Не тот подарок (джен)

Ги Хун сидел на своей койке, босой, скрестив ноги по-турецки. Согнутые руки покоились на коленях, пальцы теребили край одеяла — единственного якоря в этом аду. Перед ним тянулись ровные белые простыни, режущие взгляд своей стерильной пустотой. Он смотрел вперёд, будто пытался удержать мысль, которая всё время ускользала. Тёплый свет от копилки падал на лицо, золотя немного растрёпанные волосы, смягчая тени под глазами, но не скрывая воспалённых век и той пустоты в зрачках, что кричала громче слов.

Ин Хо наблюдал из тени своей койки, стараясь не выдать себя, дыхание спокойное. Но сердце билось неровно — не от страха, а от раздражающего, почти болезненного интереса. Он уже понял: этот человек не такой, как остальные. В его взгляде не было ни голода, ни жадности, ни привычной усталой злобы — только нелепая, упрямая вера в то, что люди способны быть лучше. Ин Хо хотел разбить это. Доказать, что человечность — ошибка системы, а такие, как он, становятся первыми жертвами мусора, который называют людьми.

Он не планировал возвращать четыреста пятьдесят шестого на остров. Всё случилось спонтанно — импульс, которому он поддался вчера, в лимузине. Сон говорил с непривычным сарказмом, резал словами, и Ин Хо не ожидал, что это заденет. Но задело. Эта уверенность, будто он всё понял, это внезапное красноречие, эта упрямая решимость — всё выбило его из привычного равновесия. И он позволил себе слабость.

А потом, наблюдая, как Ги Хун в первой игре помогает другим — тянет за руку тех, кто уже обречён, — он понял: не выдержит стоять в стороне. Нужно было спуститься самому. Доказать Сону, что этот его «пример человечности» не продержится, что люди неизменно окажутся тем, чем всегда были — мусором. Изнутри показать то, что сверху выглядит иначе.

Времени продумывать детали не было. Имя, номер, всё остальное — сплошная импровизация. Так появился игрок 001 — О Ён Иль. Просто звук, случайность, почти шутка. Но теперь он был частью игры.

Ин Хо поднялся.

Он шёл почти бесшумно по холодному полу. Ги Хун всё так же сидел на кровати, не двигаясь.

— Извините, если вы не идёте спать, — тихо сказал он. — Мы можем поговорить?

Ги Хун поднял глаза — усталые, потухшие, но в глубине всё ещё теплилось что-то живое, простое, почти детское. Тёплый свет от копилки отражался в зрачках, придавая им мягкость, которой здесь быть не должно. Он медленно кивнул:

— Конечно.

Ин Хо сел рядом, на холодную ступеньку у его кровати — не слишком близко для игрока, но слишком интимно для предателя. Воздух между ними сгустился, пропитанный запахом пота, железа и усталости. Он слышал дыхание Ги Хуна — неровное, сбивчивое, — и внутри всё трещало. По плану — контакт, доверие, «человечность». Но правда уже царапала горло.

— Думаю, что перегнул палку. Хотел бы извиниться. Я сожалею.

— Нет, нет, что вы. Я не должен был вас во всём винить. Это я перегнул.

Пару секунд они молчали, оба избегая взглядов. Ин Хо собирался сказать что-то нейтральное — пару заготовленных фраз, придуманных наспех, чтобы добавить своему образу достоверности. Но слова вдруг сорвались сами.

— Моя жена очень больна.

Он не собирался говорить правду. Хотел придумать историю — простую, правдоподобную. Но вместо вымысла вырвалось то, что помнил слишком хорошо. Цирроз, больница с запахом хлорки, беременность, что стала не радостью, а страхом, увольнение, унижение, долги. Всё это уже было. Почти десять лет назад. Тогда он сам носил такую же форму — только с другим номером. Не наблюдал, а бежал вместе со всеми, чувствуя то же отчаяние и тот же липкий страх под кожей.

Всё закончилось болью и потерей. Жены, ребёнка, себя. Тогда он думал, что боль — это то, что можно пережить. Что со временем она стихнет, растворится в рутине, в работе, в новом образе, под маской. Но она просто сменила форму. С тех пор жила в нём — глухо, тихо, как фоновый шум, пока не нашла выход сейчас, в этих словах. И стоило их произнести — стало ясно: она никуда не уходила. Просто ждала момента, чтобы снова напомнить, кого он потерял.

Ин Хо говорил спокойно, ровным голосом, вживаясь в роль до боли, но внутри что-то трескалось, и слёзы уже жгли глаза. Он не должен был — но правда прорвалась, его правда, спрятанная под чужим именем, и теперь рвала изнутри на части. Остановиться он уже не мог.

