И линия начинает размываться (джен)

У Эрны прямые волосы и взгляд прямой.

У Эрны есть мама, праздничное платье и кролик.

Эрна разит своим взглядом, как мечом, сверкает им, как мечом, а Тому кажется, будто он нанизан на этот меч, как на булавку.

У Эрны есть мама — алкоголичка, она приезжает раз в год и размазывает слезы по праздничному платью Эрны — застиранной тряпке. У Эрны есть кролик — облезлый и жалкий, издали похожий на синтетическую игрушку.

У Тома нет ничего, даже этого, у Тома есть только амбиции, ум и тупой столовый нож. Еще у него есть парочка тупых подпевал.

Тому восемь.

Эрне двенадцать.

Тома хлопают по плечу и считают другом.

Том не может сбросить руку и огрызнуться — он еще малявка, он и сам знает это, тут нужна репутация. Такой репутации у него пока нет.

Том не хочет жить в приюте, Том отчаянно хочет свою семью, свою собственную.

Когда в приют приезжают потенциальные родители, он аккуратнее обычного причесывается и тщательнее обычного чистит зубы. Он включает все свое обаяние и злобно думает о том, что своя, не приютская, одежда ему вовсе не помешала бы . Пусть даже линялая тряпка, но своя, выделяющая его из толпы.

У Эрны такая тряпка есть, но она не пользуется ею по назначению. Она считает себя слишком взрослой, чтобы питать какие-либо иллюзии, и слишком большой, чтобы привлечь внимание гостей.

У Эрны есть мама. Том видел, как она ждала ее однажды, на скамейке в приемном.

«У меня есть мама», — шептала она, схватившись за голову.

«У меня есть мама, есть, гаденыш, есть!» — кричала она Тому, заметив его. — «Есть, слышишь, безродная сволочь?»

Ее мама так тогда и не пришла, а Эрна — сильная Эрна — плакала в туалете.

У Эрны есть платье, но она им не пользуется. Эрна может найти себе новую семью, она ведь красивая, несмотря на тонкие губы, но она считает семьей свою предательницу-мать.

Еще у Эрны есть авторитет, но она и его не использует по назначению.

Тому Эрну не понять.

Эрне Тома — тоже.

И она ясно демонстрирует это, яростно защищая недоумка-Питера.

— Что тебе от него надо?! — спрашивает она, сверкая взглядом. — Что, думаешь, самый сильный, смелый и умный?

Том так и думает, если честно.

Том может многое, он может многое прямо сейчас. Он может сделать так, что она будет задыхаться, царапать ногтями горло и припевалы-приятели отшатнутся и будут прятать руки и взгляд.

Том не может другого. Тому восемь, и он не может рассчитать последствий.

Том не знает, что будет потом, когда поползут слухи.

Зато Том знает историю, он знает, что ведьм жгли на кострах. Еще он знает, что его сила — нестабильна, он не может ее контролировать, он не знает точно, на что она откликнется и откликнется ли вообще.

Эрна плакала в туалете, ту Эрну было бы жалко.

Эта Эрна — сильная, она соперник, ее можно и нужно сломать.

Тому нужна репутация, Тому нужно многое, но репутация — в первую очередь. Чтобы не лезли, чтобы не похлопывали снисходительно по плечу, и чтобы не приходилось каждый раз демонстрировать, на что он способен. Что он правда на многое способен.

Том идет по коридору. За ним ползут слухи.

Том наслаждается этим.

— Это тот самый, которого Эрна приструнила.

— Эрна? Это та хилая девчонка, да?

— Та самая, Фил.

Том наслаждается. Застилая постель, он думает о том, что будет, когда они узнают о его мести, о том, кто именно будет тогда пресмыкаться, кто — обходить по широкой дуге, о тех, кто не поверит и о тех, кто с дрожью вспомнят о его возрасте.

Том уже все обдумал и решил.

Том и сам не верит в себя, но ночами очень приятно думать о том, кто и что подумает потом. Еще ночами приятно представлять сильную, раздавленную Эрну и точить нож.

Вжж-вжик. Вжж-вжик.

— Крыса у нас завелась, мешает ночами спать, грызет что-то, — говорит Филу Том. Фил гневно смотрит на Тома, Фил ориентируется по слухам и не умеет читать по глазам.

Фил еще ничего не понял.

У кролика длинные уши и круглые глаза. И мех — как у мягкой игрушки, синтетический какой-то.

Том слышит, как бьется его сердце — испуганно-часто, и не знает, что с ним делать.

Том все решил, все продумал, просто он не ожидал, что кролик такой теплый, такой живой. И что он будет так забавно шевелить носом, Том тоже не ожидал. Он думал, что кролик и вблизи тоже напоминает синтетическую игрушку, он не думал… Не знал… Он ничегошеньки не знал, если разобраться.

«Эрна слишком груба», — думает Том. — «Я обязан ее проучить».

Это как мантра. «Я обязан». И он, правда, обязан, потому, что ему надо оградить свой авторитет, ему нужно заработать репутацию, а не то на него же накинутся, его же разорвут! Том обязан. Чтобы знали, чтобы чувствовали его силу.

Это как мантра.

Вот только Том уже не верит себе, он не верит в себя, мантры не действуют, а в руке сидит кролик, и Том слышит, как бьется сердце под синтетической шерсткой.

Раздавленная Эрна — это слабая Эрна, а слабую Эрну жалко.

У Тома в руке нож — больше не тупой нож, и Том хватается за него, как за соломинку.

А кролик не может пошевелиться — это Том так сделал, он и не то еще умеет, — и в красных глазах кролика ужас.

У кролика длинные уши.

Длинные, розовые, тонкие…

Том проводит по их тыльной стороне ножом и — с ужасом-брезгливостью-удивлением-восторгом — видит длинную красную царапину.

Капли крови набухают, как будто зреют; похожие на ягоды рябины, ало-алые. Набухают, и царапина теперь похожа на ожерелье.

Кролик боится. Тома трясет.

Тома трясет, ему кажется, что он перешел какую-то грань, что назад пути не будет, и в ушах стучит кровь, а сила рвется с кончиков пальцев.

Том улыбается, но губы дрожат и не слушаются.

На лапах кролика — круглые подушечки, и Том не может отделаться от мысли, что если он проткнет тонкую кожицу — выйдет воздух. На самом деле идет кровь. Багряная, у Тома тоже такая шла, и… Как же так? Как такое может быть, что у него и у это мягкого, глупого, дрожащего куска ваты кровь точь-в-точь одинаковая, никто не различит?

У кролика белая, бе-елая шерсть, кровь на ней видна хорошо. На сером костюме Тома, впрочем, она видна не хуже.

Но он уже не может остановиться — у кролика тонкие ноздри, длинные усы и прозрачные почти уши.

Кролику идет красное. Тому, кстати, нет.