Ведьмины тени (гет)

В двенадцать лет со мной случились две вещи — я попала в рабство и Джексон.

С рабством было всё просто.

Двенадцатилетнему ребёнку очень трудно объяснить, что жизнь несправедлива, и умирающая от рака мама — это, вообще-то, для этого грёбаного мира в порядке вещей. Я сопротивлялась самой этой идее изо всех своих детских силёнок, не желая слушать уговоры и убеждения родителей. И в какой-то момент мне очень захотелось выплакаться и выкричаться, найти, вычислить, придумать осязаемых врагов, с которыми можно бороться, но всё же мысль забраться в лес была так себе идеей.

Хотя бы потому, что мой плач и крики были услышаны. Вопль о том, какие «все сволочи и не пошли бы они все!», был прерван.

— Куда пошли? — заинтересованно перебил мой рёв глубокий и густой, как патока, женский голос, и я обернулась, отскочив от камня, по которому колошматила кулаками. Женщина была не местной. Вот совсем не местной — длинноватое лицо с крупными чертами, двойным европейским веком и светлыми глазами. Да и ростом она была выше любой взрослой девушки или женщины, которых я знала. На женщине были самые обычные джинсы, самая обычная толстовка, через плечо была перекинута самая обычная сумка с торчащей оттуда бутылкой воды. Русые волосы были завязаны в хвост, а сама она облокотилась о дерево на краю небольшой полянки, в центре которой прочно обосновался обросший мхом камень.

Кореянке я бы ещё нагрубила в пылу той ярости и ненависти, которая горела в груди, не давая даже толком дышать. Но чужестранке…

— Никуда, — буркнула я, отступая от камня и пряча за спину ладошку с каплей крови — один из выступов камня оказался неожиданно острым. Женщина вздохнула, порылась в кармане, демонстративно вытащила оттуда конфету и упаковку салфеток, и медленно двинулась ко мне.

— Руку покажи, горе луковое, — произнесла она, на ходу разворачивая конфету. С каждым её шагом злость во мне уходила, будто иностранка её то ли впитывала, то ли отгоняла. Конфету она мне поднесла к губам и я послушно открыла рот. Сладость почему-то мгновенно меня утешила. Все строгие наставления взрослых о том, что лучше с чужаками не разговаривать и уж точно у них лучше ничего не брать, вылетели из головы. Женщина завораживала — странными плавными движениями, странными глазами, странным голосом, от которого у меня по загривку бежали мурашки.

А она тем временем чуть ли не силой вытащила мою ладошку из-за спины, качнула головой, легко подула на царапину и капнула туда воды из бутылки. А затем стала салфеткой снимать верхний слой пыли и грязи.

— Тебя обидел кто-нибудь? — спокойно спросила она. — Здесь недалеко есть полицейский участок, я могу туда тебя от…

— Я знаю, где он, — прошипела я, морщась уже от вполне реальной боли. Царапина оказалась неожиданно глубокой. Женщина коротко глянула на меня, выбросила грязную салфетку, взяла чистую и снова стала аккуратно касаться раны. Она не улыбалась, но вокруг глаз вдруг у неё разбежались морщинки, и я немедленно надулась, понимая, что ей смешно.

— Вы из штатов, что ли? — недовольным тоном спросила я, надеясь, что она сама оставит меня в покое.

— Я совершенно с другой стороны. А тебя мальчик бросил, что ли? — в тон мне спросила она, и эта её мысль про мальчика вдруг показалась мне такой дурацкой и смешной на фоне маминой болезни, что чуть не вызвала новую истерику с потоком слёз. А женщина, будто уловив эту перемену в настроении, резко сжала обе моих ладошки руками и пристально вгляделась в глаза. — Нет, тут не до мальчиков, тут всё по-настоящему… родители… болеет кто-то? — а вот этот вопрос был участливым и осторожным.

И я разрыдалась снова. Я ревела, уткнувшись ей в плечо и пуская сладкие слюни прямо на толстовку — конфета ещё перекатывалась остатками во рту. Она терпеливо ждала, пока я проплачусь, сидя рядом со мной на корточках. От пачки салфеток не осталось и следа, рука с царапиной была перевязана её бактусом из тонкой алой ткани. Воду мы пили по очереди.

Не помню, сколько мы так просидели. Мне казалось, что на эту полянку я примчалась сто лет назад.

