Комната Хельги (джен)

Предложение Ровены открыть школу в полуразрушенном шотландском замке среди болот с самого начала показалось мне бесперспективной затеей. Отчасти мое бездумное попустительство оправдывало абсолютное неверие в то, что нам удастся набрать учеников, отстроить залы и башни, на пустом месте возвести лес и горы, доказав свое право на независимое общество, построенное на магии и равенстве, в эти темные времена. О чем я только думала? Южной вспыльчивости Салазара мне недоставало для того, чтобы при нарушении установленных границ допустимого сжечь за собой все мосты, восточной проницательности Ровены — чтобы вовремя распознать неладное, скрытое за завесой неопределенности, западной независимости Годрика — чтобы самозабвенно биться за иллюзорные, но такие привлекательные идеалы.

— Северный ветер приносит только беду, — подшучивал надо мной владелец развалин, рыжеволосый Мак Эдд, сквиб, нанятый Годриком на бесполезную должность школьного смотрителя. Разумеется, в то время, когда я полагала, что будущим студентам Хогвартса суждено еще не одно столетие созерцать недостроенные руины, мой скептицизм не прибавлял ирландцу хорошего расположения духа.

Проходили дни, пролетали столетия, и все чаще моим поистершимся со временем изваяниям приходилось раздосадованно прикусывать губу. Невидимая ржа точила железо и поедала гранит и мрамор, но неотесанные камни, слагавшие фундамент старой крепости, оставались незыблемы. Остромордый барсук, символ, подобранный для меня Салазаром незадолго до его ухода, надменно ухмылялся с пестрых гербов и флагов, мантий, галстуков и блестящих значков лучших учеников.

— Барсук символизирует богатство, Хельга, — вкрадчиво говорил мой друг, как на ладони видя стремления моей души. — Пусть он принесет процветание оставленным тобой землям.

Столь же отчетливо Салазар сознавал, как мало пользы можно извлечь из наследства, доставшегося мне от родителей. На тонкоствольных плакучих деревьях в отцовском парке летом росли липкие листочки цвета бутылочного стекла, зимой там рос снег, а в небе разливались свинцовые тучи неизбежности и страха.

— Барсук — символ воспоминаний о будущем, хранилище знаний и опыта предков, — назидательно отчеканил низкорослый волшебник с бородкой-клинышком, презрительно глядя на ссутулившегося юношу в шарфе в черную и желтую полоску. — Рассудительность и дальновидность, в сочетании с глубокими познаниями, разумеется, способны открыть двери там, где бессильны хитрость, храбрость или логика. Едва ли в столь юном возрасте вы способны оценить выгоды, предлагаемые вашим факультетом, мистер Смит, но я льщу себя надеждой, что вы повлияете и на свою сестру тоже, убедив ее в том, что школа — не подходящее место для демонстрации родовых артефактов. Это производит скверное впечатление.

Что же, пусть старый портрет никогда не являлся предметом моих безусловных восторгов, пусть, как канал обмена информацией, он с самого начала доказал свою полную непригодность, северный ветер порой доносил до меня любопытные истории. Победить вселенскую скуку эти капли в море, разумеется, не могли, но на то время, пока моя комната пустовала, они давали пищу для размышлений.

— Мы есть результат наших мыслей, — глубокомысленно изрек Годрик, демонстрируя восторгавшемуся любым проявлениям магии Мак Эдду говорящую шляпу, наделенную редкими талантами легилименции и анализа. — Светлые мысли ведут нас к свету, темные влекут во мрак.

— Тьма — всего лишь один из способов познания света, вы же говорите о некоем дуализме творения, — сердилась вездесущая Ровена. — Остерегитесь, друг мой, подобные речи к ереси приводят. Вы же не хотите уподобиться тем магглам, что угрожают нам со всех сторон, видя в Хогвартсе оплот дьявольских сил? Мы есть наши желания, сокровенные стремления нашей души.

Ровена оборудовала в замке совершенно очаровательный уголок, дарующий в своих стенах все, что только мог захотеть простой смертный. Из монолитных блоков вырастали райские сады, сквозь защитные поля и испепеляющие заклятия приносились любые книги и трактаты, и ни одному эльфу не удавалось приготовить яств вкуснее тех, что могла предложить комната.

