусть и не долго.

А сейчас дыхание перехватило. Лунный свет ярок до рези в глазах и пахнет серебром так остро, что в носу щиплет. Так и должна выглядеть последняя луна этого мира. Как иначе-то?!

Только вместить в заключительные мгновения всю свою любовь. Времени нет дарить ее тоненькими лучиками, аккуратно расплескивая мягкой патиной по блестящим листьям. Времени нет. Его и не было. С самого начала, Он прав. Не было еще до того, как мы откликнулись на Зов. Тем более не было, когда мы, поддавшись бесшабашной радости, творили немыслимые чудеса по малейшему шевелению прихоти. Так чем же отличается эта ночь от всех прочих?

Чем-то. Сладким ужасом, мрачным предвкушением. Зудящими мурашками под кожей, привкусом металла на прикушенной губе, дрожащим в подреберье полувздохом. Нервным смехом. Где ж это видано, чтоб армии мертвецов страшно было сгинуть в последней битве?!

Страшно. Страшно, потому что надежда. Последняя, призрачная, почти преступная. А вдруг. Ну вот вдруг в последний момент этот невероятный парень, этот легкомысленный дирижер Рагнарека, возмет, да и взмахнет своей палочкой так, что и без того нестройная какофония, странно приятная, будоражащая слух обещанием шанса, вдруг сорвется в совсем уж безумных шум, грохот, визг, сольется в нечто невообразимое и вместо грандиозной последней ноты, после котрой непременно опустится занавес, взорвет к чертовой бабушке зал. Перегрузит настолько, что просто отменится. Будто ничего не было. Будто будильник (я уже и забыл, как он звучит, если честно), исправно поднимал каждое утро на работу. Будто вчера мы точно так же соскребали себя с простыней, заправляли сонный организм порцией кофе и волокли на службу, просыпаясь только уже в серых стенах офиса, утнкнувшись носом в очередной бесполезный документ.

А впрочем... Хорошо, что уже через пару дней или даже завтра все это закончится раз и навсегда. Сгинет. Не хочу умирать обратно. Лучше уж исчезнуть. Лучше уж яростно, с лихой ухмылкой на устах впиться зубами в глотку неведомому. Вцепиться до сорваных в мясо ногтей, заорать так, как человек способен орать только бросаясь в оголтелую самоубийственную атаку. Вдохнуть жизнь так жадно, чтоб разорвало. Чтоб белые искры в глазах, чтоб земля подкосилась, чтоб взлететь. Или упасть, не важно. Но чтоб!

Вспыхнуть светочем — все мы миллиардами светочей — и сгинуть, не оставив даже пепла.

И никакого больше мертвенно серого болота "обычного" бытия. Никогда. Ни за что. Не после того, как губы пропитались вкусом пульсирующего трепета жизни.

Или раз ожив снова стать мертвым духом уже невозможно?