— Я понимаю то, что вы сказали, господин четыреста пятьдесят шесть… чего стоят эти деньги. Но они мне… — слёзы подступили к глазам; Ин Хо перевёл взгляд на свинью-копилку с деньгами под потолком, как в тумане возвращаясь в тот проклятый год. — …очень, очень нужны. Даже ценой жизни других людей. Я хочу использовать их…

Пауза растянулась. Ин Хо сидел, не двигаясь, будто слова прибили его к месту. Глаза защипало сильнее. Вспыхнуло то, чего он столько лет избегал: боль того дня, когда не успел, не смог спасти — ни её, ни ребёнка. Он сглотнул и опустил взгляд, пытаясь спрятать это обратно.

— …чтобы спасти жену и ребёнка. Чего бы это ни стоило, — он с трудом сдерживал подступающие слёзы; голос сорвался, и в итоге он всё же позволил им скатиться по щекам.

Ги Хун неловко двинулся вперёд, будто хотел что-то сказать или коснуться его плеча, но не решился. Он просто кивнул — тихо, по-человечески, без слов.

Ин Хо поднял взгляд.

Ги Хун сидел напротив — растерянный, сломленный, но живой. До такой степени живой, что от этого становилось трудно дышать. В его глазах было чистое сочувствие — настоящее, не игра. И оно ранило сильнее, чем презрение. Резало напоминанием о человечности, которую он сам когда-то в себе раздавил.

Свет от копилки мягко золотил их лица, ложился на кожу тёплым, почти ласковым светом — обманчивым, как всё, что было вокруг.

— Это… очень тяжело, — выдавил Ги Хун, голос хриплый, надломленный, грудь вздымается. — Но вы сильный человек. Раз решились — значит, верите. А без этого тут никак. Без веры… мы все бы уже…

Он замолк, сглотнул ком в горле, глаза заблестели. И вдруг усмехнулся — криво, горько, с той иронией, что маскирует бездну:

— Забавно, — прошептал он, голос чуть дрогнул. — Вчера ведь у меня был день рождения. Совсем забыл. Представляете? Какой подарок вышел. Свечи задувать не пришлось — сами погасли под выстрелами. Было бы смешно, если бы не всё остальное. Если бы не те… лица. Их глаза… они до сих пор передо мной.

Ин Хо всё это время не отводил глаз.

Маска дала трещину, и это чувствовалось физически — где-то под рёбрами. Он сам выбрал этот день, сам подстроил встречу, сам запустил всё это. И теперь сидел напротив человека, который смотрел на него с теплом — простым, человеческим, которого он уже давно не заслуживал. Внутри не было ни триумфа, ни удовлетворения. Только тяжесть и тошнотворное чувство, будто нож, который он метил в другого, вошёл в него самого.

— Да, — прошептал он, голос сорвался; он быстро вытер слёзы. — Совсем не тот подарок, который стоило бы получить.

Он отвернулся. Мысль о том, что именно он выбрал этот день, жгла изнутри, но слов больше не осталось. Только тишина и глухое чувство вины, которое уже нельзя было скрыть.

Ги Хун слегка наклонился вперёд и неуверенно положил ладонь ему на плечо — осторожно, почти несмело. Тепло всё равно пробилось сквозь слой ткани, и от этого стало только тяжелее.

Ин Хо не ответил, не шевельнулся. Просто сидел, слушая, как медленно выравнивается дыхание, и думал, что это, пожалуй, худший подарок, который он мог сделать ему. И себе.

Тишина снова заполнила комнату. Ин Хо вытер ладонью глаза, стараясь вернуть себе ровное дыхание.

— Простите, — сказал он тихо, не поднимая взгляда. — Не ожидал, что… всё это вырвется. Устал, наверное.

Ги Хун кивнул — просто, по-человечески.

— Тут все на грани. Не извиняйтесь.

Они ещё какое-то время сидели молча. Воздух между ними постепенно остывал, и только слабое мерцание света под потолком напоминало, где они находятся.

Ин Хо наконец нарушил тишину:

— Вам стоит попробовать поспать, — сказал он ровно, почти привычным тоном.

— А вы? — спросил Ги Хун.

Он чуть улыбнулся — коротко, без тени иронии.

— Я попробую.

Ин Хо поднялся и медленно спустился вниз по ступенькам к своей койке. Лёг и долго смотрел в потолок, где дрожали отблески света от копилки. Мысли путались; прошлое и настоящее перемешивались, пока не осталась только усталость.

Надо было держать дистанцию.

Он просто ещё не понял, что уже слишком поздно.