— Не собираюсь опускаться до объяснений со сквибом, — мрачно констатировал Салазар. — Одна лишь ты способна понять, Хельга, что мы есть не более чем результат наших достижений. Ты должна это увидеть.

Так я стала вторым человеком, спустившимся в Тайную комнату четвертого, самого младшего и самого таинственного основателя. За собственной грозной статуей Салазар спрятал все свои многочисленные изобретения, зелья, эссе и разработки. Устроившись в уютном плюшевом кресле, за тонкую сапфировую нить подвешенном к потолку, я раскачивалась, отталкиваясь ногой от стола, и с восторгом рассматривала мерцающие в полумраке подземелий колбы, металлические спирали, золотые корешки книг и золотые монеты в холщовом мешке. Мой друг оставлял наследнику целое состояние, и сердце сжималось от мысли о том, что не хватает в этом очаровательном месте лишь прощального письма.

— Я не верю в твое возвращение.

В плетеной корзине, наполненной соломой лежало огромное яйцо, похожее на драконье. Что же, оставляя надежного защитника для своих несметных богатств, Салазар поступал вполне разумно. И все же, было мне не по себе от осознания того, как похожи эти роскошные чертоги на древнюю гробницу.

— Ты и в Хогвартс не верила, — даже в улыбке его мне виделась обреченность.

— И разве не безосновательно? — в отчаянии воскликнула я. — Без тебя не будет Хогвартса. Если расколоть герб на четыре части, замок не продержится и дня. В этом ведь вся его душа.

— В таком случае, если расколоть герб хотя бы пополам, замок будет вечен, — усмехнулся Салазар.

Я перестала существовать через три календарных года после его ухода: во всяком случае, об этом перешептывались призраки и портреты, об этом поджарый человек с длинным лицом, высохший, будто скелет, монотонно рассказывал скучающим студентам. Нередко в речь его вкрадывались возмутительные ошибки, и тогда мне хотелось во весь голос закричать о том, что я все еще здесь, что замок не отпускает, смыкаясь вокруг меня подобно кокону. Я была всюду — и нигде, я улыбалась с портретов и ласково проводила рукой по щеке волнующихся малышей во время распределения, я бродила по окрестностям и берегу озера, и обретала телесную форму лишь в той комнате, где маленькая Хелена обнаружила мое бездыханное тело. С тех пор и Хелена успела трагически погибнуть, и Ровена окончательно состариться от тоски и разбитого сердца, а в комнате все оставалось незыблемо постоянным. На фарфоровых безделушках в шкафу не скапливалась пыль, и любопытные мордочки невинно скалились друг другу. Фрукты в моей любимой чаше оставались свежими, и на них все еще поблескивали невысохшие капельки. И пусть комнате этой было безгранично далеко до сокровищницы Салазара, моя магия определенно чего-то стоила, ведь только здесь мне казалось, что категории времени и пространства переплелись и смешались столь беспорядочно, что каждое завтра может оказаться еще одним вчера далекого будущего или уже позабытым сегодня, пережитым задолго до моего рождения.

В комнате меня нечасто навещали гости. Обычно здесь оказывались люди, ищущие покоя и уединения, что казалось мне тем более удивительным, что при жизни я ни минуты не способна была провести в угнетающем одиночестве.

— Только такой закоренелый консерватор, как директор, мог запретить тебе совмещать учебу с работой, — фыркнула черноволосая девушка, уже полтора часа терпеливо наблюдавшая за строчившим что-то на дорогом пергаменте с родовыми печатями белокурым юношей. Тот лишь безразлично кивнул, полностью погруженный в собственные мысли.

— Я могла бы спросить кого угодно, — продолжала тем временем красавица, неуловимо напоминавшая мне Ровену. — Моего отца, братьев. Министра магии, наконец, даром, что он приходится мне дядей. Любого преуспевающего волшебника, к числу которого, разумеется, невозможно отнести, — ее хорошенькое личико скривилось, — директора школы. Магглы разрушают наш мир изнутри, это что-то вроде болезни.

