Конец прекрасной эпохи (джен)

Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя, —

это чувство забыл я.

— Ирма видела Андромеду в Косом Переулке. Она беременна, — глядя не на собеседницу, а куда-то в сторону, произнесла Друэлла, — и я хочу написать ей. Вдруг ей… им нужна помощь?

Получи Вальбурга иное воспитание, она бы поперхнулась чаем, но её выдержки хватило для того, чтобы аккуратно поставить чашку на блюдечко, промокнуть губы салфеткой, отложить ее в сторону и только после этого закричать:

— Друэлла, ты в своем уме? Стоило рожать столько девок, чтобы теперь нянчиться с магловскими ублюдками?

Друэлла на секунду замерла, уголок ее рта нервно дернулся, но ничем иным, кроме этой непроизвольной реакции, она своего раздражения не выдала. Женщина сделала глоток и точно таким же отточенным жестом, как и ее собеседница, отставила свою чашку. Она посмотрела Вальбурге прямо в глаза — и той на мгновение стало как-то не по себе — а после подчеркнуто спокойно, будто чеканя каждое слово, спросила:

— Ты родила двух мужчин, а что толку?

Вальбурга взбеленилась уже по настоящему — «Что эта выскочка себе позволяет? Столько лет замужем, а ума не прибавилось!» — и приготовилась было к длинной отповеди, тем более, ей было что сказать: да, пускай Сириус — лоботряс и упрямец, да, гриффиндорец и водится с отпрыском Поттеров, но отметки у него отличные и в квиддиче он кому угодно фору даст. А Регулус?! Само послушание и отрада. Профессор Слизнорт не устает писать о нем длинные хвалебные письма, мальчик за год заработал пятьдесят очков для своего факультета — каждый ли первокурсник на такое способен?!. Миссис Блэк только-только открыла рот дабы вывалить всю эту информацию на собеседницу, как вдруг лицо Дру начало бешено вращаться, а сама Вальпурга почувствовала, что проваливается в какую-то темную дыру и как только она достигнет дна — произойдет что-то страшное.

Произошло. Она проснулась.

Интересно, к чему снится мертвая невестка в годовщину смерти мужа? Или годовщина была вчера? Вальбурга не помнит, давно уже не помнит, она потеряла счет днем и часам, пусть время считают те, кому его не хватает, у нее этого добра вдосталь.

Она знает только то, что настоящая Друэлла, Друэлла-не-из-сна, а та что былв женой Сигнуса, никогда бы не позволила себе такого поведения. Вальбурга помнила их разговор об Андромеде — первый и единственный. Невестка комкала манжеты, краснела, бледнела, роняла слезы в чай, оправдывалась и извинялась. И, насколько Вальбурге известно, попыток связаться с дочерью не предпринимала.

Мысль о том, что настоящая Друэлла уже пару лет как мертва — словно обухом по голове. Да ладно, Друэлла, но Сириус в Азкабане, Регулус исчез, Орион мертв. А она, Вальбурга, жива. Единственная свидетельница возвышения и упадка рода, пережила сына, а теперь еще и мужа, существует с мыслью о том, что другой сын — отвергнутый, но любимый — обречен на пожизненные страдания. Вовсе не такой она представляла свою свою жизнь еще несколько лет назад. Где она ошиблась?

* * *

Друэлла прихлебывает чай — вульгарно хлюпая, обливая стол, удерживая чашку двумя руками. Она дерзко смеется, глядя на шокированную Вальбургу, смеется так, что слюна летит во все стороны, смеется совершенно безумно и отвратительно, широко раскрывая рот и почти хрюкая, а потом резко перестает и спокойно спрашивает:

— Как думаешь, наши детки общаются? Они были готовы убить друг друга, но в Азкабане особая атмосфера. Скорее всего они даже сидят в соседних камерах. Братик и сестричка… На равных. Видимо, не такая уж я плохая мать, как ты всегда говорила. Или ты не так хороша, как старалась казаться.

Она снова смеется, но уже как-то безрадостно. Чашка падает со стола от недовкого удара локтем.

Вальбурга не спит.

Одна, теперь одна — в огромном доме, полном воспоминаний, в доме, в котором ничего не изменилось — даже комната Сириуса осталось нетронутой. Не потому что Вальбурга не знала, как отодрать эти вульгарные плакаты с магловскими девками, от стен, а потому что не смогла себя заставить сделать это. Бессмысленно. Комната Сириуса — оскверненное святилище, в которое уже никогда не вернется оскорбленное божество, сколько не наводи в нем порядок. Ее мальчик не придет, он сгинул окончательно и бесповоротно. Это больно — ведь она любила его, очень любила. Вальбурга не может точно сказать, когда его не стало — в тот момент, когда Распределительная Шляпа огласила свой багряно-золотой вердикт, или когда мальчишка, после особенно громкого скандала ушел из дома или когда его колдография, с горящими безумным огнем глазами и всклоченными волосами, появилась на передовицах под броскими заголовками «Пойман убийца Поттеров» и «Очередной Блэк в Азкабане» — но знала, что ждать ей больше некого. Тот человек, который сейчас кормит дементоров своими страхами и болью — не ее сын, он — чужак. Чужак в облике ее сына, оборотень-перевертыш, злобный бессердечный демон. Который — как она вдруг понимает — однажды вернется.

