Гей или не гей – вот в чем вопрос? (гет)

— Как это понимать? — Гарри, вложив всю силу накачанных мускулов игрока в квиддич, с отвращением бросил на стол книгу в золоченой обложке.

Фолиант прокатился по пыльной столешнице, словно гусеница, оставляя за собой кривой след, и с гулким стуком врезался в стену.

— Что случилось? — портрет, угрожая в любой момент слететь с гвоздя, закачался от удара, и изображенный на нем седовласый старец нервно подскочил с нарисованного стула, уперся в раму руками. — Гарри? Ты выглядишь взволнованным, — Дамблдор (а это был именно его портрет) чуть успокоился при виде знакомого лица, снял с длинного носа очки-половинки, протер замызганные стекла кончиком бороды и водрузил окуляры на место.

— Профессор, — Гарри постарался сдержать ярость, разрывавшую его изнутри на тысячи маленьких человечков со шрамами на лбу, — я шел за вами столько лет, не задавая вопросов, слепо веря каждому вашему слову, и что же? — он указал на книгу, злобно показавшую язык-корешок. — Столько лжи и грязи! Я считал вас средоточием всего светлого, что есть в этом мире, но вы… вы! — голос Гарри задрожал, словно гитарная струна под умелыми пальцами музыканта. — Расчетливый, коварный, эгоистичный… да к тому же гей!

Голубые, как июньское небо, глаза наполнились слезами, которые так и не вылились за пределы белоснежных длинных ресниц, напомнивших в этот момент Гарри прекрасные платиновые кудри Драко Малфоя.

— Я не понимаю, о чем ты? — тонкие губы надулись, усы, похожие на густые заросли Запретного леса, встали торчком.

— Не понимаете? — Гарри вцепился в свои волосы, похожие на жертву электрического разряда, и забегал по комнате, закрутился на месте, норовя протереть дырку в ковре — героям все позволено. — Смерть вашей сестры, антимаггловские лозунги, роман с Гриндевальдом и эта наверняка липовая с ним дуэль — стоит ли продолжать? — изумруды, смотревшие сквозь круглые стекла очков, уставились на портрет и почти прожгли дырку, но Гарри вовремя вспомнил о стоимости раритета и отвел взгляд.

Дамблдор скосил глаза, пытаясь рассмотреть название книги, вызвавшей столько эмоций у его бывшего подопечного. Слова застряли в горле, как груда конфет Берти-Боттс, когда ему наконец удалось прочитать по буквам: «Жизнь и обманы Альбуса Дамблдора. По воспоминаниям очевидцев». На обложке красовалась колдография моложавой женщины, помада на ее губах цвета алого вечернего заката напоминала кровь, очки половинки, как у самого Альбуса, угрожающе поблескивали, а кудри на голове шевелились при каждом взмахе головы. «Скитер», — быстро узнал самую скандальную журналистку газеты «Ежедневный Пророк» Дамблдор, и сморщил лицо, мигом превратившееся в покрытую плесенью апельсиновую кожуру.

— Гарри, я не знаю, что она там понаписала, но все было совсем не так, как могло показаться. Мальчик мой, ты ведь не думаешь, что я все это время вел тебя ложным путем, пытаясь обманом достичь своих корыстных целей? — Дамблдор выдавил из самых глубин себя самую благожелательную улыбку из арсенала, которому позавидовал бы даже чеширский кот, и вопросительно посмотрел на Гарри.

— Я… я не знаю уже, что думать… — не на шутку растерялся он и, машинально пригладив выбившиеся из общей прически волосы, встряхнул головой. — Расскажите мне сами и постарайтесь, чтобы ваш рассказ убедил меня в обратном.

— Вот это уже по-нашему, по-гриффиндорски, — подмигнул одним из глаз директор и, медленно раскачивая на ходу тощими бедрами, вернулся в свое нарисованное кресло. — Так что именно тебе хотелось бы знать?

— Начните хотя бы с рассказа о том, что случилось с Арианой.

