Через барьер (джен)

Рыжий узорчатый лист, подхваченный октябрьским ветром, пикирует со старого клена и, закружившись, пытается спрятаться среди вороха желто-зеленых, коричневых и ярко-красных пятен под ногами. Невилл рассеянно ловит его и сильнее кутается в шарф, а шапку вообще натягивает чуть ли ни на глаза. Холодно.

Бабушка привела его в самый настоящий маггловский парк. К качелям, батутам и каруселям. Если к первым двум Невилл абсолютно равнодушен, то при виде карусели сердце радостно трепещет, а ладошка, которой он сжимает бабушкину руку, подрагивает от нетерпения.

Он не может дождаться, когда сядет на какую-нибудь зверушку и сделает несколько кругов. Дети радостно визжат, на их лицах написано неподдельное счастье; в очереди к кассам Невилл не в силах долго стоять на месте и подпрыгивает на одной ножке. Очередь длинная, но он не хочет на другой аттракцион. Он хочет только на карусель.

Когда заветные три билета получены, Невилл не может сдержать радостной улыбки.

Наконец-то.

У жирафа оказывается длинная шея и смешные глаза. Держаться за шею неудобно, руки постоянно соскальзывают. Невилл решает, что жираф ему не подходит, но честно отсиживает положенное время, наслаждаясь скоростью, с которой перед глазами проносятся мимо деревья.

Потом он резво пересаживается на игрушечного коня, у которого ноги не касаются пола. Невилл чувствует себя наездником, он даже в шутку сжимает бока животного и еле слышно командует: «Но-о!»

У слона, в которого он сейчас вдохновенно вцепился, теплеют огромные уши, по крайней мере, там, где они соприкасаются с его маленькими ладошками. И это так здорово-невозможно-волшебно, что Невилл еле сдерживает свои восторги: бабушка не любит, когда он кричит.

Он даже не сразу понимает, что уже всё.

— Идем, Невилл. Давай-давай, слезай. Пошли.

Но... А как же тот тигр? До него и идти далеко не надо, правда. А большая сова с янтарными глазами? А во-он тот потрясающий лев? Он же еще ни разу не прокатился на льве!

Невилл выбирает беспроигрышную тактику. Вцепляется руками в слона, глаза блестят, верхняя губа обиженно подрагивает:

— Ну ба-а-а-а-бу-шка-а-а-а! Последний ра-а-а-а-а-аз! Ну по-жа-а-а-а-а-алуй-ста!

Бабушка же непреклонна, и капризы внука оставляют её равнодушной.

— Нет. Слезай.

Невилл из принципа остается на месте. Возражать он не привык и боится, если честно, но нежелание слезать с карусели сильнее.

— Августа! Мерлин, сколько мы с тобой не виделись, а ты всё та же...

Пухленькая блондинка пробирается к его бабушке, у них тут же завязывается оживленный разговор. Здорово! Теперь самое главное — не терять время даром.

Карусель давно остановилась, а потому можно незаметно, стараясь не привлекать к себе внимания, слезть со слона, пройти несколько футов по полукругу и неуклюже плюхнуться на спину льва.

Так, самое сложное позади. А теперь — ухватиться за выступающие уши, уткнуться носом в гриву, пахнущую свежей краской, и постараться практически слиться со львом. Невилл впервые радуется тому, что ростом не вышел: может, не заметят? Ну может же такое быть, правда? Правда?

Пальцы, соскользнувшие с львиных ушей, рассеянно гладят морду льва, тот почти как настоящий. Почти. Что-то быстро щекочет правую ладонь. И, наверное, это только что облупилась краска, но он отдергивает руку, хотя через секунду и возвращает обратно. Лев моргнул.

Невилл поднимает голову, смотрит в сторону касс, уверенный, что его уже заметили, что сейчас прогонят с карусели, ведь за еще один сеанс не заплачено, а значит, ничего не будет. И натыкается на пристальный взгляд, как натыкаются в темноте на угол письменного стола, а потом быстро-быстро трут локоть, потому что больно, до слез.

Никогда прежде он не знал, что можно смотреть так. Будто ненавидишь весь мир. Но весь — это ведь и себя тоже. А себя ненавидеть нельзя, себя жалко. Невилл точно знает, что жалко. По себе знает. Он отворачивается.

Карусель не движется. Животные замерли. Да еще этот взгляд, от которого хочется спрятаться. Почему-то.

Невилл наклоняется к уху льва и начинает неразборчиво шептать, неважно, что. Лишь бы завертелся круг, лишь бы снова на несколько минут очутиться в сказке. Ну же, пожалуйста, пусть карусель поедет! Ещё разок!

Он знает, что уже скоро, совсем скоро, через пять лет у него будет и палочка, и возможность колдовать. Но сейчас ему совсем не хочется уметь творить магию. Ему хочется, чтобы волшебство происходило само собой.

И — невероятно! — карусель слушается. Медленно, неуверенно, а потом все быстрее и быстрее, деревья-люди-ларьки-кассы — все сливается в один сплошное пятно, Невилл уже не различает силуэтов и контуров, да и не слишком стремится к этому. Для него сейчас существует только карусель. И деревянный лев, который умеет моргать.

Карусель со скрипом останавливается, Невилл, абсолютно счастливый и радостный настолько, что взлетел бы без метлы, спрыгивает на землю. Гладит напоследок льва по облупившейся гриве и получает пару заноз.

Бабушка всё так же разговаривает с пухленькой дамой. Стоит на том же месте спиной к карусели. Так что же получается? Это ведь не она ходила к кассам и покупала билет? Нет, это точно не бабушка. Но тогда кто?

Невилл в растерянности. Может, та пожилая кассирша в больших очках, похожая на сову с карусели? Точно! Наверное, она пожалела его и не стала сгонять, да еще и такой подарок сделала. Да он... он ее сейчас поблагодарит, ему так хочется это сделать...