— Нет признака слабых магических способностей вернее, чем слабость к немагическому обществу, — согласился с ней блондин, поставив в своем сочинении финальную точку. — Я бы хотел, чтобы твой отец взглянул на это, Элфрида. Смею надеяться, в принадлежащем ему издании моя статья займет достойное место. Я не собираюсь идти на поводу у Эверарда.

Девушка с достоинством кивнула, пряча свернутую в трубочку рукопись в сумку из кожи дракона.

— Ты же знаешь, Брутус. Мой отец всегда был в восторге от твоего стиля. От вашего фамильного стиля, — с улыбкой поправилась она. — Тот разговор о приобретенной им лицензии на издание журнала под названием «Война волшебника» все еще остается в силе. В свете ваших последних конфликтов с руководством школы это предложение видится мне особенно актуальным. Ты ведь всегда говорил, что хотел бы заняться политикой...

— Политика открывает большие перспективы, Элфрида, — протянул Брутус Малфой, задумчиво рассматривая расшитый бисером кусок шелка, прикрепленный к западной стене. — Потомкам мы запомнимся не тем, что мы создали, а тем, что мы разрушили. Но прежде я рассчитываю получить свой диплом.

Элфрида прошлась по комнате.

— Как хорошо сохранилась эта красота, — она довольно бесцеремонно подергала за край дорогого шитья. — Узор старомодный. Поразительное подражание одиннадцатому веку. Нечто похожее можно найти в сундуке у моей прабабушки. Переходит из поколения в поколение.

— Не знал, что вы ведете свой род от основателей, — во взгляде Малфоя появилась некоторая заинтересованность. Элфрида еще выше вздернула подбородок и даже стала казаться будто бы еще выше.

— О, моего далекого предка звали Мак Эдд, он был доверенным лицом Годрика Гриффиндора. Уроженец этих мест, он любезно предоставил свой замок для студентов. Чистокровный маг, могущественный волшебник. Странно, что ты не слышал о нем. Родители рассказывали мне множество семейных легенд...

С наступлением сумерек виднеющиеся из окон дорожки заволакивает густым туманом. На горизонте — темно-сизый, шепелявый, с глубокими залысинами и выломанными резцами остроухих елей лес. Безымянное местечко, десятки которых щедрая рука раскидала по этим пустошам, затаилось локтях в пятидесяти от болот, сверкая белоснежными черепичными крышами. Выжженные солнцем кочки возвышаются над зеленоватой трясиной испуганными зайцами, а вокруг них порхают, пританцовывая, блеклые разноцветные огоньки, которые издали можно принять за фонарь путешественника.

Среди местных даже маленькие дети знают, что вечерами бродить по болотам не следует. Легенды о потусторонней силе, наполняющей эти не пригодные ни для жилья, ни для пастбищ земли с каждым годом обрастают удивительными и устрашающими подробностями. Со временем директор Эверард распорядится осушить болота и выпишет целое подразделение авроров для борьбы с красными колпаками и гриндилоу. Уцелевшие духи переселятся в подвалы школы. Я чувствую их немую злобу и ненависть, и порой неделями не возвращаюсь в комнату, случись болотному призраку проплыть сквозь нее.

В своем никогда не меняющемся платье цвета яичной скорлупы и продолговатой шляпе-поганке Кане напоминала нахохлившуюся чомгу. Все в ней казалось настоящим. За много столетий до директора Эверарда она удивительно правильно скользила по узким тропкам, обходя опасные участки, иногда склонялась над землей, маленькой лопаткой выкапывала растения с корешками и отправляла их в мешок, привязанный к поясу. Ветер глухо рокотал в трубах и свистел над пустошами, фигуру Кане все больше окутывал туман, и невозможно было понять, произносит ли она заклинание, или разговаривает с кем-то во мраке.

Из всех обитателей замке Кане не боялась лишь сероглазая девушка с длинными спутанными волосами. В комнате она была желанной гостьей, хотя узнать порой ее было нелегко, и болотных духов воспринимала, как часть обыденности.

— Мой друг тоже любит собирать травы, — с рассеянной улыбкой сообщала она Кане, видя в ней много больше, чем просто привидение. — Недавно он убил огромную змею мечом Годрика Гриффиндора. Ты боишься змей?

