Четыре часа утра (гет)

Четвертый час. Я сказал бы, что уже утро, но зимой солнце встает гораздо позже. Подниматься не хочется, во всем теле непривычная слабость, только мозги работают, как часы. Хотя какие часы! Гораздо четче и яснее. А часы, которые давно сломались, мне и не нужны толком: внутренний хронометр гораздо точнее любых часов — профессиональная особенность.

Последнее время я замечаю, что становлюсь склонным к структурированию любой собственной мысли и мне все сложнее мыслить образами, даже сейчас. Прямо хочется сказать: «Люди так не думают!»

Я лег рано, потому что просто падал с ног от усталости. Однако — я говорил, — четвертый час, а я все еще не сплю. Не привыкать, конечно, но...

Бывают ночи, когда, почувствовав, что не усну, я встаю и нахожу себе хоть сколько-то полезное занятие. А бывают ночи, как сегодняшняя, — когда я лежу всю ночь, всматриваясь в темноту. Отчего днем сознание не столь ясное, как сейчас?

Но я сбился с мысли. Все-таки множество бессонных ночей подряд дают о себе знать. Ясность мысли вместе с ее сумбурностью — гремучая смесь. Так, о чем это я? А, о структурированности. Условно я делю собственную бессонную ночь на три периода.

Мне кто-нибудь скажет, зачем я вам это рассказываю? А, черт с ним. Или со мной?.. Ладно. Раз начал говорить — закончу.

Три периода.

Сначала я изо всех сил стараюсь уснуть. Смешно, правда? Чем сильнее хочешь уснуть, тем меньше на это надежды. Но я все равно изо дня в день стараюсь. Это первый период, и он характеризуется относительным спокойствием, в отличие от второго.

Во втором на меня нападает необоснованное раздражение — на себя, потому что не могу призвать свой организм к порядку; на окружающих, потому что в них, несомненно, кроется собственно причина моей проблемы. В это время попадись мне кто-то на глаза…. Нет, я всегда держу себя в руках, но чего мне это стоит! А потом — и до самого утра — мне все безразлично. Я лежу и размышляю, мне все равно уже, усну я или нет. Это период созерцания — я как никогда вдумчив и спокоен. В это время меня беспокоит только одна мысль: почему бы не тратить время попусту, а заняться чем-либо? Но я все равно лежу, коплю в себе энергию покоя, да.

Но вы меня, конечно, не поймете. И согласитесь с тем, что я дурак, раз сейчас продолжаю бездельничать. Дурак, ой, дурак.

Да, я о самом отвратительном не сказал. Это созерцательное состояние заканчивается неизменно сном. Ровно двадцать минут. Если бы я не засыпал на эти двадцать минут, я бы чувствовал себя отлично, а так… Утром раскалывается голова, невозможно сосредоточиться, опухшая, простите, рожа — и все из-за проклятых двадцати минут! Нет, этого я допустить не могу. Встаю.

Встаю. Движения отрывистые, нервные — резковато встал. В глазах потемнело, голова закружилась до тошноты. Облокотился о стену, зажмурился. В голове — актуальные сейчас строки:

«— Конечно, Веничка, конечно, зажмурься, чтобы не так тошнило».[1]

Где я это читал?.. Не помню.

Я бы еще понял, если бы у меня было похмелье. Так нет же — простая бессонница. Ортостатический коллапс[2], мать твою…

Э, нет, эту мысль к черту из головы, не нужно мне такого. Какой еще коллапс? Мне мой мозг нужен, так что питайся, родимый, кровушкой, питайся...

Завтра я все-таки выпью вечером «Сон без сновидений». Не люблю я это варево! Я много чего не люблю, но что поделаешь.

Четыре часа. Черт, четыре часа! В лаборатории на столе, помню, валялась пачка непроверенных эссе — пойду, проверю.

Дверь в хранилище открыта. Я ее не закрыл? Нет, закрывал. От меня, конечно, сейчас всего можно ожидать, но на память я пока еще не жалуюсь. Хотя…

Проклятье. Думаю, как сумасшедший. Мысли шизофреника, минимум. Катотоника[3].

Дзынь! Свалил штатив с пробирками. Хорошо, что никто не видит, как безупречно аккуратный профессор Снейп роняет все, что попадается на его пути.

И движения такие же. Точно, катотоник.

Заглянул в хранилище.

Свет? Достаю палочку. В голове сразу же прояснилось — адреналин, да еще нервная система явно неуравновешенна, — я полон бодрости и почти с надеждой заглядываю за дверной косяк.

— Грейнджер?!!

Она стояла на стремянке, ступеньке, наверное, на пятой (а это никак не меньше двух с половиной метров).

Бабах!

Твою мать, ненавижу громкие звуки!

— Мисс Грейнджер, что вы здесь забыли? Грейнджер! Вставайте! Только этого мне не хватало!

Так я и думал — без сознания. Приложилась головой о последнюю ступеньку — вроде бы не сильно, но ей хватило. Ха, а нечего копаться в чужом хранилище посреди ночи… утра. Как это понимать вообще?

Я хотел ее поднять на руки, но потом передумал — а вдруг еще очнется не вовремя? — и левитировал в лабораторию. Опустил на стол (не в спальню же мне эту мелкую воришку нести, правда?) между двумя котлами. Там почти чисто. Наверное.

Мне даже не пришлось приводить ее в чувство: сама очнулась. Лежит, смотрит на меня перепуганными глазами. Еще бы…

— Отдохнули?

— Профессор Снейп, я ничего не воровала… ой!.. — она покраснела, — то есть воровала, но я…

Я цыкнул на нее. Голова снова разболелась, а ее сумбурные оправдания — как гвозди в крышку гроба, простите за излишнюю образность. Optimum medicamentum quies est [4]. Только кто мне позволит его обрести? Уж точно не Грейнджер.

