Рождество в Азкабане (гет)

Рождество — традиционно семейный праздник. В этот день все приглашают гостей, накрывают на стол, веселятся, воздавая должное хозяевам дома. Даже самый захудалый бедняк в этот день старается сделать ужин хоть чуточку праздничнее. И не беда, что нет хрустящей накрахмаленной скатерти, что вместо шампанского — дешевый сидр, пахнущий плесенью. И разве это проблема, что на столе не пять перемен блюд, а всего лишь отварная картошка с мясом? Зато у детей горят глазки ожиданием праздника и Чуда — чуда, которого не могут предсказать даже волшебники.

Но что может быть хуже, когда встречаешь самый чудесный праздник с пустыми карманами? Хуже может быть только Рождество в Азкабане.

Уже накануне дементоры сыты настолько, что их покачивает, словно во хмелю. Горечь от разлуки с близкими, понимание, что ты настолько безнадежен, что весь мир старается не вспоминать про тебя перед святыми праздниками... Тоска, самая сильная тоска заполняет казематы этого древнего замка, заставляя дементоров чуть ли не отрыгивать воспоминаниями.

Вечный голод этих существ заполняется так быстро и скоро, что они не успевают усваивать полученное и тогда они возвращают часть воспоминаний людям, живущим хуже, чем крысы. Правда дементорам нет никакого дела, чьи именно воспоминания попадают к кому-либо и тогда, в сочельник, люди в камерах видят странные сны-наяву...

Перед взглядом лохматого мужчины проносятся чьи-то детские видения. Много заколдованных шаров, запах ели, горы сладостей на старинных подносах... Все это мельтешение завораживает и затягивает в воронку чужих воспоминаний.

Это как заглянуть в мыслеслив, только все реальнее. Можно принюхаться и учуять запахи праздничного стола. Можно потрогать и ощутить атлас новенького алого костюмчика. Можно тихонько стянуть сочную мандаринку, очистить ее, а кожуру бросить в высокую вазу, наполненную еловыми ветвями. А потом съесть фрукт, слизывая с пальцев душистый сладкий сок.

Сириус огляделся вокруг и впервые за долгие годы почувствовал себя настолько счастливым, что ему хотелось смеяться. Никакие доводы разума, что это все неправда, что это даже не его воспоминания, не помогали. Душе хотелось хоть немного вылезти из собачьей шкуры и ощутить самое настоящее счастье. И тогда Сириус перестал противиться и впустил в себя чужую радость.

Он, смеясь, носился по коридорам небольшого, но богатого замка, путался под ногами у домовиков и просился на ручки к маме. Мама подхватила его и закружилась вместе с ним. От нее пахло духами и чем-то незнакомым. На шее сверкало колье, которого он еще никогда не видел. Наверное папа подарил на праздник.

— Антошка, ты чего? — засмеялась мама и стала его тормошить. И он тоже засмеялся, извиваясь и пытаясь спрыгнуть.

— Мама, отпусти! Не надо, мама! — смеялся взахлеб мальчик.

— Тоша, смотри, какой ты стал большой, — мама остановилась напротив зеркала и Сириус увидел себя, точнее этого Тошу, на руках удивительно красивой женщины. Тоше было не больше пяти лет, у него были кудрявые каштановые волосы и яркие, словно звездочки глаза. Он потянулся и обнял маму, уткнувшись носом в ее пышные накрученные локоны.

— Ну что ты, маленький? — забеспокоилась мама, поглаживая его по спинке.

— Я так люблю тебя, мамочка.

— Я тоже, малыш. Ну, как ты думаешь, Дед Мороз тебе подарит то, что ты загадал?

— Не Дед Мороз, а Санта Клаус. Дед Мороз придет только в январе.

— Ах ты, хитрец! Ловко устроился! Ну хорошо, что ты загадал?

— А разве можно говорить?

— Сейчас уже можно. Скоро полночь и Санта не узнает, что ты проговорился.

— Ты не скажешь ему?

— Нет, конечно! И Морозу не проговорюсь. Ну, так что ты загадал?

