Мини-зарисовка без названия (джен)

— Как она ушла, отец долго убивался. Крохотный был такой. Я его в шесть лет на комод сажал, коли надоест шибко… (ГП и КО; РОСМЕН)

Осень в этом году особенно припозднилась. Сейчас октябрь, а в воздухе всё ещё ощущается дыхание лета. Особое такое, окутывающее теплом. Осень, вообще, для меня знаковое время года. Осенью ушла Она… А я так и остался жить в этих чёртовых горах. Хотя для Рубеуса это неплохая изоляция от мира. Он очень необычный мальчик. Мой сын…

Кто-то может сказать, что я плохой отец. Скорее всего, этот кто-то и будет прав на самом-то деле. Разве ребёнку подходит жить в предгорье, среди дикого леса, единственно с отцом, от которого давно уже убежали всяческие амбиции, да и надежды особой нет? Остался у меня только мой сын, которого я воспитываю не только не по своему образу и подобию, но, скорее, никак не воспитываю. Но люблю, какой ни есть. А бывал он всяким. Но растет и учится сам. И, больше всего, у природы.

Уже с трех лет Рубеус ходил со мной на охоту. Его попросту не на кого было оставить. Но даже в таком возрасте сынок был крупным малышом. Смешливым, как и все дети, добрым, и, при этом, серьезным не по годам. Так и жили мы вдвоём.

Мне порой казалось, что он все понимает. Мою нерешительность, смятение и страх. Конечно, еще слишком маленький, чтобы мог что-то сделать. Удивительно ранимый для себя самого. Знаю, что жизнь его закалит. Жизнь, она любит учить болью, бить в самый неподходящий момент. Он будет сильным, мой малыш, но почему-то мне кажется, что навсегда так и останется ребенком…

Я, наверное, мог бы уйти. Но куда? Не существует мира, готового принять меня с сыном. Ближайшая деревня находится в сутках пути. Но даже на таком расстоянии жители относятся к нам очень опасливо, как будто мы — варвары. Хотя Рубеуса еще никто там не видел. Однако я знаю, что и взрослые и дети станут боятся моего сына. Причем, как магглы, так и маги. В этом они, конечно, будут единодушны.

Однажды зимой, почти под самый пятый день рождения Рубеуса, к нам забрел раненый волк. Его, наверное, подбили в той самой деревне. Мы, по просьбе сына, выходили его, и зверь стал первым настоящим верным другом для моего мальчика. Возможно, с этого волка, с его желтых тоскливых глаз, всё и началось.

Рубеус всегда тянулся к природе, словно это материнские гены таким образом проявляли себя в нём, в дополнение ко всему остальному... И чем более опасной и непредсказуемой была эта самая природа, тем веселее делалось моему ребенку. Волк постепенно стал нашей верной псиной, но всё равно оставался хищником, он не был, да и не мог быть домашним до конца. Выражая свои чувства, зверь рычал и скалился, а вовсе не вилял хвостом. Но Рубеуса это приводило в совершеннейший восторг. Мой мальчик смеялся так, будто на месте озлобленного собственной беспомощностью зверя сидел пушистый бельчонок. Вот только бельчата никогда не привлекали сына. Сначала их было много у нашего домика, но потом Лапуся разогнал их всех на расстояние не меньше мили.

«Конечно, маленькому ребёнку "Лапуся" не кажется необычной кличкой для животного», — уговаривал я себя. Но каким образом Рубеус увидел Лапусю в волке, мне до сих пор непонятно. Что странно, зверюга отзывался. Правда, только когда его так звал сын.

В тот год я больше всего думал о переезде. Но едва у моего мальчика начались спонтанные выбросы магии, я про это сразу же забыл.

Недалеко от нашего дома была поляна, на которой Рубеус всегда проводил свободное время. Весной того же года это произошло впервые. Что странно, сын совсем не испугался, когда "Лапуся" в первый раз сам решил с ним поиграть, напротив, он пришел в бурный восторг. Слишком бурный.

Те две сосны мы тогда распили на дрова, а на поляну Рубеус больше не ходил. В нём было удивительно много бурлящей магии. И эту магию гасила природа. Только еще однажды, летом, случился мощный выброс, тогда нам пришлось заново отстраивать дом. Рубеусу шесть было, когда волк умер. Он к нам пришел старый и весь израненый, поэтому смерть его не была неожиданностью. Но сынок всё равно очень расстроился, он ведь был ребенком, удивительно добрым и чутким. Даже слишком чутким, порой.

Возможно, если бы волк жил дольше, то и "паломничества" не было бы. Но я сейчас не могу говорить об этом с уверенностью.

Мы с сыном никуда не ходили, Рубеус сам приводил животных домой. Самым безобидным из всех них за эти годы был еж. Животные рано или поздно возвращались в лес, на прежнее место жительства. Сынок ничуть не расстраивался. Он помнил каждую норку, каждый "домик" очередного "друга", и ежедневно ходил кого-нибудь навещать. Но Рубеус всегда приводил "зверушку" домой, чтобы познакомить со мной. Конечно, глядя в сияющие глаза сына, я не мог сказать "нет". Он и так многого был лишён.

