О небе (джен)

Поздно-поздно ночью пришла Килмени домой,

Но где она была, о том она не скажет.

И что видала там, она вам не расскажет.

Дж. Гог

1

В это утро Луна проснулась с чувством, что день будет необыкновенно замечательным. Оно посещало Луну довольно часто, и оттого необыкновенно замечательные дни, несмотря на свою необыкновенность, случались с завидной регулярностью. Однако девочка не переставала радоваться возможности побаюкать его в метафорических ладошках своей души. Ближе к обеду чувство переросло в твердое знание — сегодня замечательный день, который сулит Луне много необычного. И она со всей ответственностью решила подготовиться к нему.

Тишину маленькой голубой комнаты на верхнем этаже потревожил протяжный скрежет, какой бывает, когда очень тяжелый и очень старый предмет волокут по деревянному полу. Если взбежать по ступенькам и подкрасться к двери, можно было увидеть хорошенькую девочку лет семи, с упорством, достойным восхищения, толкавшую древний бабушкин сундук к круглому зеркальцу, висевшему на стене.

— А где твои ленты? И куда ты дела свой рост? Лицо стало подозрительно несозревшим. Слушай, так ты семечко!

Надо сказать, рама зеркала была деревянной, и часто давала зеркалу советы.

Луна внимательно разглядывала свой вздернутый круглый нос и пухлые щечки. Мама говорила, что она похожа на пончик в сахарной пудре. Мама, наверное, шутила. Хотя взрослые ни за что не признают, что шутят там, где они шутят, можно было подойти к маме и заверить ее, что с пончиками Луна не имеет ничего общего.

Девочка показала зеркалу язык и спрыгнула с сундука. О лентах она даже не подумала. Ленты носят красивые дамы, а девочки носят рогатки.

Лично себя Луна не считала сорванцом. Просто мирок, в котором она жила, таил в себе столько интересного, заманчивого и прекрасного, что вполне серьезно мог заменить реальность. К примеру, Луна знала, что за последнюю неделю эльфы-красношапошники захватили пруд у старой переправы, и теперь бедняжки переливчатые жуки могут надеяться теперь только на свою защитницу, Луну. А еще раньше она отправлялась в путешествие на построенном лунными феями плотике, чтобы рисовать на Забытом острове портреты звездчатых сорок. Тогда Луна не считала себя художником, но краски и карандаши все же носила с собой повсюду.

Солнце нагрело деревянные половицы их дома, и бегать по ним стало одно удовольствие. Но Луна, чинно заложив руки за спину, прошла в гостиную, где, как она знала, папа занят Очень Важной Работой, и потому, пока не настало время чая и конфет, его беспокоить нельзя.

Папа Луны был великим волшебником. Самым главным, потому что он объяснял остальным волшебникам, что существует, а чего — нет. С точки зрения Луны это было чудом, ведь нужно обладать невероятными способностями, чтобы распознавать, что есть, а чего нет. Потому в ряду немногих, тех немногих, которым Луна могла показать заветную коробку со своими сокровищами, он стоял на втором месте после мамы, немногим уступая ей в заинтересованности. А еще папа Луны каждый день один на один сражался с монстром, которого все называли печатной машиной, потому в ее глазах он был еще и героем.

Через полчаса Ксенофилиус Лавгуд заметил присутствие дочери.

— К нам сегодня придут гости, детка.

Луна важно улыбнулась.

— Хочешь пойти к пруду и нарвать лирного корня? — продолжил Ксенофилиус, не поднимая головы от печатной машины. Одна очень упрямая литера никак не хотела встать на место.

— Я попозже схожу. Сейчас красношапошники охотятся на жаб, они испугаются меня, а я не хочу. Вечером буду их пугать, — ответила Луна, кивая отцу, как профессионал профессионалу. У папы свои монстры и героические поступки, у Луны — свои красношапочники и важные дела.

— Детка, иди к маме, скажи, что Хагрид зайдет к нам вечером. По-моему, я забыл ей сказать.

Луна, перестав качать ножками, соскользнула с огромной стопки свежеотпечатанных журналов и умчалась на кухню.

Мама Луны тоже волшебница. Это не удивительно, потому что у всех друзей Луны родители — чародеи. Вообще-то Луна смутно понимала, что вряд ли в целом мире детям посчастливилось иметь мам и пап магов, хотя у малыша Невилла, который вовсе даже не малыш, а старше Луны на год, даже бабушка — волшебница. А еще Луна уже знала, что мир большой, что он как торт — сначала ешь серединку, самую-самую серединку, потом перебираешься дальше, а после — глядишь, и уже слизываешь кокосовую стружку с боков. Сначала думаешь, что мир — это прекрасный дом-башня с воздушными змеями, хлопающими на ветру; потом, когда мир делает крохотный шаг наружу, — что это вся деревня и даже пара лугов и холмов за ней, а дальше начинаешь подозревать, что и за холмами что-то от мира тоже есть. Луна чувствовала, что ее настигает взрослость.

Мама Луны была необыкновенной волшебницей. Взрослые волшебники становятся чрезвычайно скучными, тогда как мама Луны оставалась волшебницей настоящей. По-другому — способной на чудо. Волшебники взрослые теряют интерес к тому, что творится вокруг, поэтому усаживаются в уютные кресла-качалки, надвигают на лоб шляпу и дремлют, качаясь, пока волшебство в них покрывается пылью и паутиной. А вот мама Луны умела видеть то, что видели дети. И она нисколько не притворялась. Может быть, когда-то давно мама сумела убежать от взрослости, отвернуться и не перейти через мостик, сложенный из липкой тянучки знаний, который отделяет мир чудес от мира взрослых — если бы Луна могла облечь слова в чувства, она бы выразилась именно так.