— Технически, я могу помочь, — наконец сказала женщина, допивая воду. Она подобрала валяющиеся вокруг салфетки, обёртку от конфеты и засунула всё в пустую пластиковую бутылку. Кажется, она специально отвлеклась на сбор мусора, давая мне время на раздумье. Разумеется, я купилась.

— Вы можете вылечить маму? — всё ещё всхлипывая, спросила я.

— Да.

Меня будто молнией прошибло. Этого яркого, уверенного, абсолютно-сияющего «да» мне не хватало просто адски — с тех пор, как мама рассказала мне о своей болезни, а врачи мямлили свои бесконечные «есть возможность», «вероятно, получится» и «но мы не можем дать никаких гарантий».

— Как? — я закричала, и вскочила, и схватила её за рукав. Но она лишь покачала головой, мягко выбирая свою руку из моих ладошек.

— Как — не скажу. Но помочь никому, кроме твоей мамы, я больше не смогу. И это будет не бесплатно.

Разом все предупреждения взрослых всплыли в моей голове мигающе-алыми уведомлениями. Я отодвинулась так, чтобы между мной и женщиной оказался камень. Но она не двигалась, спокойно стоя на одном месте и невозмутимо глядя на меня.

Я не чувствовала в ней угрозы — во всяком случай той, о которой меня предупреждали.

Но иную я тогда распознать не могла.

— А что вы хотите? — рискнула я задать вопрос. Впрочем, нет. Риск был услышать на него ответ и получить время на раздумья. Она дала мне четыре дня.

Через четыре дня одна из терапий не сработала снова — та, на которую были угроханы последние наши сбережения, и к маминой болезни прибавились ещё и финансовые трудности. Бабушка заговорила о переводе в другую школу и переезде в другой район — оба победнее и подешевле. Попытки объяснить взрослым, что есть возможность вылечить маму, натыкались сначала на недоверие, потом на раздражение, а потом даже на пару грозных окриков. Вот после них я снова бросилась в лес.

Она меня там ждала, озвучив условия снова.

Десять лет. С моих шестнадцати и до моих двадцати шести я буду работать на неё. За четыре дня я обдумала эту идею сотню тысяч раз, и раз уж от меня отмахнулись взрослые, то советовалась со всеми своими подругами. А те единодушно сказали мне «Да!».

Я подписала два экземпляра контракта на странной жёлтой бумаге: один женщина оставила мне, а второй забрала, и исчезла на тёмной тропинке, что вела к глухому забору, за которым была промышленная территория.

Врачи говорили, что дело в новых лекарствах, новом подходе, новом методе и даже таскали маму по всяким разным лабораториям и научным консилиумам, утверждая что это всё их усилиями. Родители проявили деловую хватку и неплохо на этом заработали, не только отбив всё, что забрали у них доктора, но и ещё наварились немного сверху. Слово «чудо» так произнести никто и не решился. Но всё это было далеко впереди, а по дороге назад, когда я шла, надёжно спрятав контракт в сумочку с альпакой, со мной случился Джексон.

— Попалась! — раздался вопль ровно в тот момент, когда спускалась по тропинке, ведущей от того самого камня к шоссе, и на меня из-за дерева выпрыгнул мальчишка. Я с перепугу шарахнулась, споткнулась, упала, а он тут же опустился на колени рядом со мной и навис, прижимая мои запястья к земле.

Был канун Хэллоуина. Все веселились — город был ярким, чёрно-оранжевым, весь в прохладном и загадочном тумане по утрам, с ало-жёлто-зелёным ковром под ногами. Осень щедра на краски — куда щедрее весны, и лишь по контрасту с серой зимой весна кажется яркой. Я искренне любила эту прохладу и этот туман, и ковёр из листьев и этот праздник, который хоть и был нездешним, но нравился мне чуть ли не больше, чем Чусок и Соллаль.

Но прижиматься к влажному пласту из листьев и хвои, наверняка ещё и грязных от сырой лесной земли, да ещё и с нависшим над собой мальчишкой было ни капли не весело.

— Помогите! — заорала я что было мочи в надежде, что та женщина ещё не ушла.

Отреагировал мальчишка странно — он удивился. Отпустил меня и сел рядом, глядя на меня круглыми глазами. Я села тут же, стараясь отползти от него как можно дальше.

— А ты чего на помощь зовёшь? — с любопытством спросил он.

— А ты чего на меня напал?

— Так ты же ведьма! — возмутился он и кинул в меня шишкой. Шишка не больно попала в плечо, хотя с такого расстояния промахнуться было трудно и он вполне мог запулить её мне в глаз. Настало моё время удивляться.