Первое время я дико боялся за ребенка. Но хищники не трогали Рубеуса. Да что там, большинство его "друзей" были хищниками! Постепенно я привык, что, конечно же, делает меня ещё более худшим отцом. Но я не знаю, как можно было по-другому.

— Папа!

Сейчас Рубеусу восемь, и он уже выше меня на целую голову.

— Папа, посмотри!

Прямо мне к лицу, как раз на уровень глаз, сын на раскрытых ладонях поднёс… скорпиона. До сих пор самым неожиданным для меня был медвежонок. С медведицей, естественно. И именно эта парочка была самой опасной. Но магический скорпион явно даст им фору. Именно магический. Крупный, яркой окраски. Да обычные здесь и не водятся…

— Красавец, правда?

— Красавец, — говорю я. И ведь чистейшую правду — скорпион действительно красив.

— Он будет жить у меня, можно? Он хороший, честно-честно! Ты глянь, какой лапочка!

— Но ведь у него есть семья, — слабо возражаю я, думая о том, что этот "друг" уж слишком ядовит для дома. Что будет, если Рубеус пойдет в Хогвартс? Нет! Что будет, когда мой мальчик пойдет в школу?..

— Нет, он один. Совсем-совсем! Он сам меня нашёл. Сам попросился! Ну, папочка…

Разве я мог отказать? Как и всегда...

* * *

Пол уже не скрипел, а просто проваливался под тяжестью тела. Когда-то крепкий деревянный дом по окна сейчас врос в землю, крыша же прогнила совершенно вся. Больше полувека он тут не был, а все равно, как в насмешку, то там, то тут небольшие запыленные предметы напоминали о… семье.

Очаг еще цел, кирпичик к кирпичику такой же, каким и был. Разведя огонь с помощью старого розового зонтика, Хагрид устроился перед ним тут же, на полу, просев до земли. Но горячему магическому пламени не по силам было отогреть этот августовский вечер. За окном по-ночному шумел лес, такие знакомые когда-то поляны поляны которого заросли, тропы истончились, а местная живность уже не узнавала бывшего им всем когда-то таким родным Рубеуса.

И что его понесло сюда? Первое лето после войны… Отстраиваемый заново Хогвартс, перевороты в правительстве, радость вперемешку со скорбью, бурляще-спешащая жизнь. Скорая помолвка Гарри…

Каким-то лишним он был там, хотя и помогал всем как как только мог. Даже Грох стал каким-то слишком… большим… для него. С каких пор он начал так думать? В груди было много чего-то настолько непривычно тяжелого, трудного. Даже во время войны не было так.

Захотелось чаще слышать свое имя. Рубеус. Как всегда называл его отец. Только отец, получается.

Каким же папа был маленьким! Насколько человеком! Человечком даже. Воспоминания о нем не были четкими, ясными, нет. Их приходилось вытаскивать из памяти словно клещами, и это было больно, но как-то правильно. Почему-то до этого Рубеус помнил только об удивительной хрупкости и мягкости отца, совсем не замечая его силу воли, ум и смелость. Да, отец, в отличие от матери, был очень смелым человеком. Как этого можно было не заметить? Не понять? Но ведь он сам был только ребенком…

Все то, что происходило сейчас, казалось Хагриду таким ненастоящим, таким неправильным, таким грубым, словно оборвалась какая-то его связь с миром магов. Возможно, ему стоит уйти?

* * *

Единорожик нерешительно откусил от яблока кусок, постоял так с минуту и быстро прожевал остаток, смешно причмокнув губами.

— Что ребенок, в самом деле, — улыбнулся Рубеус, но не решился подойти ближе.

Послышался треск, и рядом с Харгидом оказалась куча переломанных сухих деревьев. Одно даже чуть не попало по голове. Но за столько лет жизни с Грохом Рубеус научился быть если не расторопным, то уворачиваться уж точно. Когда пыль осела, из-за ближайшего куста снова показалась маленькая любопытная мордочка.

— На уж!

На этот раз детеныш расправился с угощением гораздо быстрее, просяще смотря на Хагрида. Тот только усмехнулся и пошел к своему дому. Теперь про него могли сказать: совсем новый, но на правом крыле металлического феникса-флюгера еще заметна была небольшая вмятина. Помнится, тогда Рубеус чуть перестарался с игрой в "мячик"…

Только Грох, конечно, не жил здесь с братом. Ночевать он уходил в горную пещеру, проводя остальное время за работой в новом и первом Магическом Заповеднике.

Рубеус сам не знал почему, но живность словно тянуло сюда, к нему. Самую разную и порой настолько необычную, что даже Хагрид удивлялся некоторым. А все началось, на самом-то деле, как раз с таких необычных питомцев. Точнее, с того, что с больными Руноскопами Рубеус не смог разобраться сам, и пришлось звать Гарри. Конечно, к узакониванию питомника приложила ручку Гермиона, но в остальном… не сказать, что после этого жизнь как-то изменилась. Только дважды в год сюда стали водить детей из Хогвартса на экскурсии. А детей Хагрид всегда любил…

Прошло уже десять лет с окончания войны, и иногда вечерами Рубеус думал о том, стоило ли уходить от Магического Мира? Да, стоило. Стоило вернуться… домой.