— Мама, а кто такой Хагрид?

Фиалка Лавгуд задумчиво глянула на стулья, расставленные вокруг обеденного стола, и взмахом палочки превратила один из них в огромный табурет. Табурет получился колченогим и сплошь увитым живыми синими вьюнками — боязно садиться.

— Хагриду понравится, — улыбнулась она.

— Но кто такой Хагрид?

— Помнишь великана Олафа из истории про сад золотых яблонь и двух принцесс? Вот Хагрид — почти такой же великан, только добрый и хороший. Он не охраняет сад, но сторожит покой Запретного леса. Когда ты будешь учиться в Хогвартсе, Пончик, ты повстречаешь в этом лесу единорогов. Посмотришь, насколько они любят серебряные яблоки, — и Фиалка положила в приоткрытый от восторга рот Луны шарик из вареной морковки. Полезную морковку девочка терпеть не могла, но всегда попадалась на мамину уловку.

— А почему — почти? — морщась, спросила Луна.

— Потому что он просто очень высокий, а не великан.

— А зачем он придет к нам?

— Папа будет брать у него интервью.

— О чем?

— О всяких странностях Запретного леса.

— Почему он согласился рассказать об этом? — спросила Луна и зажмурила глаза в ожидании ответа.

Вопрос был уместным. Обычно день, когда кто-то соглашался дать интервью Ксенофилиусу Лавгуду, в их семье сходил за праздник.

— Потому что папа обещал ему верное средство против плотоядных слизняков, Пончик. До того времени, как слизни обосновались в тыквах Хагрида, тот не верил, что они существует, увы.

Луна осталась довольна. Армия поклонников ее папы растет не по дням, а по часам. Ей уже нравился этот Хагрид.

— Испеки торт.

— А ты нарви лирного корня, — отозвалась Фиалка и улыбнулась про себя. Задача была для Луны непосильная — обыкновенно лирный корень при приближении пухлой решительной настроенной малышки торопливо сворачивал листья и убегал на цыпочках, а значит, от выпечки удастся увильнуть.

— Простой торт. С заварным кремом. Бабушка Невилла такой печет.

— Пончик, может быть… — Фиалка быстро обдумывала варианты. Трудно поверить, но мама с таким большим опытом по части придумывания волшебных затей совершенно не смыслила в обыкновенной готовке. — Может быть… а что ты думаешь насчет яблочного пирога? Где-то у меня была книжка, и в ней определенно были картинки с рецептами… наоборот, рецепты с картинками. Так вот — пирог смотрелся очень симпатично.

— Торт бы больше подошел.

— Посыпанный корицей, Пончик.

— О! — Луна сдалась. В конце концов, яблочный пирог с корицей будет маминым пирогом. А многие дети говорят, что вкуснее маминых пирогов лакомств не бывает. Невилл только не поверит.

— Ну, хорошо, сейчас я найду палочку…

— Сегодня случится что-то очень хорошее, — заявила Луна, сползая с высокого табурета и направляясь к двери, ведущей в сад. — Я проснулась, и мне с утра кажется, что день будет необыкновенно замечательным. Может быть, это потому, что к нам Хагрид придет?

Но Фиалка ее уже не слышала. Сдувая непослушную челку, она сосредоточенно листала толстенный гроссбух, в котором и правда было много картинок с рецептами, а может, рецептов с картинками. Все не так сложно. Кулинарные изыски сводились к словам «Взмахнуть палочкой и произнести (вставить описательное заклинание)». Здорово.

2

Здорово — Хагрид запаздывал на добрых два часа. Вообще-то Ксенофилиус не причислял себя к людям, хоть сколько-нибудь следящим за временем, но к работе он относился серьезно, а человек, согласившийся дать интервью, достоин как минимум вдумчивого отношения. Его опоздание начинало беспокоить.

По дому витал запах сожженных носков — для комнат, в которых разнообразие ароматов являлось визитной карточкой, то было непростым трюком. Обычно атмосфера, проникнутая ароматом химических реактивов и сосны, прочерчивалась нотками графита и чернил, сыроватым запахом бумаги и едким — пергамента, припечатывалась амбре сотни гербариев, останков и скелетов неведомых тварей, с хомячьим упорством натащенных Ксенофилиусом, и хорошенько взбалтывалась типично деревенскими запахами влажной земли, травы и навоза. Но яблочный пирог Фиалки легко решил эту проблему. Одна корица чего стоила. Луна интуитивно догадывалась, что при разговоре с ребятами об этом лучше не упоминать.

И девочка снова спросила:

— А когда Хагрид придет?

Ответа как такового она не ждала, но ответ в данном случае совсем и не обязателен — главное, показать папе с мамой крайнюю озабоченность собственной скукой.

— Может быть, он передумал?

— Фиалка, как человек… великан, прекрасно разбирающийся в фестралах, он просто не мог передумать. Что скажут люди? То есть, они, конечно, многое скажут, — поправился Ксенофилиус. — Особенно родители студентов Хогвартса. «Ну и ну!» — воскликнут они. — «Страшные скелетообразные твари запрягаются в кареты наших деточек. От смерти их корень растет, фестралы вестники ее», — покачают головами они. Да такое можно на две полосы разместить в рубрике «Очевидное, невероятное», если бы эта рубрика у нас была. Прогулка на фестралах приносит облегчение при подагре. Чем не сенсация?

