Гарри Поттер. Хогвартс и чувства (джен)

Утро в Хогвартсе пахло мокрым камнем и тёплым хлебом. Дождь всю ночь барабанил по витражам, и Большой зал встретил учеников зеркальной лужицей света под зачарованным потолком. Элиза Уэйр сидела за столом Когтеврана, держа перо над пергаментом — и не писала. Пальцы слегка дрожали, будто перо само искало слова, которых она не решалась признать.

— Составляешь список обещаний на год? — спросил Джейден, плюхаясь рядом. У него в волосах запуталась крошечная веточка плюща; видимо, дорога из оранжереи была не самой прямой.

— Пытаюсь, — ответила Элиза. — Но перо всё время начинает писать “не бойся”. Само собой.

Она перевернула лист. Перьевая кисточка будто обиженно вздохнула и… вывела элегантными буквами: не бойся. Сама. Без её руки. Элиза замерла.

— Эй, это круто! — восхитился Джейден, у которого всё необычное вызывало восторг. — Заклинание самописи? Ты читала про…

— Я не колдовала. — Элиза понизила голос. — Оно реагирует. На меня.

Джейден посерьёзнел. Мельком оглядел зал: чародеи обсуждали расписание, совы сбрасывали свёртки, профессор Флитвик спорил с Филчем о громкости школьного колокола. Обычная суета — и ни единого признака того, что у Элизы вдруг появились нервы, способные вести перо лучше, чем она сама.

— Ладно, — сказал он уже тише. — Сегодня шевеление палочками у Флитвика. Проверим, что к чему. Если что — поможем. Вместе.

Элиза улыбнулась, но где-то под грудиной вздрогнуло. Её улыбки часто были как заклинания-наклейки: держались, пока не намокнут.

Аудитория чарождения сияла полированным деревом и теплом камина. Флитвик, миниатюрный и сияющий, как праздничная гирлянда, языком щёлкнул — на столах вспыхнули маленькие светлячки под стеклянными колпачками.

— Сегодня вернёмся к базовому, но важному, — заявил он. — Lumos. Свет — это намерение. Чем чище мысль, тем мягче сияние.

Элиза сосредоточилась. Мысль — ясная, как отражение луны в озере. Простой жест. Вдох.

— Lumos, — произнесла она.

Её палочка послушно вспыхнула. Но вместе со светом по стенам прошёл нежно-розовый рябящий отблеск, словно кто-то накрыл аудиторию закатом. Светлячки под колпачками зазвенели, как стеклянные колокольчики. На секунду в воздухе запахло канифолью и клубникой — ароматом того лета, когда Элиза впервые приехала в Хогсмид одна, без родителей.

— О-о! — Флитвик подпрыгнул, но не от досады — от любопытства. — Нестандартная окраска! Девица Уэйр, вы добавили эмоциональную модуляцию?

Элиза чувствовала, как щеки становятся горячими. Она не добавляла ничего. Просто в этот миг сердце сжалось так сильно, будто вспоминало, каково это — делать что-то впервые и не провалиться. Сзади кто-то восторженно выдохнул; пара первокурсников попыталась повторить трюк, но у них получился лишь унылый серый огонёк.

— Интересно… — Флитвик сделал пометку магическим мелом, и на доске сами собой возникли слова: эмоциональный спектр — усиление. — Позже вернёмся к этому. Продолжаем!

Чем дальше шёл урок, тем яснее Элиза ощущала: заклинания дышат вместе с ней. Если она улавливала радость — света становилось больше. Стоило занозе беспокойства скользнуть под кожу — огонь гас, становился капризным. Под конец занятия перо снова само написало на краю конспекта: говори правду.

— Тебя явно кто-то слышит, — заметил Джейден, когда они вышли в коридор. — Либо твоё перо стало самосознательным.

— Смешно, — отозвалась она, но усмешка вышла беззубой.

Во время обеда по залу пронеслась новость: в школу прибыл новый преподаватель. Его представят вечером. Слухи налипали на имена, как снежинки на шарфы: “целитель эмоций”, “искусник связей”, “колдун, умеющий слышать музыку чувств”. Элиза слушала, откусывая хлеб, и думала, что музыка чувств звучит у неё в голове слишком громко.

После занятий, возвращаясь в башню, она и Джейден остановились у арки, выходящей во внутренний двор. Дождь стих. Небо распахнулось — стылое и чистое. Элиза не удержалась: дотронулась кончиками пальцев до воздуха, как до натянутой струны. Над двором мягко вспыхнули крошечные огни — как если бы команда невидимых светляков решила станцевать.

— Это красиво, — сказал Джейден. — И немного страшно.

— Мне тоже страшно, — призналась Элиза. — Впервые за долгое время.

Он хотел что-то сказать, но в этот момент над дверями Большого зала раздался звон — тот самый, о громкости которого спорили Флитвик и Филч. Вечернее собрание.

