Уроборос (джен)

…Выскользнув из рук отца своего, ты оказалась в руках Исильдура, тем самым впервые явив собственную волю, и воля эта была такой — быть владыке Мордора без тебя неизвестно сколько времени. Сын Элендиля пусть думает себе, что хочет, а истина заключается в том, что ты переходишь из рук в руки, когда тебе это вздумается, и всегда приглядываешь сама за собой. Так пал Саурон.

Ты вложила свою ладонь в руку Исильдура и заглянула ему в глаза, и вокруг него стихла битва. Так пал Исильдур.

— … вира за смерть отца и брата, — шептал он, гладя подеревеневшими пальцами твои косы, на которые и смотреть-то долго нельзя, ослепнешь. — Что за злодейство в тебе, что за колдовство?

Ты молчала. Пускай король Арнора думает себе, что хочет. Вира так вира. На его правой руке, той, которая коснулась тебя первой, до сих пор горит ожог, которому никогда не суждено пройти. Костяшками здоровой ладони Исильдур провел по твоей щеке, и в его глазах запылал отраженный свет.

— Моя, моя, моя, — повторял он, — ты будешь принадлежать одному мне, это честная награда… Элронд твердит, что я должен отправить тебя в жерло вулкана, но разве возможно так поступить с самым прекрасным, что только есть на свете… Но что в тебе скрыто, что это за чары?..

Ты распахнула пасть, и, не переставая улыбаться, произнесла:

— Ash nazg durbatulûk, ash nazg gimbatul, ash nazg thrakatulûk…

Исильдур зажал уши руками.

Он не знал, что с тобой делать. Когда он бесславно лег на дно реки, утыканный стрелами, что твой ежик, ты без сожаления выскользнула из его пальцев и легла в песок и ил, будто так и нужно.

Годы шли, но тебе некуда было спешить. Ты глядела, как сквозь толщу воды проступает свет дня, как его сменяет бездна ночи, как это повторяется тысячи тысяч раз. Великая Река текла над тобой, вокруг тебя, а ты лежала на ее дне в покое и забытьи. Самый сильный воин Средиземья не сдвинул бы тебя с места тогда, поскольку на то не было твоей воли.

В один день у берега Великой Реки рыбачили два существа из народа, которого уже давно нет на свете. Ты слушала их голоса, смех, всплески, а потом поднялась и вышла из воды, как ни в чем ни бывало, с косами сухими и огненными, как в день твоего сотворения.

— Здравствуйте, малыши, — ласково сказала ты.

Они смотрели на тебя, разинув рот, такие крохотные и смешные в накрывшей их тени. Ты ушла в горы с тем из них, кто оказался сильнее.

Он и в самом был силен, этот малыш Смеагол, сильнее Исильдура, как бы это ни звучало. Он был твоим полностью, совершенно, безгранично, абсолютно, и все-таки еще немного оставался собой, даже тогда, когда ты увела его на дно Горы, где он глодал кости гоблинов и пил ледяную темную воду. Так ты стала Прелестью, а Смеагол — Золотцем, но было у него и еще одно имя.

— Прелесть расскажет сказку? — просил он, прижимаясь к тебе, кутаясь в твои косы, которые только и могли его согреть.

— Конечно, золотце, — говорила ты, гладила его по ушкам, по лбу, и он жмурился от восторга, — конечно. Слушай: жил среди людей один заносчивый и гордый король по имени Исильдур…

Иногда вы играли в загадки, и Смеагол всегда проигрывал, потому что у тебя нельзя выиграть. Он и шагу не мог от тебя отойти, веками не видя никакого света, кроме света твоих глаз, и все чаще говорил не с тобой, а с тем, другим, таращился на тебя пустыми отчаянными гляделками, цеплялся за тебя мертвой хваткой, плакал, хныкал, рыдал, жаловался, умолял о твоей любви и верности, особенно верности. Он гладил тебя мокрыми дрожащими пальцами и называл Прелестью, Прелестью, Прелестью. Ты всегда была рядом, но это уже не могло утолить его растущий голод, а чем его утолить, Смеагол не знал. Итак, настало время с ним расстаться.

Стоило тебе об этом подумать, как явился случай это сделать. В тот день Смеагол проиграл игру в загадки, не ответив на самый страшный вопрос в своей жизни, а ты ушла из Горы рука об руку с мистером Бильбо Бэггинсом, ни разу не обернувшись на голодный отчаянный вой.

Ты провела Бильбо через лес навстречу дракону и обратно. Это было маленькое, короткое и забавное приключение, из которого не ушли живыми несколько его товарищей, но сам он был невредим, потому что такова была твоя воля. Он привел тебя в Шир и попытался вернуться к обычной жизни, не ведая, что это уже невозможно.

Рано поутру ты выходила из норы в прохладный, усыпанный росой сад, окидывала взором укутанные туманом холмы и подолгу вдыхала чистый, прозрачный воздух этих земель. Ты не чуяла ни холода, ни голода, но, как бы тихо ты ни притворяла дверь, продрогший и не завтракавший Бильбо непременно выкатывался следом за тобой. Он тер заспанные глаза, жалобно смотрел на тебя, воровато оглядывался и тянул внутрь. Ему не нравилось, когда ты не была заперта, но и запертой он уже не мог тебя держать. Ты ни шагу не делала, чтобы вырваться из его рук, но Бильбо терял сон и аппетит, пытаясь тебя на этом поймать. В его книге уже год или два не было написано ни одной новой строчки.