Ксенофилиус, заметив вытянувшееся лицо жены, поспешно принял сконфуженный вид.

— Объективно говоря, я надеюсь, что Хагрид не передумал. Возможно, его задержали, или он просто забыл, или…

В окно гостиной заглянуло большое краснощекое встревоженное лицо.

— Доброго всем вечера, — поздоровалось оно. — Вы бы не могли на минуточку выйти и помочь мне.

На лужайке перед домом Лавгудов, уверенно вжавшись всеми тремя колесами в землю, слабо и жалостливо чихал огромный мотоцикл. Дым черной струйкой вился из его раскуроченного двигателя. Виновник события, сдвинув потрескавшиеся мотоциклистские очки на лоб, полулежал под окном. В руках у него был сверток чего-то невыносимо яркого.

— Что случилось?

— Авария, — кратко отвечал Хагрид.

— В небе?

— Вьюрок залетел в выхлопную трубу. Еле посадил мотоцикл. Вы ничего не слыхали?

— Вообще-то ничего. Что странно. Обычно это твое летающее ведро ревет, как стадо озверевших кизляков, — пожал плечами Ксенофилиус, бочком— бочком продвигаясь к искалеченному транспорту.

— Заглушающие чары. Но я не об энтом. Ругань вьюрков не слыхали? — настаивал Хагрид, не замечая маневров Ксенофилиуса.

Фиалка и Луна переглянулись.

— Какие вьюрки? — осторожно спросила Фиалка.

— Золотистые, — с готовностью сказал Хагрид. Он уже успел принять более-менее вертикальное положение, с удивлением посмотреть на полосу содранного газона, оставленную, видимо, его телом, с еще большим удивлением — на сливу-цепеллину, растущую рядом, и теперь яростно тер свое лицо носовым платком, очищая его от копоти. — Не знаю, правда, почему они так прозвались, оне ж разноцветные, ну словно радуга, рябит от них в глазах даже. Я решил, девочке они понравятся.

Он хитро поглядел на Луну поверх платка.

— Любишь разноцветных птиц?

Луне даже стало неловко от того, что она до сих не может прийти в себя. Все произошло слишком быстро, слишком удивительно, но ведь это не повод вот так застывать на одном месте, она уже большая девочка. Луна кивнула сама себе.

— Да, — еле слышно пролепетала она.

— Только они малость набедокурили в дороге, — Хагрид торопливо стал шарить вокруг себя в поисках отброшенного свертка. — Разломали клетку, пришлось их в мешок прятать по одному.

— Я что-то не слышала о золотистых вьюрках, — заметила Фиалка. — Зная тебя, спрошу о насущном — чем они опасны?

— Они вовсе не опасны. Они маленькие и разноцветные… сейчас… А, вот одна!

И Хагрид с гордостью раскрыл сложенные ладони, демонстрируя всем присутствующим крохотную растрепанную птичку.

— Это вьюрок?

— Один из них. Остальные… я думаю, это случилось, когда я пролетал над полями Перчиков… совершенно точно, потому что занятные гномы как раз прогрызали круги на полях, а ведь только ихние гномы такие извращенцы… да, точно. Вот там Квилли и сожрал остальных.

Птичка злобно таращилась на них золотыми глазками-бусинками.

— Квилли — это и есть вьюрок, которого ты держишь? — уточнила Фиалка.

— Правда, он прелесть?

На их глазах Квилли не спеша поднял лапку, увенчанную маленькими, но острыми коготками, и чиркнул ею себе по горлу.

— У меня только один вопрос, — слабым голосом сказала Фиалка. — Почему ты называешь их разноцветными?

— Золотистые вьюрки, знаешь ли…

— Я так и думал!

Хагрид умолк.

— Так и думал! И пусть все эти так называемые магозоологи захлопнут свои глупые гримуары, повыкидывают коллекции! Возьмут пожизненный отпуск, — Ксенофилиус, размахивая чем-то крошечным и ярким, вприпрыжку бежал к ним. — Я знал, я верил — когда-нибудь это обязательно случится. Должно быть, на меня снизошло провидение или что-то в этом роде — как только ты, Хагрид, сказал, что птица поломала тебе мотоцикл, я сказал себе: «А не та ли это птица, Ксенофилиус, дружище?» Так, на всякий случай, — подумал и решил, что надо проверить. И что я вижу? — он остановился перед ними, лучась счастливой улыбкой. — Пестрокрылый сварлук собственной персоной. Редчайший, редчайший экземпляр волшебного создания, славящегося своим скверным характером и привычкой жрать что не попадя, я уж и сам перестал верить, что они существуют. Хагрид, эта скотина напала на твой мотоцикл! Колдографию трупика разместим на первой полосе крупным планом, чтобы… о-о!

Воцарилась тишина. Ксенофилиус смотрел на Квилли. Квилли смотрел на Ксенофилиуса.

— Что это? — восторженно прошептал Ксенофилиус.

— Э-э… Квилли. Золотистый вьюрок.

— Нет.

— Да точно он, — отмахнулся Хагрид. — Он сам сказал, что его зовут Квилли.

— Это пестрокрылый сварлук, Хагрид, — продолжал шептать Ксенофилиус, не отрывая пламенного взора от Квилли. — У тебя в руках живая особь пестрокрылого сварлука.

Квилли раздраженно чихнул.

— Давайте пойдем в дом? — предложила Фиалка. — Милый, насколько я помню, ты хотел взять у Хагрида интервью.