— Спасибо! — Невилл подлетает к кассам и подтягивается на руках, подпрыгивая, заглядывая в крайнее окошечко со второй попытки. Сияющая улыбка не желает сходить с лица. Радость растет в груди, увеличиваясь до невероятных размеров, еще немного, и, наверное, пар из ушей повалит.

Радостью не терпится поделиться.

— Что? — ухает кассирша, потом, прищурившись, приглядывается к нему. — А-а. За карусель? Так это не мне спасибо. Вон твой отец, к ограждению у батутов отошел.

Отец? Отец? Невилл бешено вертит головой. У ограждения никого нет, только два дерева и какой-то большой черный нарост на сетке. Это... стаммагмит(1). Или стаммагнит(2). Он не знает, какое слово правильное. Отца у ограждения по-прежнему не наблюдается.

Невилл недоуменно моргает и переводит взгляд на кассиршу. Женщина указывает в ту же сторону, куда он только что посмотрел:

— Чего стоишь, беги.

И в этот момент Невилл понимает, что это совсем не нарост, не стаммагмит и не стаммагнит, а человек. Тот самый, с ненавистью на весь мир во взгляде. Который пристально смотрит на него сейчас, а потом трет глаза тыльной стороной ладони. Совершенно по-человечески.

Ноги сами несут его к ограждению. Для верности Невилл дергает незнакомца за рукав, привлекая к себе внимание. Потом вспоминает, что это некультурно, и торопливо бормочет извинения. Тот фыркает.

— М-мм... Здравствуйте! — Невилл тушуется и заканчивает совсем не так громко, как начинал: голос падает почти до шепота. — Спасибо за карусель.

Незнакомец кивает, волосы падают ему на лицо так, что глаз не видно.

— Правда спасибо, — не дождавшись реакции, Невилл неуверенно продолжает. — А вы... это, ну, в общем, вы моего папу знаете? То есть знали? То есть...

Он не может решить, как правильно задать этот вопрос.

— Нет.

— А, — разочарованно тянет Невилл. Кассирша приняла этого человека за его отца. Он думал, что та знает и этого человека, и папу, и просто перепутала. А получается, что «сова» назвала незнакомца так только потому, что тот заплатил за карусель?

Кстати...

— А почему вы тогда заплатили? Ну, то есть, это было здорово, и все же...

Человек долго смотрит в ответ. То ли не зная, что сказать, то ли подбирая слова. Невиллу кажется, что всё же последнее.

— Захотелось посмотреть, — наконец каркает тот.

— На что?

Незнакомец качает головой. Значит, ответа не будет.

Невилл оглядывается и как раз замечает, что пухленькая дама торопливо прощается с бабушкой. Значит, надо успеть вернуться, чтобы Ба не ругалась.

Он поворачивается обратно и немедленно выпаливает:

— Подождите секунду, пожалуйста. Я... я только за бабушкой схожу. Не уходите!

Он срывается с места, пробираясь сквозь толпы снующих туда-сюда детей, стремясь добежать до места как можно быстрее, так что не слышит сказанное в спину:

— Не нужно, Невилл.

Через минуту он уже силой, уговорами и обещаниями «потом все объяснить» тянет бабушку в сторону батутов.

— Ба! Ба, ну пойдем скорее, он же уйдет сейчас!

— Что случилось, Невилл? — строго интересуется та, все же неохотно позволяя подвести себя к кассам. — Если ты про карусель, то на сегодня всё, и не проси даже.

— Бабушка, кто это? — не обращает внимания на ее бурчание Невилл.

— Где?

— Там, — он вслепую указывает в сторону ограждения. — Это папин знакомый, да?

— Я никого не вижу, — Августа Лонгботтом раздраженно хмурится. — Невилл, ты что выдумываешь? Опять?

Он оборачивается. Но около ограждения и вправду никого нет. И рядом. И в толпе. Как будто и не было. Но занозы в пальцах колют — значит, ему не приснилась последняя поездка на моргающем льве...

— Я не... Это правда, он во-он там стоял.

Бабушка отчего-то даже не смотрит в ту сторону, куда указывает Невилл.

Зато она недобро смотрит на внука и с расстановкой произносит:

— Но сейчас его там нет. А взрослый человек, тем более знакомый твоего отца, не станет прятаться.

— Но...

— Хватит, — у бабушки заканчивается терпение, и голос становится твердым. Невилл вздрагивает. — Больше никогда не пытайся врать мне, я всегда узнаю правду. Не было никакого человека, никакого папиного знакомого, никакого твоего мифического друга, даже если тебе очень хочется, чтобы он был.

* * *

С процесса над Каркаровым, когда тот сдал всех соратников Лорда, а также обвинил меня, прошло пять лет, но стычки, подобные сегодняшней, бывают время от времени. Они предсказуемы, но оттого не менее неприятны. К сожалению то, что ты — Упивающийся смертью, не склонны быстро забывать. Особенно теперь, когда Лорда нет, и мир может вздохнуть свободно. Если что, у них есть персональный спаситель — Мальчик-Который-Выжил, как Поттера окрестили еще в колыбели. Альбус уверен, что Лорд вернется. Быть может, он прав.

Когда я аппарировал, то даже не задумывался над местом назначения. Хотелось только, чтобы вокруг были люди, простые люди, которым нет до меня дела, до того, кто я и кому служил когда—то. Хотелось не чувствовать себя изгоем, которому при любом удобном и неудобном случае напоминают о том, что «Дамблдор не будет вечно покрывать тебя, гадина». Это слабость, я знаю. Просто никак не привыкну, что со времен окончания Хогвартса мало что изменилось.

