Любовь через преграды (гет)

Последний месяц службы тянулся мучительно долго. Каждый день был похож на предыдущий: подъём, строевая, усталость, вбивающая в кости, и тоска по дому, острая, как сквозняк в казарме зимой. Но для Арсения Волкова существовало иное, параллельное время — те редкие минуты, когда он мог уединиться в тишине склада, заваленного старыми матрасами, где пахло пылью и машинным маслом.

Здесь, пока поблизости не было слышно фирменного жёсткого кашля полковника Хмурина, он мог открыть потрёпанный блокнот. Полковник Михаил Леонидович, дядя его лучшего друга Юры, был человеком-крепостью: строгий, непроницаемый, с взглядом, от которого даже бывалые прапорщики съёживались. Мягкость он позволял себе только с племянником, Юрием Милориным. И все на базе молчаливо принимали эти поблажки, потому что боялись не за Юру, а за себя.

Именно Юра, сидя рядом на ящиках с противогазами, сейчас с ухмылкой смотрел, как Арсений выводит в блокноте строчку за строчкой.

«Опять твоей «Нике» посвящение? — тихо спросил Юра, достав из кармана две конфеты «Птичье молоко». — Держи, мама передала. Сказала, чтобы ты не зачах тут совсем».

Арсений взял конфету, благодарно кивнув.

«Не «Нике», а Веронике, — поправил он, но улыбка выдавала его. — И да. Про её глаза. Как будто из самого утра сплетены».

Юра покачал головой, но не со зла, а с лёгкой завистью.

«И она это прочитает? Ты же там такое написал, что я краснею за тебя, а я всего лишь друг».

«Прочитает. Когда я вернусь. Обязательно», — твёрдо сказал Арсений, пряча блокнот в нагрудный карман.

Тот самый день возвращения настал. Вместо армейских сапог — гражданские ботинки, вместо формы — поношенная удобная куртка. Поезд на Минск был переполнен, пахло яблоками, дешёвой колбасой и долгожданной свободой. Арсений прижался лбом к прохладному стеклу, мысленно повторяя слова для Вероники. Он ещё не знал, что все эти заготовленные речи ему не понадобятся.

На подъезде к станции Осиповичи раздался скрежещущий звук, и состав с неприятным толчком замер посреди бескрайнего поля. Объявление по громкой связи было кратким и неутешительным: техническая неисправность, ремонт займёт несколько часов.

Сердце Арсения упало куда-то в сапоги. Несколько часов? Он не мог ждать. Целый год он ждал этой встречи, и ещё минута промедления казалась пыткой. Решение созрело мгновенно. Схватив свой армейский рюкзак, он вышел на сырую землю и, не оглядываясь, зашагал по проселочной дороге, нащупывая в кармане заветную бумажку с адресом дачного посёлка, где жили Любовны.

Связи, как назло, не было ни на одной из сим-карт. А вскоре с небес хлынул холодный, осенний дождь. Он пытался открыть складной зонтик, купленный мамой на всякий случай, но тот сломался после первого же рывка, превратившись в жалкий комок ткани и проволоки. Укрыться было негде — вокруг простирались голые поля да редкие чахлые перелески.

Час пути превратился в испытание на прочность. Вода затекала за воротник, промокший рюкзак оттягивал плечи, а ноги вязли в раскисшей глине. В голове гудело от усталости и бессилия. И именно тогда, сквозь шум дождя, в его сознании возник её образ: не приукрашенный, а самый простой — как она, смеясь, закидывала голову, как прищуривалась, читая смс, как одна прядь волос всегда выбивалась и падала на щёку. Этот образ согревал его изнутри, заставляя переставлять ноги снова и снова.

Впереди, под раскидистой ивой, сидел человек. Бездомный, судя по потрёпанной одежде и потухшему взгляду. Он грел руки над тлеющими в консервной банке щепками. Арсений, не раздумывая, подошёл и протянул ему несколько смятых купюр.

«Возьмите, пожалуйста».

Человек удивлённо посмотрел на него, потом на деньги, и молча отломил половину заветренного батона и кусок сыра.

«На, солдат, подкрепись. Дорога дальняя?»

Арсений кивнул, с благодарностью приняв скромный ужин. Они молча поели под аккомпанемент дождя, и это молчаливое братство по несчастью придало ему сил.