— О?

— О фестралах, Ксенофилиус.

— Да-да, конечно…

— И отдай, пожалуйста, Хагриду того несчастного дохлого вьюрка, которого ты прижимаешь к груди.

Ксенофилиус не шелохнулся.

— Все в порядке? — взволнованно поинтересовался Хагрид.

— И прекрати пялиться на Квилли, — добавила Фиалка.

Тишина, бархатная и многозначительная, вновь накрыла их своим пологом.

Вдруг раздался нежный голосок.

— Это мой подарок, папуль. Хагрид подарил мне Квилли.

Вообще-то Луна чувствовала себя неуютно, становясь центром внимания. Но сейчас ей было даже приятно. Догадываясь, что происходит нечто фундаментальное, она протянула руки к Квилли.

У Квилли не было особого выбора. Пару раз ущипнув Хагрида за большой палец, он все же позволил посадить себя на пухлую, загорелую и довольно-таки грязную ладошку девочки. Выбора не было. Не принимать же серьезно за выбор возможность покрасоваться в расчлененном виде на обложке заштатного журнала? Курам на смех — и это серьезно.

— Относись к нему бережно, детка, — сказал Хагрид. — Запомни — Квилли не любит печенья. Днем он много спит, а охотиться ночью. Совсем как совы, правда? Кстати, не советую выпускать вместе с ним сов, если они тебе дороги, — Хагрид подумал и добавил: — Также по ночам лучше убирать с улиц собак, овец и детей. Я буду по тебе скучать, Квилли-обормот. Никакого печенья!

Луна робко улыбалась, глядя на широкое честное лицо великана. Хагрид спустился с неба на огромном черном монстре, хороший и большой. Похожий на один из старых зеленых холмов, какие Луна видела вместе с папой в Таре. Чем именно похожий — Луна не знала, а может быть, слов нужных и правильных не было. Наверное, Хагрид закрывает собой небо, такое далекое и холодное, рисует на его рябом сияющем полотне силуэт — простой, надежный, как земля вокруг, как мама с папой, как дождь и мороженое по субботам… вот какой он рисует силуэт. Черный человек — хороший черный человек впереди неба. У Луны не было книжек про счастливые истории о великанах, она не знала сказок об огромных людях с бородой, что твой терновник, и руками, которыми можно подпирать дворцы. И хорошего о черных людях, закрывающих собой сложные надоедливые небеса, она тоже не слышала. Но знание, что Хагрид проложил себе мост, а может, дорожку или лестницу, в уютный чудесный мирок Луны, вдруг родилось, подняло свою нелепую голову и теперь крепло в ней с каждой секундой.

Квилли еще раз чихнул и превратился из красно-желтого в ярко-бирюзового. Может быть, сварлука. Может быть, вьюрка. Честно говоря, ему было неважно. Главное, чтобы принесли обед.

3

На обед Хагрид так и не остался.

Они долго и подробно говорили с Ксенофилиусом о повадках фестралах, затем, незаметно для самого Хагрида, — о методах поимки пестрокрылых сварлуков. Как одно с другим связано, не мог понять даже Ксенофилиус, который, как большинство безобидных и невинных людей, считал себя жутким хитрецом. К девяти вечера, когда на дом Лавгудов со всеми его воздушными змеями, дверьми, ведущими в некуда, угловатой башней и зарослями цепеллин под окнами, упала ночь, Ксенофилиус решил наконец приступить к делу.

— Ты полагаешь, Хагрид, Квилли не нужно фотографировать для «Придиры»?

— Ну… — замялся Хагрид.

Квилли лежал на спине, задрав лапы, и похрапывал. Сытный перекус, включавший настой лирного корня, яблочный пирог Фиалки и три сливы-цепеллины, несмотря на свою кошмарность, пришелся как нельзя кстати и заглушил привкус крови во рту. Теперь Квилли спал в ожидании обеда и возможности отправиться на ночную пирушку, уютно устроившись на коленях Луны.

— По правде говоря, не знаю, как вы его заставите сидеть спокойно, чтобы сфотографировать, ведь мозгов у Квилли не больше, чем у мочалки, — собрался с духом Хагрид. — Их у меня было четверо, толстеньких миляг, и они сами прилетели, никто специально их не отлавливал. Клык стал сильно беспокоиться, ну вы ведь знаете Клыка, вечно он переживает по пустякам. Когда Бетси — это та бедолага, что застряла в выхлопной трубе — скушала от нечего делать его подстилку, он неделю был сам на себя не похож. И тогда я решил, что, наверное, моим крошкам будет лучше в доме каких-нибудь добрых людей, которые станут заботиться о них, не озираясь в панике по сторонам в поисках обезумевшего пса. Луна, тебе нравится Квилли?

Глаза девочки таинственно мерцали в полумраке. Нравится ли ей Квилли? У Луны никогда не было домашних питомцев — ни кошки, ни щенка, и даже канарейки не было. А Квилли — толстый кровожадный маленький монстр в красивом оперении. Нравится, конечно. И если найдется ребенок, которому он не понравится, Луна лично проверит, не залетели ли ему в голову мозгошмыги и не случилось ли у него после этого размягчение мозга.

— Так сварлуки не водятся в Запретном лесу?