— С кем? — лицо Гарри вытянулось, сильно напомнив лошадиное, когда глаза Альбуса сверкнули в немом вопросе. — А, так ты про мою сестру, — спохватился директор, — я знал несколько Ариан, поэтому и решил уточнить, — попытался он смягчить конфуз. — Она умерла много лет назад и это была настоящая трагедия. У нее случился неконтролируемый выброс магии, и заклятья, рикошетя от стен дома, перемешались и как-то разом обрушились на нее, превратив эту миленькую шестнадцатилетнюю девушку в обмякшее покалеченное тело, — в глазах директора опять собрались слезы, так и норовя стечь по холсту. — Это произошло во время летних каникул, когда я вернулся домой после последнего учебного года в Хогвартсе. Мамы уже почти год как не было с нами, а отец… ты, вероятно, знаешь, что он был посажен в Азкабан за убийство трех магглов? Так вот, он к тому времени тоже уже умер. Ну так вот, мы с Геллертом…

— Так это правда! Вы — пидор! — Гарри опять вцепился в волосы, которые от эмоциональной нестабильности их владельца начали уже выпадать по центру, образовывая асексуальную лысину.

— Да нет же, Гарри! Ты о чем? — Дамблдор ухмыльнулся кривой улыбкой. — Скажи честно, Гарри, тебя действительно интересуют все подробности моей жизни или только этот вопрос? — он устало опустился на стул и, усиленно переплетая между собой крючковатые пальцы, посмотрел на Гарри поверх своих очков.

Внутри у Гарри все бурлило: ему хотелось услышать всю правду из первых уст, но терять драгоценное время на всю историю жизни векового старца он не мог себе позволить. Пометавшись в адских муках из угла в угол своей души несколько минут, он, наконец, встряхнул головой. На черную кофту Дадли, в которую Гарри был одет, падали белые пушинки перхоти с взлохмаченных волос.

— Я… — Гарри резким движением кинул одну ногу поверх другой, уселся на стул и прямым, как Хагридов зонтик, взглядом посмотрел на мертвого директора, — я хотел бы знать, правда ли то, что вы выиграли тот бой с Гриндевальдом честным путем? В книге есть доказательства вашего с ним близкого знакомства в молодости и намек на отношения, поэтому многие и считают, что битва была лишь дешевой инсинуацией.

— Гарри! — Дамблдор зажал уши, мантия заколыхалась в районе подмышек. — Какие отношения? Какая инсинуация? Знаком ли я был с Геллертом? Был ли он тогда светилом своего ума? Была ли самая ожесточенная наша битва честной? О да, мы были знакомы, причем довольно близко, но это не имело совершенно никакого отношения к романтике!

Мальчик стушевался, слушая гневную речь Дамблдора, и не сразу заметил, что его нарисованный маслом собеседник, ждет реакции. Спустя минуту, изумрудные глаза выразили понимание и, наверное, посочувствовали директору.

— Это правда? Просто сейчас, когда меня ждет битва с самим Волдемортом, мне очень важно знать, что меня действительно обучал победитель Гриндевальда, и, говоря это, я имею в виду победу на поле битвы, а не на других плоскостях.

— Гарри, Гарри, ты такой глупенький милый мальчик, — в глазах директора сверкнул язык пламени.

— Вы о чем? — взъерепенился Гарри, напомнив Дамблдору своим видом воробья, которого он как-то по ошибке трансфигурировал в мышонка, вместо задуманного кубка для вина, и которого потом встретила мягкими объятиями Минерва, будучи в своем кошачьем воплощении. О дальнейшей судьбе птицеводного директор ничего не знал, но МакГонагалл в тот вечер отказалась от ужина, что наводило на определенные мысли.

— Мальчик мой…

— Вы на что намекаете?

— Ну, ну, ты такой нервный стал с нашей последней встречи. Такой юный, красивый и такой нервный, может тебе массажика?

— Вы на что намекаете?! — уже взревел Гарри и попятился от портрета.