Она должна быть к этому готова. Она начинает готовиться. Оказалось, для того, чтобы время вновь обрело свою ценность нужна малость — цель. С ней у времени появляется цена. И скорость. Сколько его уже упущено! Но что-то еще осталось.

Вальбурга больше не бродит по дому потерянным призраком, теперь для всех ее действий есть причина. Ее существование наполнено смыслом. Смысл для Вальбурги — что-то сродни вдохновению. Она понимает, что должна делать. И делает. Проносится ураганом по всем комнатам, снимает охранные заклинания — отныне здесь рады всем. Боггартам, гномам, паукам, призракам… Финеас Найджелус лишь молча смотрит на охватившее дом сумасшествие, а потом, так и не произнеся ни слова, покидает свой портрет: ему больно смотреть на безумие последней из Блэков.

... Сегодня Миссис Блэк неистовствует. Открывает шкаф, берет в руки мантию — и вспоминает, что именно эту — отвратительную, пурпурного цвета — Орион любил больше всех остальных, но надевал редко, зная, что ей она не нравится. Взмах волшебной палочки — и теперь никто не наденет ее без последствий! Музыкальная шкатулка, без которой Регулус отказывался засыпать в детстве — пусть она теперь усыпляет не только Рега, а любого, кто притронется к его сокровищу. Руки прочь! Заклинания на столовое серебро она накладывает почти бездумно, понимая лишь то, что ее семья уже никогда не соберется вместе и ей эти предметы больше не нужны — пусть помучаются те, кто придет сюда после нее, чужаки, не-Блэки — ведь Блэков не осталось, лишь предатели крови да полукровки — пусть и им не придется пить из этих кубков! А часы, которые так пугали своим боем предавшего ее Сириуса? Нужно же сделать так, чтобы страх этот был не напрасным. Табакерка, которую Альфард оставил здесь в свой последний визит — конечно, ведь он был вынужден так быстро уйти, но не нужно было учить ее, мать, как обращаться с собственными детьми!

* * *

Вальбурга знает, как много ей еще предстоит сделать, но время уходит, она чувствует, что слабеет с каждым днем — и с каждым новым заклятьем. Друэлла лишь хохочет, глядя на ее потуги, но ей не понять — она так и не стала Блэк, хоть и пробыла столько лет замужем за одним из них. Блэк — это кровь, а не имя. Быть Блэком — это чуть ли не то же самое, что быть королевской крови. Только немного лучше. Быть Блэком — не просто привилегия, но и обязательство. Вальбурга это понимает, Друэлла — нет. Вальбурга жива, Друэлла — нет.

Впрочем, это временно. Вальбурга тоже скоро умрет. Но пока у нее нет такого такого права. Ей приходится жить и придется оставить тут частичку себя, ведь она обязана встретить тех, кто придет сюда после — после чего она старалась не думать — встретить так, чтобы они убежали сверкая пятками, убрали свои загребущие лапы от ее дома, оставили здесь все как есть — как было когда-то. Эльф — единственный оставшийся, она забыла как его звали раньше и никак не называет теперь — помогает ей чем может: приносит еду, меняет постель, но он тоже стар, слаб и безумен, он ждет и надеется, что заслужил чести присоединится к своим предкам на стене, даже подобрал подходящую дощечку и красиво вырезал на ней свое имя. Но Вальбурга лишь усмехается, она не собирается потакать слабостям домовика, он нужен ей живым, он будет следить за падальщикам, которые сбегутся сюда потом, устраивать им ловушки, беречь наследие.

— Наследие? — ухмыляется Дру, — Старые ковры, пыльные шторы и руины дома? Остатки былого величия?

Вальбурга давно уже не обращает на нее внимание. Иногда ей хочется спросить: «Почему ты? Не Орион, не Регулус, не отец или брат, а ты — чужая мне женщина, так и не ставшая частью семьи?». Но она не спрашивает. Меньше знаешь — крепче спишь. И реже видишь сны.

Друэлла появляется все чаще — порой Вальбурге кажется, что она вообще не уходит. «Подожди, подожди, подожди», — вполголоса просит она невестку, а та лишь скалится в ответ. Но ждет. «Последний штрих», — успокаивает она саму себя и вздыхает. Устала.

На то, чтобы приклеить портрет к стене ушли, кажется, все силы, но глядя на собственное лицо, такое, каким уже отвыкла его видеть, властное и гордое, Вальбурга, кажется впервые за последние годы, улыбнулась.

— Красота, — успокаивающе шепчет Друэлла, — Ты прекрасна. Потрясающее зрелище. А теперь отдохни…

И Вальбурга решает ее послушаться.