— Не знаю насчет Запретного леса, Ксенофилиус, но возле своего дома я их точно не встречал, — покачал головой Хагрид. — Один парень в баре говорил, что может достать ихние яйца, когда отправится в следующий раз в Боливию. Ты ведь знаешь, некоторые из энтих, увлекающихся, считают, что в яйце вьюр… сварлука находится мифическая трибула, которая, по ихним дурацким суждениям, поможет создать уродца на побегушках. Вот только я вам скажу — враки все это. Ни один уважающий себя сварлук ни в жисть не позволит что-то там в свои яйца засовывать, а если позволит — так для того, чтобы повод был перебить их все на досуге к чертовой бабушке.

— Ты говоришь о гомункулусе? — заинтересовано спросила Фиалка.

— А что за парень? Он привезет тебе яйца?

Хагрид потянулся было к настою лирного корня, но, одумавшись, взял стакан тыквенного сока.

— Не знаю я, я его лица не разглядел, в том баре все такие, в капюшонах и в плащах, — отвечал он. — Сами понимаете, бизнес нелегальный, все притворяются, что друг дружку не знают. Не видно его давно что-то. Наверное, отправился в Боливию, но яйца я ему не заказывал, зачем они мне? Если бы дракона яичко, это да… — лицо его озарила мечтательная улыбка. — Точно, Фиалка, об энтой ерундовине.

— То есть ты уверен, что тримулы — восьмого и важнейшего элемента, необходимого для создания гомункулуса, — в яйце сварлука не содержится? — настаивала Фиалка. — И что — его даже никак выделить нельзя будет? Из желтка, а может быть, скорлупа после должных манипуляций приобретает известные свойства…

— Тот парень хвастался, что яйца под каждым деревом в тамошней Боливии находил.

Ксенофилиус, обернувшись к жене, категорично заявил:

— Следующим летом мы едем в Боливию изучать пестрокрылых сварлуков.

— Правда? А Квилли как же? Ну ладно, если ты хочешь стаю — едем, — Фиалка улыбнулась Хагриду. — Спасибо за то, что столько рассказал о фестралах, Хагрид. И о сварлуках, конечно. Мне отчего-то кажется, что они чем-то похожи. Правда, Хагрид?

— Ну, сварлуки — маленькие убийцы, добрейшие существа, а фестралы — грустные такие ребята, не хватает им простоты, что ли, — пожал плечами Хагрид. — Мож и есть что-то общее, мож я чего-то не знаю просто о них, они ведь все как на подбор твари загадочные, скрытные…

— Мне кажется, и фестралы, и сварлуки видят что-то невидимое нам, как мы видим невидимое благодаря им, — задумчиво сказала Фиалка.

Ксенофилиус встрепенулся:

— А он не опасен для Луны?

Хагрид задумался.

— Сколько тебе лет, малышка? Пять? Как мило, детей этого возраста сварлуки просто обожают.

— Хорошо, а то я уже боялась… — облегченно выдохнула Фиалка.

— Ихний любимый деликатес такие детки.

— Мне семь, — заметила Луна.

— Тогда нет. Семь — энто волшебный возраст, таких сварлуки не едят. Он тебя провожать будет.

— Провожать?

— Погоди, есть такое ладное слово… доверие, — Хагрид подмигнул девочке и поднялся с кресла. — Мотоцикл сейчас уберу, только вы все дома останьтесь, не выходите. Ну, спасибо за вечер. Береги Квилли.

И, сняв с чучела какого-то давно усопшего чудища свой зонтик, он подмигнул Луне и вышел из дома.

Через минуту девочка высунулась в окно.

— А почему доверие?

Хагрид поспешно спрятал зонтик за спину.

— Вы же доверять друг другу станете.

— А провожать почему?

— Он тебя проводит в любом твоем путешествии.

Луна медленно кивнула.

— В любом-любом?

— Конечно. Он же волшебная пичужка. Из любых опасностей выведет, в любое место дорогу найдет.

Луна несколько секунд смотрела на Хагрида.

— Ну, пока, — пробормотал он, когда девочка скрылась за окном.

Оглянувшись по сторонам, великан направил зонтик на мотоцикл.

— Вингардиум Левиоса. Кажется. Хм. Вингардиум Левиоса! Мобиликорпус! Эванеско? Эванеско.

Мотоцикл сделал почти то, чего от него добивался Хагрид — поднялся в воздух и исчез.

— Хагрид, — позвала Луна.

Великан уронил зонт.

— Хагрид, Квилли тоже скажи, что мне семь. Посмотри, мне кажется, он не верит.

Квилли приоткрыл один глаз и хмуро уставился на Хагрида. Прижатый к груди Луны, он всем своим видом показывал, что ему плохо и что он очень зол, однако ему вдобавок еще лень шевелиться, но когда эта лень пройдет, он непременно всем и все устроит. Его крылышки золотисто-лилового цвета безвольно лежали на раздутом как шар животе.

— Квилли, веди себя хорошо, — устало проговорил Хагрид. — И проводи Луну туда, куда она захочет.

Луна глядела на него во все глаза.

— А ты к нам еще придешь?

— Когда-нибудь точно приду, — заверил ее Хагрид.

— А можно я к тебе приду?

— Конечно, приходи, — легкомысленно ответил Хагрид, по привычке натягивая мотоциклистский шлем и обматывая горло большим клетчатым шарфом. — Пока, Луна. Пока, Квилли.

С этими словами Хагрид повернулся вокруг своей оси и исчез.

В широко распахнутых глазах девочки отразилось звездное сияние.

— Мама, где живет Хагрид? — спросила Луна после обеда.

— Возле Запретного леса, — рассеяно отвечала Фиалка, наблюдая, как сама собой моется посуда.