— Ты идиот? Ведьм не бывает!

— Врёшь! Я видел!

— Что ты видел, придурок?!

— Как у тебя глаза светились фиолетовым! — кажется, мы сами не поняли как, но снова оказались в той же позе — я на земле, с прижатыми запястьями, а мальчишка нависал надо мной, крепко их держа.

Его слова меня повергли в шок. Своих-то глаз я не видела, и в эту фигню поверить не могла ну никак. Глаза у меня как глаза — светло-карие, хоть и не самый частый цвет в Корее, но не такая уж и редкость. Зато у парня глаза были чёрными и блестящими, как две маслины, и пронзительными, будто он мне своим взглядом под кожу пытался забраться.

— Я тебя видел здесь поза-поза-поза-вчера, ты за камнем сидела, а потом вышла, и сегодня тоже видел с той аджуммой, и у вас обеих глаза были фиолетовые! — торжествующе прокричал он мне прямо в лицо.

Я снова захотела разреветься. Глаза у той тётки были светло-серые, не было там ничего фиолетового, и я была уверена, что мои — тоже самые обычные. Но в голосе глупого мальчишки звучала стопроцентная уверенность, и это почему-то было жутко обидно — впридачу к больной маме, расстроенной бабушке, и очень-очень уставшему папе. Я не хотела быть сейчас ведьмой, потому что только этого мне сейчас и не хватало.

— У меня мама умирает, — тихо, стараясь сдержать готовые вновь хлынуть слёзы, прошептала я сдавленно, и мальчишка немедленно меня отпустил. Кажется, он струхнул — будто это я тут умирала, а не мама. Он посидел на корточках пару минут, пока я медленно поднималась и пыталась убрать под воротник растрепавшиеся волосы. А затем тоже встал и стал чистить моё пальто от налипших листьев.

— Ты колдовала, чтобы её спасти? — спросил он мирно и немного испуганно. Я, наконец, смогла его толком разглядеть. Кажется, он был чуть старше меня, и на полголовы всего выше. У него был маленький синяк на подбородке и царапина на ухе, а недалеко я заметила брошенный скейт — явно его.

— Я не колдовала! Я не ведьма! — опять раздражённо крикнула я. Ну как этому дураку это доказать? Но он только насупился, бросив на меня недобрый взгляд и опять не поверив. — Зачем ты вообще ловил ведьму? — раздражаясь от этого недоверчивого взгляда всё больше, я отступила назад, избегая его рук. А он вдруг засунул их в карманы, чуть склонил голову и прищурился — совсем не по-мальчишески, а как-то так по-взрослому, с внезапно проснувшимся интересом не ребёнка, а мужчины. И голос у него вдруг поменялся, став разом низким и игривым, будто он пытался флиртовать.

— Желание загадать хотел, — уголок губ приподнялся вдруг в хитрой улыбке. — Говорят, если ведьме загадать на Хэллоуин желание, она обязана его будет исполнить. А если в другой день, то запросто обманет.

— Какое желание? — спросила я, оглядывая себя. Сумочка валялась где-то позади меня, но я про неё совершенно забыла, расстраиваясь из-за грязных пятен на пальто. Бабушка будет ругать — скажет, что на новые вещи теперь денег нет, и купить мы их сможем не скоро, и эти надо беречь. Из-за всего непонятого и неприятного, что происходило вокруг меня, включая этого дурацкого мальчишку, опять захотелось плакать. Вопрос я задала на автопилоте — ответ меня не интересовал. Но мальчишка вдруг смутился почему-то, отступил назад, опустив голову и подбросив носком кроссовка ворох листьев.

— Никакое, — нехотя буркнул он, глядя на меня исподлобья. — Раз ты не ведьма, всё равно же не выполнишь, так?

Его неуверенность вдруг придала уверенности мне. Я бросила короткий взгляд на него, но он на меня не смотрел, отступив на пару шагов. Проход к шоссе, от которого прямая дорога к моему дому, был свободен. Я рванула вниз по тропинке со всех ног.

И не удержалась, остановилась внизу, развернулась назад. Мальчишка стоял там же, глядя на меня и чуть выставив вперёд руки — будто пытался поймать, если я вдруг споткнусь.

Бесшабашная храбрость и адреналин ударили в голову, заставив меня его всё-таки поддразнить.

— Раз поймал — надо было загадывать, трус! — заорала я и, уже не оглядываясь, бросилась домой.