— Гарри! — вдруг совершенно серьезно сказал Дамблдор и, уткнув руки в бока, поманил Гарри пальцем. — Успокойся и сядь. Мистер Уизли со своими истеричными настроениями на тебя плохо влияет.

Гарри недоверчиво покосился на директора и, разумно решив, что клочок изрисованной бумаги вреда ему не нанесет, опять уселся в кресло.

— Мы с Геллертом, — продолжил свой прерванный рассказ профессор, — познакомились в самой Годриковой впадине незадолго до того, как случилась трагедия с Арианой. Он был блестящим молодым человеком, его таланты буквально выпирали из него, лились из всех щелей, не давая возможности заглянуть на то, что было на самом деле под мантией. Проведя с ним несколько дней, я понял, что нашел собрата по разуму, и это захватило меня с головой, буквально отрывая тело от реального мира, — глаза Дамблдора заблестели ночными звездами при воспоминании о тех чудесных деньках, — мы строили планы на будущее, представляя, как станем величайшими волшебниками. У нас была идея, Гарри, идея, о которой я пытался намекнуть, оставив Гермионе в наследство сборник сказок.

— Зачем намекать? Почему вы сразу не сообщили мне все через портрет? Почему не скажете, где меч Годрика Гриффиндора и что делать с этим снитчем? — Гарри утопил пальцы в кармане и затем — внезапно! — выхватил из него золотой снитч, окислившийся от постоянных посасываний.

— Потом, Гарри, оставим эти ненужные вопросы на потом. Так вот, ты слышал когда-нибудь о трех дарах смерти?

— Э-э-э… — Гарри почесал за головой где-то в районе ушей. — Могильные черви, отвратительный запах и белая гробница? — Дамблдор закатил глаза.

— Нет же! Я говорю о легенде, согласно которой, три брата-волшебника получили от смерти три могущественных подарка: воскрешающий камень, мантию-невидимку и всесильную палочку. Мы с дорогим Геллертом были уверены, что все это правда, и целыми днями пропадали в книгах, пытаясь найти этому подтверждения. Нам хотелось спать, но сквозь продернутые глаза мы смотрели и читали, и искали, даже не отвлекаясь на еду, питаясь лишь лимонными дольками — единственное, что можно было незаметно отлевитировать с соседской кухни. Листая страницы, мы натыкались на неоспоримые доказательства существования трех подарков смерти и уже собирались пуститься в путь на их поиски, когда случилось несчастье с Арианой. Геллерт испугался и той же ночью исчез из деревни, прихватив все наши наброски. Я остался дома, впахивал как сотня мандрагор во время периода лактации, а это непростой период! — Дамблдор потряс бородой в такт с взвившимся вверх пальцем. — Ты даже не представляешь, Гарри, как ужасно живется мандрагорам! Мало того, что из них периодически выжимают сок для зелий, так еще и когда мужчина-маг порождает ребенка, мандрагор используют как кормилиц — малыши сосут стебельки, через которые выделяется практически идентичное женскому молоко.

— Вы хотите сказать, что кто-то сосал ваши стебельки? — Гарри побледнел как Волдеморт, будучи не в состоянии представить, как можно стебельки директора брать в рот.