И из сотни возможных мест меня занесло именно в маггловский детский парк, который я видел один раз в жизни и с которым у меня связаны не самые приятные впечатления. Что же, сейчас будет второй.

Столько галдящих детей вокруг. Да, здесь не оглохнешь от тишины, здесь сойдёшь с ума от ора. Даже хогвартским первокурсникам не перекричать этой восторженной малышни.

Ветер больно бьет по лицу, кидаясь то листьями, то мелкими ветками, то пылью. Раздраженно отмахиваюсь и поднимаю воротник пальто, хотя выше уже некуда. Скамейка, около которой я остановился, покрашена совсем недавно, но какие-то умники уже успели на ней посидеть. Вон и следы видны.

Мое внимание привлекает мальчик на карусели, сидящий на деревянном слоне с таким видом, будто ни о чем лучшем в жизни и мечтать не мог. Точнее, я замечаю даже не его, а женщину, стоящую у карусели с грозным видом. Августу Лонгботтом я узнаю куда раньше, чем ее внука. Тем более что последнего я никогда не видел, только на фотографии Ордена первого созыва, но там мальчик был совсем маленьким.

Невилл Лонгботтом оказывается неказистым, полным, мелким и неуклюжим мальчишкой.

Первое разочарование.

За спиной Лонгботтома неотступно маячит бабка. Еще бы, такое сокровище опекать надо, холить и лелеять, а то оступится о бортик и голову расшибет.

Кривая усмешка поднимает откуда-то такую волну злости на мальчишку, которого я вижу впервые в жизни, но о котором часто думаю, что меня от самого себя воротит.

Лонгботтом. Как же я тебя ненавижу.

За то, что ты такой удачливый вышел.

И за что тебя так жизнь любит?

Тебя, Лонгботтом, а не...

А мальчик счастлив, только что не визжит на карусели. Но нет, Августа его вымуштровала. Хотя лучше бы визжал.

Я отмечаю, что его бабке машет рукой какая-то женщина. Старая знакомая, видимо. Так, и что у нас делает мальчишка? Лонгботтом уцепился в игрушечного льва, как утопающий за соломинку. Развлекательная программа на сегодня закончена, и ясно, что он ни в какую не хочет сходить с карусели. Того и гляди, расплачется, хотя отсюда не видно.

Ну, ты хотел посмотреть на счастливого человека? Незаслуженно счастливого? На того, кому повезло? Смотри. Сделай еще лучше: посмотри, как радуются. Как действительно радуются неожиданным подаркам. Чтобы уж наверняка знать.

Отсчитываю нужную сумму в маггловских деньгах. Иду к кассам. Очереди нет, распугивать некого, жаль.

Громкий мальчишеский визг бьет по ушам, хотя Лонгботтом не произносит ни звука. Но этот визг все равно слышно. Достаточно только посмотреть на выражение лица мальчишки.

Быстрее-быстрее-быстрее, пока карусель не становится чередой сменяющих друг друга цветных пятен. Стою у заграждения, смотрю, не отрываясь.

Тигры-лошади-жирафы-лев и мальчик-совы-слоны. Мальчик. Сам когда-то был ребенком, и никаких тебе каруселей, никаких парков развлечений, только чердак, книги и Лили. Почему этот мальчик должен быть счастливее? Чем Невилл Лонгботтом это заслужил?

Пророчество. Все еще пророчество, оно не дает мне покоя уже несколько лет. Почему Поттер? Ведь Лорд мог выбрать этого Лонгботтома — но не выбрал. Его родители могли умереть — но не умерли. Он мог озлобиться на весь мир за свои невзгоды, как и должен был — но вместо этого остается отвратительно жизнерадостным ребенком.

Интересно, этот увалень понимает, как ему повезло, что отец не алкоголик, что есть любящая бабка, которой всегда до него есть дело, что даже пророчество оказалось не про него? Что до щенячьего визга должен рад быть, что ни шрамов на лбу, ни других... отметин у него нет.

А ну-ка, Северус Снейп, прекрати завидовать.

А как можно не завидовать? Как можно не упиваться этим радостным выражением лица, когда он сходит с карусели, и понимать, что вот этого у тебя никогда не будет? Что жизнь вообще не любит таких, как ты?

Я пропускаю момент, когда мальчишка дергает меня за рукав, а потом невнятно лепечет извинения. Глаза по блюдцу, на губах улыбка, радость через край переливается, будто бы ее слишком много для шестилетнего оболтуса.

Фыркаю.

— М-мм... Здравствуйте! Спасибо за карусель.

Отрывисто киваю. Я ему завидую, а он мне «спасибо» говорит. Идиот. Неужели не видно, неужели у меня на лбу не написано? Или в шесть лет все такие неучи, что по лицам читать не умеют?

Нет, я же таким не был. Значит, Лонгботтом точно идиот.

— Правда спасибо, — пауза. — А вы... это, ну, в общем, вы папу знаете? То есть знали? То есть...

И сколько надежды в вопросе...

— Нет.

Фрэнка Лонгботома я никогда не знал. А если упомянуть, что мы знакомы, посыплется град вопросов. Оно мне надо?

Мальчишка разочарованно вздыхает. Я не чувствую сожаления или сочувствия, хотя и понимаю, наверное, что это неправильно. В конце концов, у него родители в Мунго и вряд ли когда-нибудь выйдут оттуда. А если и выйдут, у мальчика никогда не будет семьи. Только бабка.

Бабка все равно лучше. Лучше, чем ничего.

Выбор-выбор-выбор. Весь выбор уже сделали за этого круглолицего идиота. Правильно ли завидовать, что кому-то повезло больше, чем тебе?

— А почему вы тогда заплатили? Ну, то есть, это было здорово, и всё же...

— Захотелось посмотреть.

— На что? — Лонгботтом не понимает. И не должен.

На счастливого человека, которым мне уже не стать.