Как-то слишком пафосно — не мой стиль. Хотя, после полутора недель обострения бессонницы, я уже сам не знаю, чего от себя ожидать.

— И что же вы НЕ воровали? — ох, как больно. Где-то было обезболивающее… Что, закончилось? Черт, почему всегда так не вовремя?

— Компоненты для зелья «Сон без сновидений», — почему-то смущенно ответила она, тихонько сползая со стола. — Профессор… А вы меня сюда принесли?

— Левитировал, — буркнул я. Невыспавшееся сознание отказывалось понимать, что этот вопрос задала никто иная, как мисс Всезнайка. — А попросить нельзя было?

— Вы последнюю неделю такой… строгий…

— Злой, в смысле?

Она кивнула. Я что-то говорил о спокойствии и созерцательности? Нет, это был не я. Какое, к черту, спокойствие?! Не прибить бы ее…

— Так, мисс Грейнджер, выметайтесь отсюда! Вот вам флакончик «Сна» — берите и избавьте меня от вашего общества. Да где же эти анальгетики[5]?...

— Что?

— Что — что? — я раздраженно отрываюсь от увлекательного процесса перебирания флаконов в шкафу. — Вы все еще здесь?

— Вы ищите обезболивающее? У меня есть, правда, маггловское…

Я это вслух сказал, про анальгетики? Да, совсем плохо.

— Мисс Грейнджер, да исчезните вы, наконец! Что? Стоп! Давайте сюда…

Какие-то белые таблетки. Принюхался — никакого запаха. А, какая разница…Ergo bibamus![6]Да, знаю, немного не к месту, но как-то непривычно принимать неизвестно что. Мне все равно уже, только бы голова поменьше болела.

Я сел, обхватив голову руками. Ну, действуйте, действуйте, действуйте… Ах да, забыл, что это таблетки, а не зелья. Я ж тут загнусь, пока они подействуют!

— Профессор! Профессор Снейп! Что с вами? Профессор!

Беспалочковое «Silencio» не получается, а чтобы достать палочку, нужно повернуть голову — мне это не по силам.

— Грейнджер, прекрати орать! У меня просто болит голова. Я не умираю, не нужно опять меня спасать, мне хватило одного раза.

А почему я к ней на «ты»? Совсем рехнулся…

— Не прогоняйте меня, я же помочь хочу. Что случилось, профессор Снейп? — надо же, голос понизила. Села рядом, внимательно так смотрит, а у самой глаза красные, под ними синяки, а кожа бледнее, чем моя, наверное.

— Да ничего не случилось, — я неожиданно успокоился. Умиротворился, можно сказать. А голова, скотина, как болела, так и болит. Спазмами. — Бессонница. Полторы недели не сплю. Вот, допрыгался… А зачем вам зелье «Сна»? Кошмары замучили?

Вздыхает.

— Лучше бы кошмары… От них хоть избавиться можно. Вот только сновидений без сна, в отличие от сна без сновидений, не бывает.

Ох! Такие сентенции для моей больной головы — это лишнее. Латынью думать — это всегда пожалуйста, а на анализ мой мозг сейчас явно не способен.

— Что, тоже бессонница? Печально…

Она согласно наклонила голову.

— Профессор, выпейте зелье и ложитесь спать, поспите до вечера. Вам на замену кого-нибудь поставят или вообще занятия отменят. Нельзя же так!.. И я тоже выпью, пойду спать и весь день просплю. Профессор, да вам же совсем плохо…

— Неужели мисс Всезнайка готова пропустить занятия? Не верю! — надо же, меня еще и на ехидство хватает. А может и правда — выпить эту гадость и завалиться спать?

Она потерла воспаленные глаза и решительно кивнула. Откупорила флакон и одним махом выпила половину. Да там же на пятерых, таких как она, хватит!

— И вы… выпейте… профессор… — заплетающимся языком промямлила он. И уснула. Подхватить ее я, конечно, успел (хотя со стула недалеко падать), но какого приступа головной боли мне это стоило!.. Лучше промолчу.

Вытаскиваю флакон из ее пальцев, допиваю остаток. Приятное такое головокружение…

Я подхватил ее на руки и отправился в спальню. Иду, как по синусоиде: прямо идти упорно не получается.

Вот, буду спать со своей студенткой. Кошмар, какие мысли в голову лезут. Хотя, cogitations poenam nemo patitur[7], не правда ли? Спать буду, да, спать…

Уложил ее, лег рядом. Хорошо, что у меня нет окон, не то бы я увидел рассвет — ненавижу рассвет.

Как это говорится? «Мы достигли пика блаженства одновременно», — почти верно. А какое наивысшее блаженство для двух людей, страдающих бессонницей? Уснуть, конечно же

[1] «— Конечно, Веничка, конечно, зажмурься, чтобы не так тошнило». (с) Ерофеев Венедикт, «Москва-Петушки».

[2] Ортостатический коллапс — состояние, развивающееся при резком принятии вертикального положения из-за недостаточного поступления крови в сосуды головного мозга. Характеризуется головокружением и «потемнением в глазах». Лично у автора — еще и потерей сознания.

[3] Катотоника — автор имеет в виду катотонический тип шизофрении.

[4] Optimum medicamentum quies est — «Лучшее лечение — покой» (лат).

[5] Анальгетики — обезболивающие средства

[6] Ergo Bibamus! — «Выпьем!» (лат).

[7] Cogitations Poenam Nemo Patitur — «Никто не несет наказания за мысли» (лат).