В тот момент Кане на вид было не больше десяти. Несмотря на то, что от фигурки расходились волокна липкого тумана, для привидения она была чересчур ярка и румяна. Выступив точно из невидимой двери, она уселась напротив, скрестив ноги по-турецки, и задумчиво уставилась на девушку.

Что же, на то девушка и была Волшебницей, чтобы ничему не удивляться.

— Ты дух, — констатировала она, грызя испачканное чернилами гусиное перо. — Тебе нечего делать в этих краях. Возвращайся туда, откуда пришла.

Кане оскорблено поджала губы, словно только что девушка ошиблась в чем-то основополагающе важном.

— Дух, да совсем другой; глупый совет. Разве моих далеких сестер нет там, где вы живете?

Девушка слегка нахмурилась, глядя на девочку уже внимательнее.

— Мне следовало догадаться. Обычно вы появляетесь в пламени свечей, печей и свете электричества. Всегда разные и очень маленькие.

Девочка довольно ухмыльнулась и в подтверждение предположения девушки продемонстрировала ей скользкую пятнистую лапу.

— Я превращаюсь в ящерицу, если вижу пламя, — пояснила она. — Здесь, на болотах, было, предостаточно хранителей сокровищ, каждый из которых зажигает свой фонарик. Правда, когда люди обжились в Хогсмиде, они перестали забредать в трясину, и с каждой ночью огоньки все слабее. Скоро болото поглотит остаток сокровищ, и мне придется искать новый дом.

— Значит, никто больше не стремится разгадать тайны леса и того, что скрывается за его границами? — удивилась девушка. — Здешние люди нелюбопытны.

— Ни единого шага, ни днем, ни ночью, — пожаловалась Кане. — Только скрип телеги. Но лошадям не нужны сокровища болотных духов, а человека, который ими правит, не обмануть фонариком. Как и вас.

— Твоя правда, — девушка добродушно рассмеялась, — может так статься, что уже ничем нас на этом свете и не обмануть. Разве что сами что-нибудь выдумаем.

— Она была очень красива и умна, — невпопад ответила Кане, — и очень несчастна. Та, что пришла сюда умереть. На ней было много серебра и камней. И диадема с жемчугом. Может быть, она была принцессой?

— Может быть, — девушка рассеянно кивнула. — Так отчего бы тебе не перебраться на другие болота? Там ты была бы ближе к своим собратьям... и к тем, кто не считает твое существование выдумкой.

— Сокровища, — грустно проговорила девочка, обводя рукой пустоши, на которых раньше были болота. — Старинные клады, до которых смертные никогда не доберутся. Мне не удастся достать сокровища из трясины, стоит мне хоть раз покинуть эти края. За две сотни лет я так и не смогла встретить человека, согласного перенести их для меня через лес.

Девушка задумчиво хлопнула в ладоши, словно делая заметку на память, и невозмутимо принялась рисовать какое-то странное существо на форзаце старого журнала. Как и любой рисунок, выполненный магическими чернилами, существо немедленно ожило и попыталось лизнуть перо раздваивающимся острым язычком.

— Мои сестры жили когда-то с людьми и напоминали обезьян перед кривым зеркалом, — доверительно сообщила Кане. — Я с самого начала убедилась, что ничего путного из них не выйдет. Люди начали бояться саламандр, и однажды они исчезли. Все сразу. Скажите, разве можно верить тем, кто исчезает и не возвращается?

— Ни в коем случае, — согласилась девушка. — В конце концов, каждый остается с тем, что ему дороже всего.

— А ваш друг? — вспомнила вдруг Кане, — тот, что убил змею? С чем остался он?

Девушка помолчала. Очевидно, размышления о друге не доставляли ей большой радости.

— Полагает, что здесь его свобода. Так или иначе, мы все оказались втянуты в одну и ту же историю. В таких случаях многократно возрастает роль мелочей. Моего друга можно понять. Ему тоже рано пришлось повзрослеть. Моя мама была удивительной волшебницей. Она рано погибла в результате одного из своих экспериментов, и меня воспитывал отец. Я от такой опеки очень страдала иногда.

— А теперь вы по нему скучаете, — с пониманием протянула Кане, — как и я по своим бестолковым сестрицам.