На любимца судьбы. На подтверждение неписанного правила: все везучие своего везения никоим образом не заслужили.

На Феликс Фелицис в живом виде.

А ты катайся, катайся пока на каруселях. Пока можешь. Пока жизнь не объяснила тебе, что она — это не бесконечная поездка верхом на льве. Не бесконечная удача.

Ты поймешь. Обязательно. Если сам не дойдешь до этого, я заставлю тебя понять.

Мальчишка вертит головой, и, по-видимому, находит то, что ищет, потому как поворачивается ко мне с нетерпением во взгляде. Так, с этим все понятно.

— Подождите секунду, пожалуйста. Я... я только за бабушкой схожу. Не уходите!

Он вприпрыжку ныряет в толпу и чуть ли не локтями расталкивает зазевавшихся детей.

— Не нужно, Невилл.

Не знаю, почему я называю его по имени. Просто имя ему подходит. Neuve vie. (3)

В любом случае, Лонгботтом этого уже не слышит.

* * *

Невилл чувствует себя неловко еще с того момента, как сел в поезд. Бабушка, как всегда, провожала напутствиями, летящими в спину: «И чтобы не меньше двух писем в неделю, ты понял меня?» Сначала он потерял Тревора и совался в каждое купе с одним и тем же вопросом: «Вы не видели мою жабу... Нет? Извините...», потом Хагрид всё же нашел жабу в лодке, и ему было жутко неудобно, затем профессор МакГонагалл заметила сбившуюся мантию и неодобрительно поджала губы, ну и еще Шляпа, конечно...

Невилл умудрился споткнуться и упасть, даже не дойдя до табурета. Потому что ноги вмиг стали ватными, да и решимости подойти, сесть и выслушать вердикт распределяющей Шляпы заметно поубавилось. А вдруг он попадет в Хаффлпафф? Бабушка считает, что там ему самое место, потому что хуже факультета просто нет. Это, конечно, не должен быть Слизерин, да и кто его туда возьмет? Для Равенкло, в котором училась сама бабушка, ему вряд ли хватит способностей, а для Гриффиндора — смелости.

И происшествие с табуретом это лишний раз доказывает.

Подумать о чем-то еще Невилл просто не успевает. Профессор МакГонагалл надевает ему на голову Шляпу, и сразу становится темно. И страшно. А затем Шляпа начинает говорить, и Невилл вздрагивает:

— Ну-с, куда же мне распределить тебя? Не Слизерин, разумеется, куда тебе... хитрость — это не про тебя, мальчик, совершенно точно не про тебя. Чего ты там бормочешь? Громче, громче. Хаффлпафф? Сомневаюсь, сомневаюсь, усидчивости и терпения в тебе недостаточно... Равенкло? Равенкло тебе тоже не подходит...

— Но... — Невилл в растерянности. Невилл в ужасе, Невилл не знает, что делать. Язык начинает заплетаться, и детское заикание возвращается.— Т-тогда п-получается, что мне н-ничего не п-подходит?

Это ужасно. Невилл представляет, как отдает профессору МакГонагалл Шляпу, тоненьким голоском сообщает, что его не смогли распределить, и бредет обратно к платформе, чтобы сесть на поезд до Лондона.

Бабушка будет недовольна. Невилл вжимает голову в плечи и готовится услышать подтверждение своим страхам.

— Почему же, — ему кажется, что Шляпа усмехается. — Гриффиндор. Смелости, конечно, пока нет, но благородство... и рвение... и желание помогать другим, защищать их... Это у тебя от папы с мамой.

— Т-так вы п-правда определите м-меня в Гриф-ффиндор? — Невилл не верит своему счастью. Вот бабушка удивится! Такого она точно не ожидает. Гриффиндор! Факультет храбрецов!

Родительский факультет.

— Правда. В Гриффиндор. ГРИФФИНДОР! — гремит вердикт на весь Большой зал, и это настолько оглушительно и волшебно, что Невилл срывается с места к аплодирующим гриффиндорцам, забывает снять Шляпу и только чудом не летит с возвышения, на котором стоит табурет. Смешки вокруг не могут испортить настроение. Он теперь гриффиндорец. Это определенно лучший день в его жизни.

И вообще всё просто замечательно.

Невилл думает так ровно до того момента, когда спускается вместе с однокурсниками в подземелья на свой первый в жизни урок зелий. О профессоре Снейпе на факультете ходят не самые лестные слухи. Честно говоря, Невилл на церемонии распределения не обратил внимания на преподавательский стол — был слишком поглощен своим триумфом и тем, что бабушка в кои-то веки ошиблась, решив, что Невилл не подойдет ни для какого другого факультета, кроме Хаффлпаффа.

Снейп стоит у кафедры и тихим голосом говорит о зельеварении. В аудитории — идеальная тишина, его слова звучат зловеще и угрожающе. Невилл смотрит на профессора, разглядывая его лицо.

После того случая в парке пять лет назад Невилл приобрел привычку вглядываться в чужие лица. Как ни убеждала его бабушка, он знал: та поездка была настоящей. И человек, который за нее заплатил и подарил ему несколько счастливейших минут, тоже был настоящим. Значит, он мог снова увидеть его.

И Невиллу неожиданно кажется смутно знакомым лицо профессора зелий. Может быть, это просто очередная ошибка, очередная попытка принять желаемое за действительное. Или виноваты черные волосы, так похожие на те. Или выражение глаз, смотрящих на него сейчас с нескрываемым презрением:

— Идиот!

В этот момент Невилл шипит от боли и отдергивает руки от расплавившегося котла. Тщетно. Зелье, окатившее его с головы до ног, стекает с парты и прожигает дыры в мантии и ботинках. Больно. Только бы не расплакаться! Плакать не хочется, слезы сами текут из глаз. Когда Невилл понимает, что его мокрое лицо видит весь класс, слезы начинают течь с удвоенной силой.