— От Санты — паровозик, а от Деда Мороза — вернуться домой.

— Тоша, ты же знаешь, что мы не можем вернуться. Дедушка Мороз не сможет выполнить это твое желание. Загадай что-нибудь другое?

— Нет, я хочу домой! — малыш приготовился заплакать. — Там бабушка и сестры!

— Когда-нибудь они смогут нас навестить. Я обещаю. Хочешь мы им открытку нарисуем?

— Да!

— Тогда беги в свою комнату, а я скоро приду.

— Хорошо, мамочка!

Мальчик резво побежал на второй этаж в свою спальню. Он лихорадочно начал искать карандаши, разбрасывая остальные игрушки. Наконец нашел и не дождавшись мамы, нетерпеливо бросился обратно к ней.

Почему-то в зале мамы не оказалось, тогда он отправился ее искать. Дойдя до последнего коридора, в котором располагались лаборатории отца и куда ему строго-настрого запрещали заходить, Антон остановился, но услышав голос мамы, не раздумывая бросился туда.

— Андрей! Прекрати, прошу тебя! Твои подозрения беспочвенны.

— Тогда откуда у тебя это колье? Я не припомню, чтобы я тебе такое дарил!

— Ты вообще забыл, когда что-то дарил мне. Я уже молчу про эти твои постоянные отлучки!

— Это тебя не касается!

— Еще как касается! Если ты думаешь, что я стану терпеть эту грязь в своей постели...

— Куда ты денешься! Твоя семейка вышвырнула тебя из дома, едва узнали, что ты беременна.

— Да как ты смеешь! Это был твой ребенок!

— Вот-вот. Да ты должна мне ноги мыть и воду пить за то, что взял тебя в жены, не оставил побираться.

— Какая же ты скотина, Андрей! О какой любви и верности ты тогда можешь говорить?

— Так вот как ты заговорила, Регина! Значит что-то было?! Отвечай! — отец схватил маму за лицо, сильно сжав пальцы. — Запомни сучка, когда я изменяю — это я е*у, а если ты налево пойдешь — то это ты меня вые*ешь. И ты думаешь я позволю тебе это?

— Отпусти меня, зверь! Боже, какой дурой я была! Ты просто животное, Андрей!

— Говори, сука, с кем ты тут снюхалась? Я все равно узнаю!

— Даже если бы это было и так, то тебя это не касается! Отпусти меня! — мама с силой рванулась из рук отца. Но тот выпустил ее только лишь затем, чтобы ударить.

От удара мама упала, а отец стал бить ее ногами в живот. Антон стоял ни жив, ни мертв. Дикий ужас сковал ребенка, не давая пошевелиться или заплакать. Он впервые видел, как папа бьет маму. А теперь тот склонился над ней и схватил ее руками за горло. Мама хрипела и вырывалась, но папа был сильнее.

— Тварь, — сказал отец, брезгливо отбросив маму. Он пошевелил ее ногой. Антону почему-то запомнилось, как ярко сверкнули начищенные туфли, когда папа так трогал маму.

Она лежала не шевелясь и Антону стало страшно. Он стоял и смотрел, не в силах оторвать глаз.

Отец тем временем, достал Летучий Порох и куда-то исчез, но маленький мальчик не заметил этого. Он видел только неудобно лежащее тело матери. Где-то раздался бой старинных огромных часов. Антонин вздрогнул и упал на пол. Не в силах встать, мальчик пополз в кабинет, под переливчатый трезвон часов.

Один.

Как же дрожат руки и колени.

Два. Три. Четыре.

Надо немного отдохнуть.

Пять. Шесть. Семь.

Почему мама не шевелится?

Восемь. Девять. Десять.

Хочется плакать, но слез нет. Мама?

Одиннадцать. Двенадцать.

Мама? Мама! Мама...

Он поудобнее положил неловко раскинутые, словно крылья, руки матери и лег рядом. Мама не шевелилась. И он тоже не шевелился, думая, что она спит.

Тихонько поглаживая безвольную мамину руку, Антон постепенно уснул.