В Большом зале потушили свечи, оставив только центральные — высокие, как тонкие деревца. Директор коротко представил нового преподавателя:

— Профессор Амори. Специалист по эмоциональным потокам магии.

Человек, шагнувший вперёд, оказался моложе, чем ожидали. Тёмные волосы убраны в низкий хвост, глаза внимательные, спокойные. Он не выглядел волшебником, который собирается “лечить” подростков от любви и тоски. Скорее — тем, кто способен выслушать тишину.

— Магия — это язык, — сказал он тихо. И голос разлился по залу, как тёплый чай. — И, как любой язык, она усиливается, когда мы говорим искренне. Эмоции не мешают магии. Они её питают. Но сырое чувство подобно ветру в горах: прекрасному, опасному, непредсказуемому. Моя задача — научить вас слышать этот ветер и не падать.

Шёпот прошёл по рядам. Кто-то хмыкнул, кто-то кивнул. Элиза чувствовала, как внутри у неё замыкается круг: наконец-то кто-то произнес вслух то, о чём перо писало целый день.

— Сегодня — только встреча, — продолжил Амори. — С завтрашнего дня — практикум. Принесите честность. Палочки — вторично.

Смех пробежал по залу. Он растворился, как пар, когда директор объявил конец собрания.

На ступенях у входа Элиза и Джейден столкнулись — буквально — плечом к плечу. Люди спешили, толкались. Элиза, уже собираясь извиниться, услышала, как кто-то за спиной шепчет: “Она — та, что раскрасила Lumos”. Шёпот был не злым — удивлённым. Но в груди стало тесно.

— Тебя заметили, — осторожно сказал Джейден. — Это повод радоваться.

— Не люблю быть центром, — отрезала она, быстрее шагая к выходу. — И вообще, не думаю, что…

— Элиза, стой. — Он коснулся её локтя. — Я на твоей стороне. Но если с тобой что-то происходит, мне нужно знать. Я волнуюсь.

Она остановилась. Дождь снова начал моросить — мелко, будто небо играет на барабанах. На миг показалось, что весь двор ждёт её ответа. Элиза чувствовала, как слова толпятся у губ, как горло теснит обида — зачем он всегда говорит правильные вещи в неправильные моменты? Почему мир настаивает на “говори правду”, когда молчание кажется единственной защитой?

— Я… — начала она и оборвала себя. — Ты не обязан меня спасать.

В этот миг воздух дрогнул. Где-то по ту сторону башен, за крышей Большого зала, строкой тёмного бархата поползла туча. Ветер, ещё минуту назад сонный, взмыкнул, задев флаги. Элиза почувствовала, как внутри у неё нарастает шторм — тот самый, о котором предупреждал профессор: сырой, красивый, опасный. Джейден сделал шаг ближе, но она отступила, и это движение оказалось последней каплей.

Небо вспорола молния. Она не ударила — нарисовала линию, тонкую и изящную, будто кто-то провёл светом по стеклу. Линия изогнулась… и на короткий миг стала похожа на профиль Элизы — её лоб, нос, линию губ. Потом распалась на ослепительные нити, и дождь хлынул стеной.

Внутренний двор содрогнулся. Сверкнули мокрые плиты, зашептались картины, двери сами собой приоткрылись — как будто школа вздохнула. Учителя подняли палочки, студенты закутались в мантии, кто-то крикнул от восхищения, кто-то — от страха.

Элиза стояла, задыхаясь от вины и изумления. Это было чудесно и ужасно. Джейден прикрыл её собой от ветра.

— Эли… — сказал он сквозь шум. — Это ты?

Она не ответила. В горле стояли слёзы — смешные, глупые, ненужные. Но что-то одновременно мягкое и сильное поднялось откуда-то из центра груди и разошлось теплом — и дождь вокруг них, только вокруг них, стал редеть, превращаясь в крупные прозрачные капли, падающие медленно-медленно, как стеклянные бусины. На секунду они оказались в тихом круге посреди шторма.

С верхней галереи донёсся спокойный голос:

— Наблюдаем, — сказал профессор Амори, не повышая тона. — Не прячемся. Дышим.

Элиза подняла голову. Он стоял под каменной аркой, не защищаясь от дождя, и смотрел прямо на неё — не оценивающе, не с укором. Будто считывал паролем то, что она столько лет прятала.

Шторм, подчиняясь чужой невидимой дирижёрской руке, начал слабеть. Гул стихал, молнии редели. Ветер отступал, как прилив. Через минуту осталась только мокрая брусчатка и шепот капель по желобам.

— Завтра в семь, — произнёс Амори, уходя. — Урок тишины. Принеси себя.

Элиза кивнула — не ему, себе. Джейден молча сжал её ладонь. Его рука была тёплой и реальной, и от этого в груди, где недавно колотился шторм, стало спокойно.

Она не знала, что её ждёт на утреннем уроке, и почему перо в кармане сжимает свои перья, словно крылья перед прыжком. Но знала точно: прятаться больше не получится. Магия Хогвартса услышала её сердце — и ответила.