А профессор Снейп не собирается ограничиваться коротким оскорблением. За те две минуты, в течение которых Невилл пятится подальше от своей парты, а Симус Финниган пытается оттащить его к выходу, чтобы, очевидно, довести до больничного крыла, Невилл узнает о себе много нового. Вроде того, что не способен выполнять простейшие действия и следовать написанным на доске инструкциям, как и думать в принципе, так что «удивительно, как мистер Лонгботтом умудрился выдержать сортировку с такими-то выдающимися талантами».

Когда массивная черная дверь закрывается за ним и Симусом, Невилл со всей очевидностью понимает, что ошибся. Это просто не мог быть незнакомец из парка. Как можно быть таким несправедливым, злым, мелочным, равнодушным... и равнодушным.

Невилл не знает.

* * *

Идиот. Это короткое звучное слово теперь будет прочно ассоциироваться с мальчишкой. Идиот, не умеющий читать, не слушающий четкие инструкции, хуже нахального Поттера: он не нарывается, он просто игнорирует мои объяснения. Ну, подожди. Я тебе устрою.

И не думать о том, что я догадался, почему мальчишка добавил в котел игры дикобраза, предварительно не убавив огня. Не сразу, но догадался. Почему он пялился на меня весь урок, будто выискивая во мне что-то. Что-то хорошее.

Конечно же, я и думать забыл о том эпизоде. И не вспомнил бы, если бы не этот взгляд. Словно мальчишка ждал, что я ему пряник дам. Или на карусели прокачу.

Вот тогда и вспомнилось. Все и сразу. И август восемьдесят шестого, и карусель в маггловском парке, и мальчик на игрушечном льве.

Похоже, и он меня вспомнил. Иначе с чего бы такие взгляды? Смотрел так, будто что-то хорошее пытался вспомнить... Идиот... Только идиот ищет хорошее там, где его заведомо нет. Но счастливый идиот. Как был, так и остался. Идиот, у которого есть всё, просто он не умеет этим пользоваться и ищет там, где не следует.

Что ж, посмотрим. На моих уроках ему явно не улыбнется удача. Меня раздражает чужая слабость. Особенно, когда с ней ничего не пытаются сделать.

Нелепый, нескладный, сын авроров, который не догадался, в каком порядке надо выполнять простейшие действия.

Перед тем, как дверь отделяет меня от Финнигана и идиота Лонгботтома, я замечаю его разочарованный взгляд, а на лбу крупными буквами читается: «Ошибся».

Вот и чудненько.

* * *

Из происшествия в министерстве магии Невилл выносит для себя три вещи: то, что в критической ситуации он способен действовать, то, что Шляпа не ошиблась с распределением, как он частенько думал в течение предыдущих пяти лет, и то, что бояться страха — глупо. Ведь в Отделе Тайн Невилл видел худшее: не гипотетический страх, давно вошедший в привычку, вроде попытки слиться с котлом, стоит только распахнуться двери класса зельеварения, и не страх, помноженный на ненависть, когда он в министерстве встретился с Беллатрисой Лестрейндж.

Поэтому, в очередной раз садясь на Хогвартс-экспресс, он принимает похвальное решение: перестать бояться Снейпа. Потому что, как бы несправедлив тот к нему ни был, Снейп никогда не пытался его убить. Значит, испытывать страх глупо. К тому же, страх здорово мешает, притупляя реакцию. Значит, теперь он мешать не будет. А ответную неприязнь никто не запрещал.

Увы, но решить и решиться — совсем разные вещи. Невилл понимает это, когда директор представляет им нового преподавателя и объявляет, что, вопреки ожиданиям, тот будет вести вовсе не З.О.Т.И. А Снейп, чьи занятия он бы не посещал в этом году, так как не набрал проходной балл по С.О.В., будет преподавать защиту. Защиту, в которой Невилл поднаторел с прошлого года, с собраний ОД, с занятий с Гарри, с министерства магии...

Невилл не сомневается, что Снейп раскритикует его в пух и прах.

Первый урок защиты проходит именно так, как Невилл и ожидает. Снейп говорит о темных искусствах с плохо скрываемым восхищением, объясняет неохотно и быстро, результата требует немедленно. Еще и невербальные заклинания. Невилл так готовился к этому уроку, а в программу шестого курса заглянуть не догадался. Идиот. Как Снейп всегда и говорил. Тот, кстати, сейчас выскажет ему... Впрочем, Невилл тут же вспоминает, что больше ничего не ждет от Снейпа. Ни язвительных комментариев, ни, конечно же, похвалы.

А потому он упорно раз за разом пробует мысленно произнести заклинание, не пытаясь жульничать и шептать вслух. Не получается, конечно же. То есть, получается, но под конец урока, практически под звон колокола, и в классе уже нет никого, кто мог бы это оценить.

Но Невилл решает, что может немного гордиться собой. У него получилось. Даже если Снейп этого не увидел.

* * *

Идиот. Похоже, он принял-таки вызов, перестал дрожать и взялся за ум. Давно пора. А то вздрагивал от каждого взгляда. Теперь — нет. Не боится. Или старается не бояться? В любом случае — похвально.

Разумеется, его попытки я заметил. Как и результат, который мальчишка получил-таки под конец урока. Ничего не сказал, естественно. Но заметил. Видимо, все предыдущие пять лет он уделял больше внимания не предмету, а тому, кто его вел. И делал всё с оглядкой на меня. А теперь решил сменить тактику, что не замедлило сказаться на его результатах. Это факт.

