Вынужденный урок (джен)

Римус Люпин сидел на стуле, уставившись на старинные трактаты о ликантропии с кружкой чая в руке. Последнее перевоплощение оставило на его лице новые, свежие раны, с которыми даже экстракт бадьяна с трудом справлялся. Гермиона наблюдала за ним, скрывшись за стеллажом в библиотеке, сжимая в потной ладони крошечный флакон. Амортенция красиво переливалась перламутром. Неудачи с Роном и другими мальчишками её возраста казались такими мелкими, такими глупыми на фоне его спокойной, иссечённой шрамами мудрости. Гермиона давно ловила себя на мысли, что ей нравится профессор по Защите от Темных Искусств. И окончательно утвердившись в этом, она пошла на крайне отчаянный поступок...

Она подлила зелье в его кружку, когда он отвернулся, чтобы достать книгу. Сердце ее колотилось где-то в горле.

Римус вернулся к столу, взял кружку с светлой жидкостью, поднеся её к губам… и сделал глоток. Гермиона выдохнула.

Она подумала о том, почувствовал ли он сладковатый привкус миндаля на языке, когда сделал глоток?

Прошло три дня. Гермиона, измученная тревогой и непонятным холодом с его стороны, шла по пустому вечернему коридору. И вдруг — скрип. Дверь его кабинета распахнулась, и сильная рука вцепилась в её мантию, резко втянув внутрь. Кабинет Защиты от Темных Искусств поглотил ее, как пасть. Дверь захлолпнулась с тихим щелчком. Прежде чем Гермиона успела издать звук, сильная рука прижала ее к стене, а ладонь закрыла ей рот. Она смотрела в глаза Люпина, но это были не его глаза. В них не было ни привычной усталой доброты, ни профессорской строгости. В них пылала ярая, сосредоточенная страсть, которая заставила ее кровь похолодеть.

— Я не мог думать ни о чём, кроме тебя, с того вечера, — голос был низким и хриплым шепотом. Его пальцы впились в ткань ее мантии, и раздался резкий звук рвущейся ткани. Застежка отскочила, и мантия грубо сползла с ее плеч.

— Эта кожа… эти волосы… — он наклонился к ее виску, вдыхая сладковатый цветочный аромат.

— Профессор, нет! — попыталась выкрикнуть Гермиона, но его ладонь вновь легла на ее рот, заглушая крик. Разум девушки лихорадочно работал. Она ждала признаний, робких ухаживаний, может быть. Но не это. Не этого животного, почти насильственного напора. Вместо романтики перед ней был обыкновенный звериный инстинкт, лишенный нежности.

Он прижался к ней всем телом, и она почувствовала его возбуждение. Одной рукой он продолжал держать ее, а другой скользнул под оставшуюся одежду, грубо сжимая ее бедро.

— Сэр, что вы… — начала она, когда ее рот стал свободен от чужой руки, но профессор тут же заглушил её поцелуем, жёстким и требовательным.

— Я так тебя хочу. Ты ведь этого хотела? Да? — он прижимался к ней всем телом, и ей стало физически страшно. Его дыхание обжигало шею.

— Перестаньте! — наконец вырвалось у нее, когда профессор стал рвал застёжки на её блузке. Она начала отбиваться, царапаться, но он был невероятно силен. Страх, острый и соленый, заполнил ее горло.

— Я не могу больше терпеть, Гермиона. Ты должна быть моей. Прямо здесь. Прямо сейчас, — он говорил безумные, отрывистые фразы, прижимаясь губами к ее шее и грубо кусая нежную кожу.

— Нет! Стойте! Прекратите! — она закричала, отбиваясь, пытаясь оттолкнуть его.

И вдруг он остановился. Резко, как по команде. Его руки опустились. Он отступил на шаг, и ярость в его глазах погасла, сменившись ледяной, абсолютной ясностью. Он поправил мантию, его движения снова стали спокойными.

— Зачем, Гермиона? Голос его был абсолютно трезв. Никакой любви. Никакого помешательства. Только ледяное разочарование.

— Зачем ты подлила мне Амортенцию в чай? Она, вся трясясь, с разорванным воротом, смотрела на него в ошеломлении.

— Мне… мне казалось… — Ты думала, я буду писать тебе сонеты? Дарить цветы? — он холодно усмехнулся. — Амортенция — это не о любви. Это о наваждении. О болезненной фиксации. Одержимости. Ты предложила мне яд, прикинувшийся чувством. И ты получила ровно ту его дозу, которую должна была увидеть. Тебе стало страшно? Отлично. Может быть, теперь ты поймёшь, насколько подл и опасен был твой поступок. Выйди.

Гермиона почувствовала, как по ее щекам текут горячие слезы стыда, но она не сдвинулась. Он все знал. С самого начала.

— Я... я не думала...

— Вот именно, — безжалостно прервал он. — Ты не думала. Ты совершила подлый, низкий поступок, недостойный ни тебя, ни меня. Я твой профессор. Я пытался быть честным, а ты решила поиграть в опасные игры с разумом человека. — Он указал на дверь. — Иди. И никогда — ты слышишь меня? — никогда не пытайся повторить нечто подобное. В следующий раз я могу не остановиться.

Она выбежала из кабинета, придерживая порванную мантию, с лицом, пылающим от унижения.

А Римус Люпин остался стоять в центре комнаты, сжав кулаки, в горле стоял ком от осознания того, на какую грань он только что заставил себя шагнуть, чтобы преподать ей этот жестокий, но необходимый урок.