Кошка и шторм (джен)

— Пошла вон, — беззлобно буркнул Флинт, перехватывая метлу, словно собирался ткнуть острыми, не единожды переломанными прутьями в тощий бок.

Кошка презрительно смерила его взглядом, неспешно развернулась. Хвост лениво мазнул по стене в жесте-напоминании, мол, это все мое, я здесь жила и буду жить, а тебя завтра погонят той самой метлой, за которую цепляешься. И еще неизвестно, куда погонят: отец о квиддиче и слышать не желает, ты для него что в форме, что без — всего лишь неудачное напоминание о несложившихся отношениях. Тупой тролль, только и годный за квоффлом гоняться.

— Терпеть не могу кошек, — выдохнул он.

От самого слова во рту гадкий привкус. Ко-ошка — только вслушаться! Низко, с придыханием, с томным шипением на «ш» и почти незаметным «к». Ко-ош-ш-шка — тянет Элеонора, кутая плечи в горжетку. Так и хочется спросить, не из своих ли книззлов она ее сшила, слишком уж окрас похож. Запах и вовсе один в один: тяжелый, удушающий, плотный кошачий дух. Весь дом провонял им насквозь, стоило Элеоноре и ее «пусечкам» переступить порог. Это чтобы ни в коем случае не забыть ту первую встречу, когда ведьма широко раскинула руки, и отец нетерпеливо подтолкнул Маркуса к ней. Тогда он, не желая разочаровывать отца, прижал щеку к горжетке и чуть не задохнулся от набившихся в нос колючих шерстинок. Брр, гадость какая! При маме такого не было, при ней дом пах солнцем.

Больше всего раздражало высокомерие, таящееся на дне узких зрачков. Помни, я слежу за тобой, я все знаю. Помни, Маркус, не смей забывать. Я храню тайны, неведомые смертным. Как же! В мелком кошачьем тельце помещался отвратительный характер, гнусавый, надоедливый мяв и сотни пакостей, кои могли бы разорвать средних размеров кита. Но хуже всех книззлы — хитрые твари, наделенные не благородным коварством змей, а самой настоящей кошачьей подлостью.

Небо на востоке заложило свинцово-серыми тучами, заходящее солнце золотило дальние холмы, покрытые вереском, тонкие контуры башен рвались в пустоту. Бесцветное небо над замком — даже не небо, всего лишь пустота, кромка реальности между завтра и вчера, — медленно темнело и таяло над головой. Под ногами сухо потрескивали тонкие ветки, все, что осталось от злополучного лабиринта. Через несколько часов надвигающаяся гроза уничтожит и эти следы. Шторм ожидался невиданный, сильнейший за долгие годы. Ветер стих еще с утра, деревья замерли в напряженном ожидании, трава пригнулась к земле. Воздух плотный, вязкий, насыщенный горьковатой влагой. Давящая, гнетущая тишина.

Трелони вчера спустилась в Большой зал, закутанная в дюжину разноцветных шалей, и пророчила великое бедствие, «небывалую бурю, что сметет сильных и возвысит слабых». Старая кошка. Нет, старая кошка — это МакГонагалл. А эта — чокнутая старая кошка. Еще в коридорах шептались о возрождении Темного Лорда. Маркус отправил отцу письмо, но сова так и не вернулась.

Длинная отполированная рукоять удобно ложилась в руку, словно целовала ладонь. Жаль, но метлу придется оставить. Дождаться бы того мига, того единственного, ослепительного момента, когда воздух разрежет первая ветвистая молния, а дремлющий ветер взовьется ураганным порывом и швырнет пылинку, отчаянно цепляющуюся за хрупкую, бесполезную метлу, так высоко, как и не мечталось.

Он вернулся, только когда Хогвартс превратился в яркие гирлянды разноцветных огней, небрежной паутиной наброшенные на утес и отражающиеся в озере утонувшими звездами. Небо заволокло тучами, вдали лениво громыхало, словно где-то над головой сталкивались и крошились скалы.

Из-под арки, ведущей в подземелья, наперерез Флинту метнулась серая тень. Кошка замерла, сверкнула тусклыми желтыми глазами и прижала уши к голове. Из пасти свешивалось обмякшее серое тельце, лысый хвост волочился по полу. К горлу подступили горечь и тошнота. Когда маленький Маркус находил в постели очередную дохлую мышь, Элеонора только смеялась. Он один знал, что серый трупик на подушке не дружеское подношение, а самая настоящая угроза. Однажды мы придем и за тобой, мы придем и задушим тебя. Когда в ладонь впервые легла палочка из мореного дуба, прикосновение теплого дерева рассеяло ночные страхи. Но не стерло воспоминаний.

— Убирайся! Пошла отсюда! — раздраженно выдохнул Флинт.

Миссис Норрис, вопреки ожиданиям, не зашипела, не выгнула спину, только внимательно смерила его взглядом, словно досадную помеху на пути. Кончик хвоста напряженно подергивался. Уходить она явно не собиралась. Двести фунтов против семи, волшебная палочка против двадцати острых когтей. Капитан слизеринской сборной по квиддичу и клубок меха. Чувствуя себя препогано и к тому же глупо, Флинт замахнулся метлой. Тень на мгновение распласталась по полу, пропустив прутья над головой, челюсти крепче сомкнулись на горле жертвы. Маркусу почудился тихий хруст мышиных косточек.

— Мистер Флинт, позвольте поинтересоваться, что вы делаете? — раздался усталый голос.

Снейп был бледен, но не той привычной бледностью, свойственной представителям лучшего факультета, редко покидающим свои подземелья. Он выглядел как человек, потерявший много крови. Черные глаза ввалились и лихорадочно пылали, морщины у рта обозначились глубже. Игра теней и неверный свет факелов по внезапной прихоти превратили профессора в глубокого старика. На левом рукаве маслянисто блестели пятна, словно ткань и в самом деле пропиталась кровью.

Флинту едва ли не впервые было нечего сказать. Завтра он положит на стол декана капитанский значок и, возможно, никогда больше не увидит Северуса Снейпа.

— Грядет буря, — невпопад заметил он, не осознавая, что повторяет слова чокнутой кошки.

Снейп немного помедлил.

— Да, — глухая тоска тенью заметалась под потолком и горечью осела на каменные плиты,— грядет буря.

Флинт поежился, безотчетно осознавая, что декан говорил вовсе не о погоде. Миссис Норрис бесшумно ступила вперед и положила добычу к ногам профессора. Не то подношение, не то повод похвастаться острыми клыками и скупыми, ловкими движениями. Флинт готов был поклясться, что кошка ухмыляется. Завтра из туманной дымки с пронзительным гудком и вязким металлическим стуком колес вынырнет Хогвартс-экспресс, и за твоей спиной лязгнут засовы кованых врат. А затем начнется гроза, говорила эта ухмылка. Гроза, которую ты, возможно, не переживешь. Я же останусь здесь, за толстыми стенами, под защитой высоких башен и древней магии. Останусь в безопасности. Потому что это все мое. И даже этот черный — мой. А ты — сам пошел вон!