Он шёл ещё долго, уже не чувствуя времени, ориентируясь по угасающему свету и памяти. Дождь наконец стих так же внезапно, как и начался. В промокшем до нитки кармане jeans зазвонил телефон, оживая вместе с появлением сети. На экране всплыли десятки уведомлений. И тут Арсений, оглядевшись, с изумлением узнал покосившийся забор и калитку с фигуркой аиста. Он был здесь. Он дошёл. Оказывается, последний час он, совершенно дезориентированный, ходил кругами вокруг нужного ему места.

Собрав последние силы, он подошёл к калитке и постучал в дверь дома Любовнов. Сердце бешено колотилось.

Дверь открылась почти сразу, и на пороге возникла она. Вероника. В растянутом домашнем свитере, с влажными от только что вымытых волос прядями. Увидев его, она замерла на секунду, глаза расширились от неверия.

«Арсений?! Боже мой, это ты? Что с тобой? Ты весь мокрый!»

Она не стала ждать ответа, схватила его за рукав и буквально втащила в тепло, в свет, в запах домашней выпечки и её духов.

«Мама, папа, идите сюда! Арсений пришёл!»

Она усадила его на мягкий диван в гостиной, набросила на плечи огромный плед, сунула в руки кружку с обжигающим чаем. А потом обняла его, ещё холодного и мокрого, и принялась целовать в щёки, в лоб, торопливо расспрашивая:

«Как ты тут оказался? Где твой поезд? Ты пешком? Далеко ли?»

Он мог только молчать, глядя на неё и чувствуя, как холод внутри тает, сменяясь всепоглощающим теплом. Родители Вероники, Сергей Альбертович и Марина Захаровна, тоже прибежали, обнимая его, как родного, возмущаясь его видом и одновременно радуясь.

Когда первые эмоции улеглись, и взрослые оставили их одних на кухне за пирогами, наступила тишина. Они сидели рядом на диване, прижавшись друг к другу, как в детстве, но теперь всё было иначе.

«Я так по тебе скучал, Ника, — первым нарушил молчание Арсений. — Каждый день. Я… я даже стихи писал. Чтобы не сойти с ума».

«Покажи», — тихо попросила она.

Он достал свой спалённый блокнот. Вероника начала читать, и с каждой строчкой её глаза становились всё влажнее и добрее.

«А я думала, что только я так… что это только мне казалось… что мы просто друзья», — прошептала она.

Он посмотрел ей прямо в глаза, больше не скрываясь.

«Нет. Я люблю тебя, Вероника. Всю жизнь. И я пришёл к тебе. Пешком. Под дождём. Лишь бы быть рядом».

Она не сказала ничего. Она просто прикоснулась к его щеке и поцеловала. Это был их первый поцелуй — сладкий, немного неумелый, пахнущий чаем и дождём, и бесконечно правдивый. В ту ночь они решили, что больше никогда не будут расставаться.

И не расставались. Через год тихого свадебного ужина в кругу самых близких, а ещё через год счастливой семейной жизни, окружённая бесконечной заботой и любовью Арсения, Вероника узнала, что ждёт ребёнка.

Ещё через девять месяцев на свет появился их сын. Маленький, тёплый комочек с серыми, как у отца, глазами. Они назвали его Платоном — именем, полным достоинства и силы, каким они мечтали вырастить своего мальчика.

И вот однажды солнечным утром к их дому подъехала знакомая машина. На пороге стояли все: сияющие от счастья Волковы-старшие, Кирилл Александрович и Людмила Васильевна, и такие же взволнованные Любовны. А следом, стараясь сохранить свою полковничью выправку, но с непривычно мягким взглядом, вошёл Михаил Леонидович Хмурин. В его руках был огромный плюшевый мишка, почти с него ростом.

«Ну, где тут новое чудо? — пробасил он, стараясь скрыть смущение. — Надо же, Юрка до сих мечется между девушками, а ты уже отец, Арсений. Молодец».

Они просидели весь этот замечательный день вместе, перебирая старые фотографии, смеясь над армейскими историями и передавая с рук на руки маленького Платона, который мирно посапывал, окружённый всей этой бесконечной, разношёрстной, но такой любящей его семьёй. И Арсений, глядя на спящего сына и на свою Веронику, понимал, что тот долгий путь под дождём был самой важной дорогой в его жизни — дорогой домой.