— А где находится Запретный лес?

— Возле Хогвартса.

— А Хогвартс?

— Возле озера.

— А озе… Мам?

— Да, Пончик?

— По-моему, на тебя сейчас набросится мозгошмыг, — обиженно выпятив губу, заметила Луна. — О чем ты думаешь?

— Ни о чем, — встрепенулась Фиалка и, потрепав Луну по голове, снова унеслась мыслями в тот счастливый момент, когда наконец ее эксперименты принесут результат и ей удастся вырастить гомункулуса. Пусть сотворение жизни как, дословно: «негигиеничную штуку», запретили законом о магических противоречиях еще в семнадцатом веке, Фиалка не отступится от своей замечательной идеи. Все равно волшебники создают жизнь сплошь и рядом, даже палочки волшебные в общем понимании живые, ведь обладают же они зачатками разума.

— О своих экспериментах, — уверенно сказала Луна.

— Ну ладно, Пончик, ты только представь, что скажет потрет Парацельса, который висит в больнице святого Мунго, когда я подведу к нему гомункулуса. Он же — Парацельс, конечно, не портрет — умом тронется от счастья! Это ведь его мечта, великий лекарь всю жизнь к ней стремился. Справедливо говоря, он, конечно, думал о создании философского камня, Парацельс же не знал, что Фламель его опередил, и маленькие уродцы нужны ему были для опытов в Сфере Несбыточного, но…

— А где Хагрид живет? — перебила Луна.

— На границе с Шотландией, в двадцати милях отсюда, — немного опешив, пробормотала Фиалка.

— Спасибо, мамуль.

Фиалка проводила убежавшую дочурку удивленным взглядом.

— Не за что.

4

Ни за что не поверить, что приключение началось.

Луна, положив подбородок на сложенные ладони, долго смотрела на свернувшегося в клубок Квилли, который тихо попискивал во сне, уютно устроившись на останках поверженного врага. Врагом был плюшевый дракончик Луны, которого она очень любила.

Вообще-то птицы не спят, свернувшись в клубок. И задрав лапы, они тоже не спят. Все это Луна знала из многолетних наблюдений — птицы завязывают свои лапки в аккуратные узлы, чтобы ночью сидеть на какой-нибудь веточке и таращиться в темноту. Птицы никогда не спят. Они думают о небе. Квилли, видно, был совсем монстром, что пренебрегал этим правилом.

Очень осторожно девочка вытянула руку и ткнула пальчиком в спину Квилли. Писк прервался кратким, но полным значения рыком — сварлук предлагал отвлечься на какое-нибудь дело, которое будет твориться как можно дальше от него.

— Знаю, ты уже сыт, — робко начала Луна. — Но Хагрид сказал, что ты охотишься ночью, а сейчас почти полночь.

Клубок свернулся плотнее.

— Может быть, раз ты все равно не спишь ночами, ты проводишь меня? Я собираюсь в путешествие. Знаю, что ты очень рад, не благодари. Квилли, ты должен меня проводить.

Квилли вздохнул. Квилли поменял цвет из синего в красно-фиолетовый. Квилли окунулся в глухое болото жалости к себе. Беда с этими семилетними девочками. И вечно их тянет в путешествие, и вечно им требуются провожатые. За свою долгую жизнь Квилли не раз провожал таких вот исполненных волшебства и неустрашимости малышек в самые разные страны, до того диковинные, что Квилли не переставал удивляться, как ему удавалось выбраться оттуда живым и невредимым. Квилли был волшебным созданием, так что более-менее весомые неприятности, кроме опасности заработать несварение желудка, ему не грозили, но иногда в его голову приходила мысль, что быть обыкновенной, абсолютно лишенной магии божьей тварью совсем не плохо. Смутно и путанно, но как-то так.

Тут надо заметить, что птицей Квилли стал всего каких-то полгода назад. Просто чихнул однажды и осознал свою исключительную пернатость. Как и цвет, форма, размер и образ жизни сварлуков является штукой пакостливо изменчивой, потому Ксенофилиуса и Фиалку Лавгуд ждет большой сюрприз в их поисках яиц, если они все же отправятся в Боливию. На памяти Квилли случалось жить в шкуре белого кролика, фавна, повсюду таскавшего с собой клятый зонт, маленького черного песика, мальчика-дракона и даже помятого пирожка в корзине одной аппетитной девчушки.

По правде говоря, птицей он был впервые. И ему нравилось, что на этот раз до поры до времени на него не возлагали никаких надежд. Однако… есть такое слово, Хагрид прав. Доверие. Эта проклятущая штука больно бьется где-то в маленьком сердце Квилли. Мешает Квилли гаркнуть на девчонку, чтобы испугалась и ушла спать. Нет, Луна доверяет, а это сильнейшее волшебство. И оно Квилли не по зубам.

Он тоскливо взглянул на небо, взлетел и опустился на плечо Луны.

— О, подожди, я вещи соберу.

Самое важное в приключениях — правильно собранный узелок нужного и дорогого, чтобы путь прошел с легкой ношей, с легким сердцем.

Рассовав по карманам яблоки для единорогов и булочки для себя, Луна накинула на плечи теплую мантию и потихоньку выбралась из дома.