Хорошо бывало запустить пальцы в его седеющую шевелюру, привычным жестом погладить ушки.

— Ты расскажешь сказку? — тихо спрашивал он, нежась в тепле твоего мимолетного внимания.

— Конечно, солнышко, — говорила ты, — конечно. Слушай: глубоко под горой жил хоббит…

Но однажды он все-таки сумел тебя удивить. В день, когда это случилось, он долго топтался на пороге, не в силах уйти и не в силах остаться, а ты стояла у такой привычной каминной полки и смотрела на него участливо и насмешливо, такая же прекрасная, как в день твоего сотворения. В первый и в последний раз Бильбо назвал тебя Прелестью, бросил на тебя отчаянный тоскующий взгляд и быстро вышел. В этот момент он казался выше, чем хоббит. Потом ты увидела его еще один раз, убедилась, что власть твоя над ним не угасла, однако тот, кто хоть один раз сумел от тебя уйти, уже мог считать себя могущественным воином.

Отблески пламени играли на твоих щеках, когда волшебник говорил с племянником мистера Бэггинса, рассказывая сказку про хоббита, жившего под горой. Волшебник даже не глядел на тебя, но не потому, что ему не хотелось. Фродо, сын Дрого, взял твою руку и впервые ощутил, что никогда не сможет причинить тебе никакого вреда.

Он был сделан из металла, хотя казался деревянным, но и металл может заржаветь, если вода точит его достаточно. Отблеск знакомой тоски был в глазах Фродо, когда ты явила себя перед Советом, не стыдясь, так как стыда ты никогда не ведала.

— Вот оно, проклятие Исильдура! — воскликнул Элронд. Ты подивилась. Ты и думать забыла про Исильдура, чьи кости давно унесла Великая Река. Что тебе какой-то Исильдур? Ты проклятие всего Средиземья, не меньше.

Итак, было решено отвести тебя обратно к отцу, и ты не стала спорить. Все складывалось как нельзя лучше, как всегда, когда тебе этого хотелось. Никто не захотел даже попытаться с тобой совладать, а кто захотел — промолчал тогда. Еще одно забавное приключение, из которого не все вернутся живыми, но что тебе было до того.

Потом ты видела, как сама Владычица эльфов опускает перед тобой глаза, не в силах на тебя смотреть — в точности как волшебник, не вышедший из Мории. Самые сильные и мудрые, самые смелые и честные знали, что нужно робеть, не перед тобой, а перед тем, что ты можешь с ними сделать. Боромир не знал, да и был ли он умен? Стоило тебе весело потрепать его по макушке и напомнить ему о Гондоре, о том Гондоре, каким ему предстоит стать — и Боромир был твой в той же степени, что и золотце Смеагол. Ты была там, скучающе слушала его последнюю беседу с Фродо, а потом ускользнула от него, так и не узнав, что за миг до смерти Боромир улыбался и был от тебя свободен.

Вспомнишь солнышко — вот и лучик. Золотце Смеагол шел с вами к отцу, бывает же. Впереди сияла Башня твоей родины, ждал с распростертыми объятиями твой любящий отец. Ты весело перемигивалась со Смеаголом, шептала ему в острое ушко, доедала его, пока таяли силы Фродо, и все-таки эти двое были пока еще не совсем твои, не до конца.

Была ночь, когда решалось, стать Смеаголу хоббитом или червивой тварью. Он сам еще не знал этого, когда смотрел на спящего Фродо. Дыра, проеденная тобой в его душе, была почти размером с саму душу, но все еще каким-то чудом могла болеть, и отголосок этой боли уколол его той ночью. Но это был всего миг, утраченный безвозвратно, и утром золотце Смегол стал, наконец, навсегда твоим. Знать это было отрадно. В конце концов, никто больше не любил тебя так.

Они привели тебя к отцу, все равно, что отдали ему. Но все и всегда происходило с тобой только таким образом, каким тебе хотелось. У порога огненной гибели ты на мгновение притянула Фродо в объятия, а потом с легкостью оттолкнула, как отталкивала многих до него.

Чудовищная скука охватила тебя, потому что это то, к чему в конце концов приходит любое зло. Рано или поздно оно устает от самого себя.

— Золотце мое Смегаол, — заговорила ты, — любишь ли ты меня?

— Да, да, да! Смегол любит Прелесть, любит больше всего на свете! — завопил он, захлебываясь словами и слезами.

— Сделаешь ли ты ради меня все, что я попрошу?

— Да, да, да! Все, что угодно, все, что Прелесть попросит! Только скажи, Прелесть! Смеагол все сделает!

Ты обнимаешь его с жаром и любовью, каких он никогда не знал, каких никто прежде от тебя не видел. Ты гладишь его маленькие острые ушки, прижимаешь к себе тощее хрупкое тельце, укачиваешь, как ребенка.

— Ты не хочешь, чтобы Прелесть досталась владыке Мордора? Ты спасешь ее от него?

— Да, — шепотом говорит Смеагол. Его большие, как блюдца, глаза сияют.

Ты нежно целуешь его в лобик.

— Тогда — летим.