Разговор этот надолго запал ко мне в душу, но ни Кане, ни не по годам печальной девушки я больше не видела. Салазар нередко упрекал меня в склонности приписывать любым историям счастливые развязки, но разве не замечательно верить в то, что девушка действительно стала, как и мечтала, исследовательницей и путешественницей, и помогла несчастному болотному духу сохранить то, что он ценил больше своей жизни?

— Волшебники, выросшие среди магглов, живут в плену навязанных предрассудков, — гневно хлопнула рукой по столу яркая, но поразительно некрасивая ведьма с пышной гривой волос цвета горького шоколада. — Змея — символ мудрости. Это барсук — символ хитрости.

— Кому, как не тебе об этом знать, Калидора, — насмешливо пропела ее спутница, похожая на нее, как родная сестра, только выглядящая на несколько лет старше. — Не иначе, как эту уникальную новость ты узнала от самого Харфанга Лонгботтома?

Калидора вспыхнула.

— Харфанг много путешествовал. В Японии, например, барсуков очень почитают. И я не вижу ничего ужасного в том, чтобы быть распределенной на Хаффлпафф, так что прекрати язвить, Чарис.

Чарис взяла из вазочки, заменившей давно пропавшую чашу, красное яблоко и с аппетитом впилась в него зубами.

— Для чего эльфы постоянно приносят еду в эту комнату? Ни разу не видела, чтобы кто-то готовил здесь домашние задания. Да и саму комнату видела всего раза два. Может быть, она меняет свое местоположение? Тетя Элладора рассказывала, что в Хогвартсе и не такое бывает. Вот что происходит, если зачаровать маггловские развалины. Готова поспорить, до этого могла додуматься только основательница твоего позорного факультета. Рассказывают, все, на что она была способна, это обучать эльфов стряпне.

— Достойное замечание со стороны юной леди, в руках которой всякая пища превращается в смертельный яд, — парировала Калидора. — Так замок был маггловским? Разве он не принадлежал Гриффиндору?

— Одни только гриффиндорцы в это и верят, — презрительно бросила Чарис. — Каспар, мой жених, отлично знает эту историю. Замок принадлежал магглу по фамилии Мак Эдд. Его потомкам хватило ума вовремя породниться с Ноттами, и впоследствии Брутус Малфой, далекий предок Абрахаса, женился на Гортензии Нотт, а ее старшая сестра Элфрида вышла замуж за Октавиуса Крауча. Так что, как ни крути, Абрахас и Каспар — единственные прямые потомки владельца Хогвартса. Когда мы с Каспаром поженимся, непременно нужно подумать, как это использовать.

Калидора обеспокоенно потерла висок.

— Чарис, милая, но маггл? Неужели вы готовы афишировать такое родство? Даже спустя столько поколений?

— Ты права, некрасиво выйдет, — вздохнула Чарис. — Поэтому я и говорю, нужно подумать.

Старик Мак Эдд, всю жизнь стремившийся казаться как можно более незаметным, по иронии судьбы стал чуть ли не самой противоречивой фигурой в нашей истории.

Сквозь приоткрытую фрамугу в комнату проникал запах ночного леса, и впервые мне казалось, что я могу испытывать бледное подобие чувств. Холодная роса неприятно пропитала кружевные занавески, и на душе царило смутное беспокойство. Сквозь восковые, перетекающие один в другой образы в тумане я видела, как девушка последовала за блуждающим огоньком и исчезла, как ночь захватила деревушку в полновластное владение, как метеоритный дождь пролился над дорогой, по которой, намеренно не желая аппарировать, с посохом в руках удалился Салазар, и одинаково опасно было и оставаться на месте, и поспешить следом, выдав свое присутствие. Теперь, по прошествии тысячелетия, я точно знаю, что возразить в том давнем споре с моими друзьями. Вне всяких сомнений, мы есть результат нашей веры, и пока Хельга Хаффлпафф убеждена в том, что Хогвартс без нее не продержится и дня, ее беспокойный дух обречен быть его вечным хранителем.

И возможно, в один прекрасный день, каким-нибудь ветром в замок занесет человека, способного услышать мой голос.