А еще один факт заключается в том, что счастливый мальчик совершенно несчастлив. Это никак не вытекает из той аксиомы, что везучие своего везения не осознают. Везучие зазнаются. А Лонгботтом не зазнаётся. И родителей стыдится. Причем даже если ему, к примеру, придет в голову идея вернуть их, то не для того, чтобы увеличить свой багаж счастья, а для того, чтобы можно было перестать стесняться даже простого упоминания о папе с мамой.

Именно в этот момент я понимаю, что больше не могу испытывать к нему зависть. Раздражение, злость, разочарование, недоумение — да. А завидовать там нечему. Лонгботтом — это не подтверждение аксиомы, это одно сплошное исключение. Но исключений не бывает. Видимо, аксиома изначально была не верна.

Не могу. Но по привычке делаю это.

Идиот. Лонгботтом — по определению, я — по неожиданному совпадению.

* * *

Нет Гарри, которого тут же стали бы забрасывать вопросами, нет Гермионы, которая первого сентября непременно говорила бы о важности предстоящих Ж.А.Б.А, и нет Рона, который бы вяло отмахивался от нее и называл занудой.

За гриффиндорским столом царит непривычная тишина. Их седьмой курс поредел почти на две трети. Другие курсы тоже. Как и другие факультеты. В полном составе только Слизерин.

Приветственная речь нового директора проходит мимо Невилла. Он приходит в себя только тогда, когда Снейп представляет двух новых преподавателей, хотя в этом нет нужды. Невилл, как и все остальные, читал «Пророк» — и директорство Снейпа, как и назначение Кэрроу для него — не новость.

Новость — и пренеприятная — это запрет на переписку. Невилл с ужасом думает, что будет, когда бабушка не получит от него никакой весточки ни в первую, ни во вторую учебную неделю.

Теперь они не смогут получать письма и посылки, равно как и писать домой. На совятню охранные чары наложил лично Снейп, и поэтому пытаться взломать их небезопасно. Любые иные виды связи запрещены. Снейп даже упоминает маггловскую технику, и Невилл с Джинни недоумевают: это-то тут причем? Но нечистокровных однокурсников, которые могли дать ответ, в замке нет. И Невилл понимает, что этот вопрос останется без объяснений.

В новых правилах фигурирует и запрет на независимые студенческие группы. Невилл крепче сжимает сигнальный галлеон во вспотевшей ладони и по лицам членов ОД видит, что подумали они об одном и том же.

Запрет на несанкционированные объединения? Прекрасно. Пусть Снейп хоть декрет об этом выпустит. У них есть комната Необходимости. И желание не сдаваться, которое сейчас только усилилось.

Но до сопротивления им далеко. Теперь все свободное время шестой и седьмой курс проводят, обсуждая, как бы посильнее насолить новым преподавателям и директору. Первой отличается Джинни. Невилл почти уверен, что Фред и Джордж снабдили ее полным набором своих штучек для срыва занятий.

Увы, вычисляют ее быстро, набор конфискуют, и Джинни получает месяц отработок к концу первой учебной недели. То, что Снейп приложил к этому руку, ни у кого не вызывает сомнений.

Занятия с Кэрроу ужасны: им теперь открыто преподают Темные искусства и читают маггловедение. Невилл никогда не изучал этот предмет, но ясно и без того, что курс отличается от стандартного и информацией, и подходом. Он терпит. Но не молча. Пару раз даже возникает. Отсюда — рассеченная губа и вывихнутое запястье. Помфри только качает головой. Ассортимент зелий, находящихся в больничном крыле, наводит уныние: никаких серьезных лекарств.

— Молодой человек, нельзя ли посдержаннее...

Невилл только качает головой.

МакГонагалл вторит Помфри практически слово в слово:

— Мистер Лонгботтом, так вы ничего не добьетесь. На них не распространяются никакие запреты.

Невилл понимает, что положение декана едва ли лучше их собственного. Поэтому открыто противостоять новым... коллегам она не может.

А он не может сказать ей, что надо чаще патрулировать коридоры и уничтожать надписи на стенах. Предполагается, что Невилл об этом не знает.

* * *

Он в курсе, что Симус, Джинни и, наверное, Луна оставляют надписи на стенах по ночам. Что-то вроде «Отряд Дамблдора: мобилизация продолжается!» и прочей чепухи. И Снейп об этом знает. Не может не знать. И скоро новому... директору эти мелкие пакости могут надоесть. Что случится, когда Снейп выйдет из себя, Невилл узнавать не хочет.

Невилл довольно быстро выясняет, что краску со стен нельзя убрать ни одной из разновидностей Очищающих заклинаний. Потому и лезет в лабораторию за растворителем, благо Слагхорн даже не зачаровывает дверь комплексом охранных заклинаний.

Он дожидается, когда Симус возвращается в спальню и задергивает полог. Уже через пятнадцать минут Финниган сонно сопит в подушку, так что Невилл шепчет заглушающее и на цыпочках выходит из комнаты. В карманах — кисти и банка с краской, только что конфискованные у Симуса, а так же палочка и растворитель.

Нужная стена находятся быстро. Это место около лестничного пролета напротив горгульи, охраняющей вход в кабинет директора. Очень умно. Особенно сегодняшняя надпись. Помимо традиционного упоминания о мобилизации и отряде Сопротивления, ниже красуется импровизация. «Свободу магглорожденным!» Невилл качает головой: резкий почерк Джинни нельзя не узнать. По его мнению, это уже перебор.

Он действует быстро. Кистью наносит растворитель на стену, при этом половину, само собой, проливает на себя. Надо подождать. Невилл садится на корточки в углу коридора, прислоняется спиной к стене. Если растворитель не возьмет краску с первого раза, тогда придется повторить. Хотя с мантией вот состав справился отменно, придется выбросить.

Его опасения подтверждаются. Часть надписи благополучно исчезла, но вот слово «магглорожденным» не стерлось, только поблекло немного, так что буквы вполне различимы. Видимо, его обводили несколько раз, чтобы труднее было свести. Ничего, у Невилла еще остался растворитель. И целая ночь впереди на ликвидацию безрассудства однокурсников.