Он проснулся от того, что спина замерзла. Лежать на полу было жестко и непривычно. Антон обернулся и замер.

Мама не шевелилась. Кровь из уголка рта запеклась. Глаза были неподвижными и пустыми.

Антон потрогал маму. Она была совсем холодная, как снег. Он чуть сильнее толкнул ее, чтобы она скорее просыпалась и не пугала его так больше. С каким-то страшным стуком мамина рука упала на пол и Антон стал кричать.

Сначала беззвучно, потом все громче, пока его крик не услышали домовики. Смешные создания появились в кабинете и тут же исчезли — в комнате бушевал ледяной ветер, закручиваясь в воронку вокруг маленького мальчика. Потом что-то грохнуло и крик прекратился.

Когда испуганные домовики, прижимая огромные уши, осмелились войти в кабинет, то увидели хозяйку, лежащую без признаков жизни и молодого хозяина, спавшего рядом. В волосах Антонина Долохова сияла седая прядка...

Сириус едва смог вынырнуть из этих воспоминаний. Он тяжело дышал, затравленно озираясь вокруг и не понимая, где он. Боль, ставшая его собственной переполняла его и Сириус немедленно обернулся собакой, потому что так было проще. Только так он мог не сойти с ума.

Большой черный пес прижался в стене и глядя в окно, забранное частой решеткой, завыл. Его вой слышался за много миль над серым косматым северным морем.

* * *

Антонин Долохов старался больше спать. Во сне ему редко виделись приятные вещи, а значит у дементоров было меньше шансов выпить по капле его душу. Да и что еще делать позабытым и проклятым людям? И Антонин спал, сжавшись, подобрав ноги к груди, потому что так было теплее.

Сегодня странные сны пришли к нему. Во сне ведь всегда есть ощущение ирреальности происходящего и спящий никогда не удивляется новым маскам, надетым подсознанием и мгновенно меняющимся декорациям. Сон — есть сон. Там все не по-настоящему.

Как ни странно, Пожиратель Смерти видел себя женщиной. Это было впервые в его жизни и он сам неосознанно подался вперед, чтобы быть поближе к образу темноволосой леди, сходившей со ступенек какого-то здания. Эта женщина ему была смутно знакома, но вот откуда — он не мог вспомнить. И вдруг его сознание странным образом слилось с ней и Антонин перестал наблюдать за дамой со стороны. Он просто стал ею. Видел ее глазами, чувствовал ее радость. Это было настолько непривычно и ошеломляюще, что Антонин улыбнулся во сне.

Женщина медленно сошла со ступенек, держа руку на животе. Она прислушивалась к тому, что происходило сейчас внутри нее и весь мир воспринимался по-другому. Все события и звуки отошли на второй и даже третий план. Тех крох внимательности, что ей остались, хватало обойти людей, остановиться на шумном перекрестке, но не более того.

Дама погладила свой живот и улыбнулась, представляя, каким красивым получится этот ребенок. Ведь он от любимого человека. И не беда, что Том уступил ее настойчивому желанию близости всего несколько раз и только потому, что так было проще, чем постоянно ее избегать. Эти редкие встречи принесли свои плоды.

Колдомедик только что подтвердил ее надежды. Пять недель, как она носит в себе ребенка Тома Риддла. И не важно, что они вряд ли когда-нибудь будут вместе. Важно, что у нее есть отражение того, кого она любила со всей страстью своей взбалмошной души.

Муж смирится. Никуда он не денется. Не посмеет же он тронуть ребенка самого Темного Лорда! Белла улыбнулась, представляя, как взбеситься Рудольфус. Как будут шептаться в почтенных семействах. Ей было все равно. Смысл ее жизни сейчас тихо рос внутри нее.

Она представляла себе, какие будут глаза у ребенка, как он будет выглядеть, на кого станет похожим, как вдруг кто-то сильно толкнул ее в плечо, врываясь в мир таких приятных, мягких дум. Сильный удар в лицо кулаком погасил окружающий мир. Угасающим сознанием она успела расслышать хлопок совместной аппарации и только потом отключилась.