— Да нет, Гарри, ты не понимаешь всей глубины мысли, ну да ладно, в общем мне было тяжело. Я лишился сестры, брат меня ненавидел, думая, что это все была моя вина, лучший друг ушел, сгнил как гнида в кипятке, не оставив за собой ни единого намека на то, где можно было бы его разыскать. Я почти впал в отчаяние и решил пойти работать преподавателем в Хогвартс. Здесь были дети, с которыми я мог разделить свой опыт, открыть тайны мира чародейства и волшебства, поведать о поджидавших их в жизни опасностях, погреться в тепле их лучезарных улыбок. А потом до моих ушей стали доходить тревожные слухи: Геллерт покорял мир, один за другим убивая сильнейших магов. Озарение упало на мою голову с невидимой силой — он, как мне казалось, нашел всесильную палочку и теперь был на пути к вечной славе и бесконечной власти. Я не мог этого допустить. Собрав все свои силы в ладошку, зажав ее в кулак, ударив пару раз об стену, я сделал вдох, и водоворот трансгрессии затянул меня в пространство и выплюнул с другой стороны. Я не готовился к бою, я просто оказался там и вскинул руки, готовясь напасть на своего бывшего друга. А потом на меня напал ступор. Геллерт изменился. В его темных очах танцевало пламя ненависти и сумасшествия. Волосы гривой разметались по воздуху, пугая одним только видом. Мне стыдно, Гарри, но в первый момент я правда испугался, потому что теперь он был сам на себя не похож. Понимаешь? Он был как ужас, летящий на крыльях ночи, как смерть, витающая грозовой тучей, как самый дикий кошмар, одолевавший меня по ночам, вызывающий стоны, слезы и судороги, — Гарри почувствовал, как пальцы на ногах скрючились от зловещего шепота директора, и мурашки долгой вереницей поползли по спине, направляясь к копчику. — А потом прозвучало первое заклятье, громом разорвав воздух, и мое тело, словно пушинка, отлетело на несколько футов, я врезался головой в самый центр дуба. Было больно, но я не плакал, хотя рыдания поднимались с самого основания живота, разрывая все внутри. Надо было держаться — ради Англии, ради Хогвартса, ради твоего будущего. Я выпрямил спину, ринулся в бой с остервенением феникса и на секунду даже прочитал испуг в его темных глазах. Но Геллерт не зря был одним из лучших волшебников, он собрался в кучу и метнулся в бой. Какой это был поединок, Гарри! Наши фигуры сплетались посреди лужайки, словно солнечные зайчики, отбрасывая заклинания направо и налево. Он вспорол мне руку Бомбардой до самого живота, а затем, чтобы потешить свое самолюбие, залечил и снова распорол, словно я был какой мягкой игрушкой. Но я держался, отвечая ему заклятьем на заклятье, нанося все более ужасовгоняющие удары снова и снова. Мое сердце плакало кровавыми слезами, а душа металась повтор в адских муках внутри моего бренного тела, но выбора не было — надо было либо победить, либо стать побежденным. Мне захотелось сделать ему больно. Так больно, чтобы он рыдал над своим поломанным телом, проклиная тот день, когда ворвался сквозь маленькое отверстие, оставленное лишь для того чтобы изредка впускать в мою израненную смертью матери, заточением отца и сумасшествием Арианы душу свет солнца. И я применил непростительное заклятие. Круциатус. Это было ужасно — с тех самых пор я больше никогда его не использовал. Когда луч попал в Геллерта, в нем что-то надломилось, он упал на землю, словно кто подсек его под колени, и покатился с диким воплем. Лицо вытянулось, нижняя челюсть тряслась от сводившей ее боли, а глаза вылезли за рамки глазниц. Геллерт хаотично раскидывал руки, пытаясь стряхнуть с себя эту боль, но все было тщетно. Я слышал, как с хрустом ломаются его ребра, видел как органы буквально пляшут внутри его чрева, а мозги, эти гениальные мозги, плавятся в черепе, превращаясь в замутненную болью жижу. Его некогда шикарная, сплошь расшитая самоцветами мантия, скаталась, превращая его в жалкое, хилое создание с покрытым желтыми, красными, голубыми, лиловыми кровоподтеками телом. От этой картины мое сердце сжалось и запрыгало как стадо кентавров. И я снял заклятье. Опустил палочку. Дал ему вдохнуть. Я был наивен, полагая, что Круциатус вые… — Дамблдор запнулся, — выбьет из него все силы. Ошибка стоила мне очень дорого. В следующую секунду я почувствовал холод на груди — моя собственная мантия начала леденеть в районе печени, окутывая все мое тело вечной мерзлотой. Я растопил лед, но получил при этом страшные ожоги, которые на всю жизнь присосались к моей коже и даже сейчас я чувствую смрад, исходящий от них. Пока я разбирался с обледенением, Геллерт скрылся за ближайшим пеньком, а затем взошел на него и кинул в меня «Империусом», я увернулся, а потом еще и еще, но когда уворачиваться было уже некуда, я поставил щит. Мои самые страшные думы подтвердились, у Гриндевальда действительно была всесильная палочка — он с легкостью разбил невидимую преграду, и мое тело оказалось в его власти. Гарри, ты себе хотя бы представляешь, какого это, когда тебе приказывают летать, и отказать ты не можешь, а закон притяжения плевать хотел на все Империусы мира? Я прыгал с дерева, раздирая в кровь лицо о ветви деревьев, будто специально норовившие задеть меня посильнее, подпрыгивал на камнях, чувствуя себя абсолютным глупцом, но что еще я мог сделать? Когда Геллерту надоел этот цирк, он решил убить меня, но не палочкой, а своими руками. Он хотел, чтобы я долго и мученически умирал, задыхаясь снова и снова, а потому схватил меня за бороду и начал топить в луже. Легкие разрывались от грязной воды, я буквально чувствовал, как внутрь заплывают остатки прошлогодней кожуры деревьев и мелкие трупики подохших мушек. Я почувствовал, что он прижался ко мне сзади сильнее, буквально вдаваясь в мое тело своими мускулами, и воспользовался шансом. Я толкнул его сильно тем местом, на котором обычно сидят, и попал в самую болезненную точку — Геллерт, схватившись руками за солнечное сплетение, задыхался. Я был слишком худым, а удар слишком силен. Он кубарем откатился на несколько метров, и это дало мне шанс. Я вскочил, невзирая на свои страшные, уже начавшие покрываться яйцами мух раны, и произнес: «Левикорпус». Его ноги оторвались от земли, голова шаталась из стороны в сторону в праведном гневе, руки зависли в метре от туловища, которое порхало в двух метрах над землей, и тут раздался громкий, душераздирающий своей неэстетичностью мат. Я выхватил из его рук всесильную палочку и начал бить ногами. Каждым ударом — по лицу, спине, лодыжкам — я мстил ему за потерянную мечту, которая сейчас казалась страшным сном, я мстил за потерянные годы молодости, за смерть сестры и ненависть брата. А потом я увидел в его глазах стекавшие черным водопадом слезы, и мне стало жаль его. Я не стал убивать, а лишь связал его, побил и отправил ко всем дементорам в Азкабан. Вот и все. Битва была настоящая. Дружба тоже.