Он повторяет процедуру, нанося растворитель в этот раз не сплошным слоем, а обводя салатовые буквы по контуру. Невилл как раз отрывает кисть от нарисованного восклицательного знака, когда слышит за спиной негромкое:

— Лонгботтом. Что вы делаете в коридоре ночью?

Он вздрагивает от неожиданности и, не поворачиваясь к Снейпу лицом, лихорадочно перебирает возможные оправдания. Ошибся коридором? Затопило спальню? Ходил во сне? Нет, это слишком. Да и стоит он прямо под надписью, Снейп почти наверняка видел кисть, а остальное додумать несложно. Невилл решает, что не будет оправдываться. Все равно не поверят.

— Вы сами знаете, сэр.

Это глупо и безрассудно. И совершенно по-гриффиндорски. Он даже не знает, чего ему хочется больше: вернуть свои слова обратно или же продолжить нарываться.

— Не имею ни малейшего понятия.

Снейп, вне всяких сомнений, рассчитывает, что Невилл признается сам. Не дождется. Такого удовольствия Невилл ему не доставит. Пусть Снейп сначала докажет.

— Я жду объяснений, Лонгботтом.

Невилл внезапно проявляет интерес к стене позади директора. Во всяком случае, сосредоточенное лицо должно свидетельствовать именно об этом.

— Молчите. Что ж, хорошо. Выверните карманы, — поскольку Невилл не реагирует на приказ и пытается глубже запихнуть кисточку, щекочущую ему ладонь, в карман, Снейп припечатывает. — Живо, или я сделаю это сам.

И Невилл выворачивает, заранее признавая правоту любых обвинений. Потому что выглядит сейчас как нашкодивший первокурсник. Как зачинщик. Какие уж тут оправдания.

Светящаяся несмываемая краска, растворитель в непримечательном пузырьке, палочка и кисти из магазина «Ужастиков Умников Уизли». И его горящее лицо. Даже слов не нужно.

— Вы воображаете себя смельчаком, несомненно. Бесстрашный гриффиндорец исчезает из башни посреди ночи, чтобы оставить на видном месте сомнительную надпись. Так, Лонгботтом?

Невилл молчит. Потому что чувствует, что нарываться — это не вариант. Пусть лучше Снейп сочтет его трусом и идиотом. Для директора ни то, ни другое давно не новость.

После сотни баллов, снятых с Гриффиндора (оказывается, факультет может уйти в «минус», причем в рекордно короткие сроки) и озвученного наказания, которое почему-то нужно отрабатывать в Запретном лесу, с Хагридом, Снейп, наконец, отпускает его. И на следующий день делает заявление. Разом записав всех гриффиндорцев в участники подрывной деятельности, он с исключительно пренебрежительным выражением лица замечает, что, пока все достижения кучки так называемого Сопротивления заключаются в надписях на стенах, Темному Лорду бояться нечего. Если только он не умрет от смеха, когда ему перескажут несколько особо занятных формулировок.

Симус вполголоса возмущается, что у него как раз накануне стащили банку с краской, а другой у него нет. Джинни его отчитывает.

Невилл удивлен. Не необъективностью Снейпа, а тем, что директор ничего не сказал о том, как поймал его на месте преступления. Может быть, наказание будет таким страшным, что публичное освещение его подвигов и не понадобится?

Впрочем, поводов для удивления в следующие несколько недель ему хватает. Наказание с Хагридом оказывается ерундой. Лесничий просит его помочь собрать шерсть единорогов, имеющую целебные свойства, с кустов и деревьев. А идти ночью с Хагридом и Клыком в лес совсем не страшно. В то же время собрания ОД, на которые он прежде ходил с таким одушевлением, совсем не радуют. Это не сопротивление.

В конце концов, на очередном заседании «Как испортить им жизнь, пусть знают, что мы не согласны мириться с новым режимом» Невилл без всякой задней мысли предлагает устроить в кабинете Снейпа пожар. Он знает, что члены ОД ни за что на это не пойдут: во-первых, не смогут, во-вторых, это не кабинет Снейпа, а кабинет директора, мало ли, что там хранится. Однако это предложение встречают с настоящим энтузиазмом, и к его мнению начинают прислушиваться, ожидая очередных гениальных идей. Хорошо, что Невиллу удается беспощадно раскритиковать свою же идею по поводу кабинета, и к этому вопросу они больше не возвращаются.

Другой повод для удивления состоит в том, что Снейп оказывается параноиком. Однажды, проходя мимо столпившихся около класса трансфигурации пятикурсников, Невилл заметил, как тот, появившись из-за угла, направился прямиком к ним и выхватил у Ромильды Вейн из рук увесистую заколку, которую девушка вертела в руках. До Невилла доносятся обрывки фраз: «... значит, заколка? А может быть, трансфигурированный радиоприемник? Средство для связи с теми, кого не допустили в Хогвартс в этом году? Что вы молчите? Уверен, что так и есть. Я изымаю у вас эту вещь... до выяснения обстоятельств... все средства связи запрещены, и вам об этом...»

Невилл сворачивает в другой коридор и больше не может разобрать ни слова. Однако ему достаточно и того, что он услышал. Радиоприемник? Средство связи? Невиллу хочется рассмеяться. Ну и мнительным же идиотом Снейп себя только что выставил. Да кому такое в голову придет?

Однако через пару дней, случайно упомянув об этом эпизоде на очередном собрании, среди смешков и уже привычных оскорблений в сторону Снейпа Невилл различает произнесенное скороговоркой «не может быть». Эрни МакМиллан выпрямляется и долго сидит, уставившись в одну точку. На окрики не реагирует, ото всех раздраженно отмахивается. А затем выбрасывает кулак в воздух.