Бархатное небо тихо баюкало в своих объятиях высокую холодную луну, накрывая большой сад Лавгудов мерцающим ночным сиянием, как одеялом. Желтый фонарь мирно качался на арке ворот. Когда-то он пришел в этот дом в гости, да так здесь и остался, прижившись, и только иногда покидал сад, чтобы прогуляться по соседним рощам. Фонарь был тонким и искривленным, совсем не похожим на настоящие фонари, и его квадратные стекла плохо защищали горевшее внутри пламя — в ветреную погоду фонарь только и делал, что подмигивал. Сейчас он спал, ему снились смутные сны о горячих плавильных печах и волшебном кружеве из металла, рассказывающего кому-то сказки. Он не заметил девочки в мантии темной как ночь.

— Сначала мы пойдем в деревню, хорошо? — прошептала Луна, когда они с Квилли отошли на пару сотен шагов от ворот. — Только не в нашу, а в другую, что вон за тем холмом.

Квилли бросил хмурый взгляд туда, куда указывала Луна. Холм заслонял собой полнеба и был похож на голову спящего великана.

Идти было совсем светло, луна серебрила ковыль, укрывший холм шелковым ковром, и девочка, не останавливаясь, довольно скоро поднялась на вершину.

— Смотри, Квилли, — Луна прислонилась к старому, изъеденному ветром и дождями большому камню, который стоял здесь с незапамятных времен. — Вот там, на западе, гуляет сильный ветер, он сбил моря и серебряный песок в белые, словно крылья бабочек-капустниц, скалы. Они острые и высокие, тянутся выше неба, и когда-то древние феи собирались там, чтобы поплакать. Мой папа рассказывал мне это, я теперь говорю тебе, и мы с тобой пойдем туда, когда будет следующее полнолуние. — Луна обхватила себя руками — ночной ветер, гулявший на вершине холма, прокладывал себе одну за другой дорожки под ее мантию. — А на юге живет племя смуглолицых эльфов, которые прячутся на деревьях. Папа говорит, что они называют себя дриадами, и они пьют древесный сок, как я — тыквенный, а еще совсем не носят одежды, только ожерелье из тисовых ягод, потому что оно защищает их от злых духов. Когда мама мне разрешит, я тоже себе сделаю, и тебе, конечно, только тис у нас не растет, и мама говорит, что он ядовитый, потому мы придумаем с тобой что-нибудь другое, хорошо? На севере пасутся единороги, а Хагрид рассказывал, что у него возле дома они тоже пасутся — я очень хочу их повидать. Хагрид славный, правда, Квилли? Он кормит единорогов сеном, а я дам им яблоки. Он вместо неба становится, таким низким, что я могу достать его рукой… а вдруг, Хагрид сам притянул небо рукой к земле и привязал крепким шнурком, вот, Квилли.

Сварлук тихо сопел. Может быть, все сложится удачно, и они так и простоят возле этого древнего камня, на котором все еще теплились руны кельтов, и никакого приключения...

— Пойдем, — Луна будто услышала его мысли.

Спускаться было намного труднее, потому что набежавшие тучи заслонили луну, и девочка шла осторожно. Квилли взмахнул крыльями и полетел впереди; Луна не удивилась, что он засветился, словно огонек, который волшебники носят с собой в банках вместо фонарика.

Деревня встретила их уютной тишиной. Мягко перебегая по дорожкам и закоулкам в сопровождении верного Квилли, Луна достигла нужного дома и остановилась, задрав голову наверх. Капюшон упал с ее головы, и в свете одинокого фонаря открылось сосредоточенное лицо очень серьезной малышки — выгоревшие на солнце почти до снежной белизны локоны обрамляли пухлые загорелые щеки.

— Я знаю одно заклинание, Квилли, — поделилась Луна. — Мама сказала, что я могу его применить, когда станет страшно, или когда я не буду знать, как поступить. Мне никогда еще не было страшно, а тебе, Квилли? Здесь живет мой друг Невилл. Вот, возьми… — Луна принялась озираться по сторонам. — Послушай, тебе нужно влететь к нему в спальню и как-то передать, что я жду его. Только осторожнее — бабушка Невилла рассердится, если узнает, что я пришла ночью. Что же тебе дать? Надо было взять бумагу и кусочек карандаша… Квилли?

Сварлук терпеливо ждал.

— Вот. — Луна протянула ему маленький камешек, обмотанный травинкой. — Ты отдай ему и вылети в окно, он обязательно выглянет посмотреть.

Сварлук фыркнул.

Через десять минут тишину ночи разрезал душераздирающий вопль.

— Чт… что… ты сделал? — еле отдышавшись, вымолвила Луна, когда они, промчавшись через огромный заросший сад Лонгботтомов, кубарем скатились по склону к реке и затаились под горбатым мостом.

Квилли в ответ какое-то время пытался напустить на себя смущенный вид, но ему это не удалось, потому он просто пожал плечами.

— Хорошо, — вздохнула Луна, — мы пойдем одни. Жалко — Невиллу Хагрид обязательно бы понравился, у него есть клык, а Невилл обожает всякие клыки. Хагрид живет к северу от нас… там рядом озеро и лес. Ты ведь знаешь, где это? К полуночи мы с тобой будем уже на далеком Ваарфане, долине трех фей-воровок, Старшей, Пришлой и Подменыша. Они прядут сиреневую нить, которой зашивают людям веки, чтобы те могли поспать, и раскрашивают молоко, потому что совсем его не любят, нисколечко. — Луна шагнула на плоский камень, торчавший из воды, затем на следующий, и дальше, пока не очутилась под сводом моста. — Когда луна переберется на запад — вон туда — мы пройдем болото, оно совсем не глубокое, не бойся, а в болоте живут красные карлики, у них на головах колпаки, и колпаки все-е в крови, представляешь? Карлики будут спать, и если мы пробежим на цыпочках, они не проснуться и не схватят нас, но мама говорит, что надо… не помню… есть волшебное средство против карликов, ты его не знаешь? Я не помню, что мама говорила… там было что-то с луком, а может, с луком, который цветет такими фиолетовыми цветочками, большими, в них еще прячутся важные шмели…

Она неторопливо шла по узкой цепочке камней, тянувшейся по мелководью, минуя заросли камыша и осоки. Противоположный берег, подпиравший поросшую мхом каменную кладку моста, становился все ближе.