Белла пришла в себя и первой мыслью стало: что случилось? Почему так больно? Она в безопасности? Женщина хотела дотронуться рукой до живота, ощутить уверенность, что ничего в ее жизни не изменилось и не смогла. Руки были связаны над головой.

Она лежала распятая на каком-то столе, в грязном и сыром помещении. Ей стало так страшно! Не за себя. За крохотную жизнь, живущую в ней.

— Ну что, пожирательская сучка, очнулась? — кто-то склонился над ней. Его голос приглушала коричневая кожаная маска, закрывавшая все лицо.

— Кто вы? Что вам от меня нужно?

— Не разыгрывай из себя идиотку, Белла Лейстрандж! Ты думаешь мы не знаем, кто стоит за нападением на маггловскую школу? Вы что, уроды, думаете мы тут с вами в игры играем? — распалялся все больше незнакомец в маске. — Думаете вам позволено все?

— Эй, остынь, — кто-то другой отодвинул разошедшегося мужчину в сторону.

— Не уж! Я все ей скажу! Они забыли, что Добро тоже бывает с кулаками! Думали, что мы по христианским заповедям им так и будем щеки подставлять!

— Да уж! — засмеялась Белла. — Легко мне все это говорить, когда я связана! А ты развяжи мне руки и мы поговорим, трус несчастный! Решил на мне отыграться? А к Лорду слабо прийти с такими заявлениями?

— Да мы и твоего Лорда вые*ем, дай только срок, стерва! Только вот проблема — он бегает от нас, как трус.

— Не смей, подонок! — Белла разозлилась. — И проси Мерлина, чтобы я забыла твои слова! Иначе Лорд тебя на ленточки порежет! А я не забуду, урод! Приготовься к иллюминации над домом, тварь!

— Ну надо же, дама из высшего общества, а какие слова знает, — восхитился кто-то третий. Его голос был призрачно знаком, но маска мешала понять кто это.

— Пошел в задницу!

— О, браво, дорогуша! — мужчина демонстративно несколько раз хлопнул в ладони.

Белла долго ругалась, вспоминая все грязные слова или придумывая их на ходу. Все, что она могла — это проклинать их, а они только смеялись над ней. Внезапно она что-то сказала — она не помнила, что именно — слишком уж распалена была — как один из этих подбежал и ударил ее в лицо кулаком, потом еще раз. Он бил ее снова и снова, нанося удары куда попало, а остальные не останавливали его.

Она стонала и хрипела, но не уступала им, продолжая поливать грязью все, до чего могла дотянуться. Очередной удар по лицу на время утихомирил ее, оставив плавать в странном забытьи, но она слышала все, что говорили ее похитители.

Эти доблестные рыцари света решали, убить ее или немного попытав, отпустить восвояси. Равнодушие к своей участи едва не заставило Беллу отключиться, когда все вышли из комнаты, посмеиваясь. Она решила, что ее оставили одну и немного расслабилась. Постепенно боль становилась слабее, привычнее, возвращая ее к реальности. Она снова наделала глупостей из-за своей вспыльчивости. Ей нужно было думать, как ослабить их внимание, а не оскорблять. Не стоило доводить дело до побоев.

Скрипнула дверь и в комнату кто-то вошел. Он прикоснулся к ее избитому лицу и провел пальцем по окровавленной щеке.

— Зачем ты довела меня, Белла. Ты сама виновата в том, что случилось с тобой.

— Уйди...

— Нет, дорогая, когда-то было в твоей власти послать меня, но не сейчас. Здесь я командую и я решу что мне с тобой делать.

— Ох, значит ты один из моих поклонников? — Белла оскорбительно рассмеялась. — Плевать я на тебя хотела!

— Ах ты сука! Петрификус Тоталус!

Белла чувствовала, как жадные руки задирают ей юбку, как потные ладони проводят по бедрам, разводя их в стороны. Ей было так противно, но тело предало ее, отказавшись служить. Беззвучно она кричала, надрываясь так, что ломило виски, но на деле не издавала и звука.