— Ребят, помните, как мы смеялись, когда Снейп про маггловскую технику говорил? — Невилл кивает, остальные согласно хмыкают. — Мы тогда еще недоумевали, почему. А ведь и вправду... Слушайте, это просто гениально: создать свою радиостанцию, найти незанятую частоту и сообщить координаты всем заинтересованным лицам. Придумать пароли. И получится открытый канал связи, о котором никто из них не будет знать. Ребята, это же то, что нам нужно!

Невилл улыбается. Эрни одобрительно похлопывают по плечу. А тот уже начинает раздавать задания:

— Нам нужна частота для радиостанции, которая будет приниматься в Хогвартсе, — он смотрит на Падму Патил, и та кивает.

— Сделаем. Майкл посчитает. И Терри Бут к нему подключится. С учетом биополей и внутренней магии замка...

Невилл не вслушивается, так как считает, что этого ему всё равно не понять.

— Ханна и Сьюзан подумают над шифром, — девочки кивают. — Еще придумать, как сообщать остальным пароли...

— Надо посоветоваться с Фредом и Джорджем. Вспомни, какие у Рона братцы. Если уж они раскрутили магазин волшебных приколов, то и это организуют, — вклинивается Лаванда.

— В самом деле, — Эрни хлопает себя по лбу, — Невилл, напишешь?

— Напишу.

Невилл действительно пишет письмо и только потом вспоминает, что совятня — под личными заклинаниями Снейпа. Он об этом забыл. И ребята, очевидно, тоже.

Но работа кипит, и сообщить об этой идее за пределы замка просто необходимо. Вот это уже сопротивление. Если все получится, то им будет, чем гордиться.

* * *

Разумеется, с письмом у Лонгботтома ничего не выходит. И в совятню он не попадает. Было бы непростительным упущением с моей стороны, если бы мальчишка смог это сделать. Впрочем, у него хватает мозгов не пробовать снова.

На мой взгляд, разговор с Вейн, который Лонгботтом «случайно» услышал, был обыгран довольно грубо, ну да и дракл с ним. Главное, это сработало. Гриффиндорцы, равенкловцы и хаффлпаффцы, вернувшиеся с зимних каникул, теперь совещаются в три раза активнее. Я разгоняю эти импровизированные сборища. Через раз. И знаю, что у них получилось. Понять бы теперь, что за частота и какой там пароль. Если они не зашифровали передачу, они идиоты.

Кручу ручку радиоприемника, вполголоса, чтобы не разбудить дремлющие портреты, перебираю возможные варианты паролей. Самое простое — имена членов Ордена. Можно, конечно, аккуратно использовать легилименцию на Лонгботтоме, но пока не нужно. Заподозрит еще что-нибудь, мало ли.

Альбус. Нет.

Люпин. Нет.

Хмури. Поттер. Тонкс. Блэк. Эванс. Уизли. Билл. Фред. Джордж. Чарли. Артур. Кто там у них еще. Молли. Нет.

Лонгботтом. Нет.

Кингсли.

«... Грызун и Рапира не могут отсылать свою продукцию в школу, поскольку Упивающийся Хогвартса поставил антисовиный барьер, так что в некотором роде тем, кто не в замке, повезло куда больше. Они могут оценить усовершенствованный для борьбы с Упивающимися...»

Ну наконец-то. Значит, все-таки «Кингсли». Предсказуемо. Но пока сойдет.

«... следите за выпусками «Придиры», под новостной колонкой вы найдете очень полезную информацию...»

Пароли, очевидно. Спрятанные где-то в тексте. Или в разделе юмора. Или в кроссвордах. Как мальчишка додумался распространять пароли через журнал Лавгуда — это вопрос. Наверное, девчонка помогла. Написала из дома близнецам Уизли. Или сам Лонгботтом.

В любом случае, надо оформить подписку на «Придиру». Не всегда мне будет так везти в угадывании паролей. А послушать хочется.

«... Так, теперь к другой рубрике. Ромул, тебе слово», — кажется, это Ли Джордан. Они еще и прозвища придумали всем участникам программы. Умно.

«Спасибо, Бруно», — а это Люпин. — «Как уже было сказано, несмотря на творящиеся беспорядки и тяжелые времена, можно смело заявить, что Сопротивление существует. К сожалению, у нас нет никаких вестей о Гарри, но я уверен, что с ним все в порядке. А пока...»

«А пока мы переехали на новое место, так что теперь неуловимы так же, как Гарри», — смех. — «Отлично, Ромул. Это обнадеживает. Так же хотелось бы упомянуть о том, что идеей нашей передачи и тем, что этот канал вообще существует, мы обязаны нашим товарищам, которые провернули это прямо под носом у Упивающегося Хогвартса. Вы, разумеется, понимаете, о ком я говорю. Мы не знаем, слышат ли они нас сейчас, но надеемся, что да. Спасибо, ребята. Вы подарили нашим радиослушателям надежду. Первый выпуск «Поттеровского дозора» на этом подходит к концу. Благодарим всех, кто был с нами в этот поздний час. Пароль следующего выпуска: МакГонагалл. До новых встреч и спокойной ночи!».

Хорошо, что, кроме спящих портретов, тихих аплодисментов никто не слышит. Впрочем, Дамблдор не спит. Я уверен, что видел, как он зевнул и тут же закрыл рот. Как всегда хитрит. Альбуса сейчас сложно застать бодрствующим.

Я откидываюсь в кресле, которое никогда не назову своим, выключаю радиоприемник и придвигаю к себе карту леса Дин. И улыбаюсь.

fin

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

(1) сталактит и (2) сталагмит

(3) Neville — французское имя, возможные толкования: новая деревня, новая жизнь. Автором использовано последнее.