— И никакой романтики? — осипшим голосом спросил Гарри.

— Нет, мой мальчик, никакой. Только он, я и вендетта, — вздохнулся Дамблдор и гордо выпрямил шею.

— Так всесильная палочка теперь у вас? — бровь Гарри взметнулась вверх, подползая все ближе к шраму.

— Да. А разве я тебе не говорил? — с теплой улыбкой спросил директор у стоявшего перед портретом Дамблдора мальчика, про себя жалея Гарри.

— Директор, — металлический голос заставил Дамблдора вздрогнуть, — может, перед тем, как пойду умирать за вас, пытаясь найти и уничтожить крестражи, вы мне еще что-нибудь хотите рассказать?

— Гарри, ты узнал все, о чем хотел спросить, разве не так?

— Я узнал все о ваших отношениях с Гриндевальдом, но может вы мне еще расскажете, как убить Волдеморта, раз не успели сделать этого при жизни?

— Гарри, Гарри, я всего лишь портрет… Помни, главное — это сила любви, которую Волдеморту не дано понять.

— Да я помню, блядь, заебали меня ваши загадки, скажите прямо — где меч Гриффиндора, крестражи Лорда и всесильная палочка, и можете после этого идти на хуй! — Гарри взревел от бешенства.

Очки-половинки сверкнули на Гарри праведным огнем кристально-голубых глаз и директор, последний раз взглянув на своего бывшего ученика, оскорблено удалился, оставляя за собой шлейф гадко пахнущих загадок и лишь одну раскрытую истину — Дамбдлдор никогда не был геем, хотя…