Она чувствовала, как он дергался на ней, сопя в ухо, что-то шептал, мял ее грудь. Ее не вывернуло наизнанку только потому, что тело утратило малейшие рефлексы. Он дернулся еще пару раз и кончил, упав на нее.

— Вот так, дорогуша, вот так. Надеюсь тебе понравилось. А сейчас надо почистить тебя, чтобы ты не смогла найти меня. — Он произнес Очищающее Заклинание и горячая влажная липкость между ее ног исчезла. — Но для верности... Мало ли, вдруг ты уже понесла... — Абортативное Заклятие, произнесенное холодным безучастным голосом разделило ее жизнь на До и После. От сосущей и режущей боли и осознания того, что ее только что лишили всего, ради чего стоило жить, Белла потеряла сознание. Мир навсегда рухнул в черноту...

Антонин проснулся, хватая ртом воздух. Ему было так больно и страшно, что он очень долго не мог прийти в себя. Дрожа, он сел на тюфяке и раскачивался из стороны в сторону, стараясь отделить сон от яви.

* * *

Белла Лейстрандж, ходила по камере и пыталась согреться. Она ненавидела этот промозглый холод сырых камер. Но Белла ни за что бы не призналась в этом никому из знакомых. У нее нет и не будет слабостей.

Разум Беллы лихорадочно работал, пытаясь придумать план побега. Все до одного они были невыполнимы, но так ей было проще. Проще не сойти с ума от постоянной тоски и одиночества. Не считать же за компанию дементоров? Да и те не слишком баловали вниманием, потому что в ее душе не было счастья и радости. Только деятельное, кипучее безумие.

Какие-то всплески никогда не виданных воспоминаний долетали до нее, но Белла отмахивалась от них. То, что мешало ей думать не стоило внимания. Что ей за дело до чужих соплей?

Вдруг какой-то отголосок воспоминаний достиг ее разума и Белла замерла. Слишком часто она видела эти стены в ежедневных ночных кошмарах. Женщина затаила дыхание, боясь спугнуть воспоминание.

Она видела со стороны, как из комнаты, где была привязанная женщина — она — вышли четверо мужчин. Но ее взгляд не остался в комнате и она увидела то, что происходило за закрытыми дверями.

Мужчины сбросили маски один за другим и Белла отшатнулась: одним из первых был ее кузен Сириус Блек. Это его голос она тогда едва не узнала! Это он стоял и смотрел, как ее били и истязали! Это он допустил то, что она лишилась смысла жизни!

И именно он вытирал окровавленный и разбитый кулак. Он смеялся и перешучивался с остальными. Почему-то Белла не могла отвести от него взгляда. Ей казалось, что она сейчас что-то поймет. Что-то, что упорно ускользало от нее.

Она видела, как все вышли, оставив Сириуса караулить избитую пленницу. Дальше все было словно в тумане. Просматривать давний кошмар у Беллы не было ни сил, ни желания. Она брезгливо отвернулась, постепенно выныривая из осколков чужой памяти.

Если бы в ней оставалось хоть что-то человеческое, Белла бы рыдала сейчас в уголке, оплакивая свою потерю, но она просто дала себе зарок, что однажды она отомстит Сириусу Блеку. И Белла расхохоталась диким безумным смехом. Ее голос разнесся под низкими сводами мрачной волшебной тюрьмы.

* * *

Если бы Белла захотела просмотреть воспоминания Сириуса до конца, то смогла бы заметить, что через некоторое время его черты стали изменяться. Белла бы очень удивилась, узнав в нем своего мужа, спешащего куда-то вдоль по улице, подальше от казематов Аврората. Рудольфус усмехался, потирая костяшки сбитых пальцев. Это был один из лучших дней в его жизни, когда он смог отомстить не только своей жене за измену, но и Лорду тоже. Все прошло более чем удачно.

* * *

Рождество — время сказочного волшебства, особенного даже в мире магов. Его ждут дети и взрослые. Все жаждут чуда и обновления жизни.

Только горстка людей в страшном замке посреди северного моря не надеялась уже ни на что. О какой надежде могла идти речь, если даже самые счастливые воспоминания оборачивались кошмаром?..