Вот Луна уже могла коснуться его рукой. Она остановилась, выбирая, куда ступить…

Груда камней, только что притворявшаяся именно грудой замшелых камней, сваленной у самой воды под мостом, зашевелилась, раскинула руки и обернулась троллем.

— Самым настоящим… — восторженно прошептала Луна, не сводя огромных глаз с потягивающегося и разминающего шею громадного тролля, такого же старого, как и сизый лишайник, которым он оброс с головы до ног.

— Квилли, ты посмотри! А как его зовут? Он сотни-сотни лет, да, живет под этим мостом?

Тролль, близоруко прищурившись, рассматривал опершуюся ладошками о его ногу девочку. Он смутно понимал, что творится нечто неправильное, потому что, опять же смутно, знал, что в случаях, когда люди видят троллей, первые обычно очень быстро исчезают на горизонте, истошно вопя на всю округу.

— Папа говорит, что тролли — великолепные скрипачи, но я не вижу у него скрипки. Он забыл ее дома, да, Квилли?

Взъерошенный сварлук мелко дрожал от ярости. Тролль! Если девочка отвернется, закроет глаза и заткнет уши, он преподнесет этому безмозглому кроту столько полезных уроков…

— Здравствуйте, сэр. Я Луна Лавгуд. Приятно с вами познакомиться.

Квилли в ужасе распахнул глаза.

Тролль с не меньшим ужасом уставился на тонкую руку, ухватившую его за нос.

— Ой, прошу прощения, — рука тут же исчезла. — Я посижу здесь, вы не возражаете? — Скосив глаза, тролль увидел, что Луна стоит на выступах его многоярусного подбородка. — Я никогда раньше не видела троллей. И даже великанов — никогда. Кроме Хагрида. Хотя мама говорит, что он не великан, но он большой и закрывает собой небо, а еще летает на таком огромном коне и живет у леса. Вы его знаете? Правда, он хороший?

Тролль задумался.

— Кто такой Хагрид? — предпринял он попытку разобраться в ситуации.

— Великан, который не великан. У него борода до пояса. А разве удобно жить под мостом? Нет-нет, у вас здесь очень мило, но, наверное, бывает, что подушки и одеяла сыреют. Хотите булочку? Папа рассказывал мне истории про своих знакомых троллей… и про тролля Виллингфордского моста, и про троллей Честерширского брода, про папу-тролля, маму-тролля и восьмерых их детишек, про одинокую троллиху моста Серых кошек… у нее украли сапфиры, или что-то в этом роде.

Тролль в отчаянии взглянул на сварлука. Тот, суматошно махая крыльями, носился перед ним, потому идея тролля поймать его взгляд заранее была обречена на провал.

— Вам, должно быть, очень скучно тут одному?

Тролль вновь скосил глаза.

— А может быть, нет, правда? — продолжала Луна. Ей хотелось быть вежливой, но ужасно трудно быть вежливой и любопытной одновременно. Дело в том, что она сидела прямо напротив осыпающейся щели, что служила троллю ртом. Обычно вежливые люди не заглядывают собеседнику в рот, но у Луны не было другого выхода. Потому она сделала вид, что внимательно рассматривает гнездо мухоловки, которое та свила прямо на кусте можжевельника, сходившего у тролля за бровь. — Тут постоянно ходят люди, вы слышите их разговоры и смех, а ночью просыпаетесь, вспоминаете и улыбаетесь про себя. Мне нравится такая жизнь.

— Тролли едят людей, — пророкотал тролль.

— Да, я знаю. Квилли тоже ест людей.

Сварлук зашелся в приступе глухого кашля. Он чувствовал себя беспомощнее птенчика мухоловки, ведь Луна была в нескольких дюймах ото рта тролля, а он ничего не мог поделать.

— Но он очень хороший, и вы, сэр, тоже. Вы же слушаете меня, — просто добавила Луна и зевнула. — Мы идем с ним на север к Хагриду, и если вы хотите, то я приглашаю вас пойти с нами. Я не очень разбираюсь в милях, по-моему, мама сказала, что до туда двадцать миль, а одну милю мы с папой проходим за четверть часа, значит, к десяти утра мы будем у Запретного леса.

Тролль наконец смог поднять огромную бугристую руку — он столько спал, что почти забыл, как это делается. С трудом разогнув похожие на сгнившие бревна пальцы, он поднес их к Луне; так же, как когда он был тролленком и играл с головами глупых кроликов, он приготовился сжать Луну между большим и указательным пальцами.

— Я не пойду. Я живу под мостом, — сказал он голосом, похожим на звук дробившейся щебенки. — Я самый сильный, самый старый. И я ем людей. Спускайся и уходи.

Квилли энергично закивал и, зайдя в крутое пике, опустился на плечо Луны. Если удастся увести Луну на пару миль отсюда, он может вернуться и поговорить с булыжником по душам. Тролль очень старый, он едва проснулся и, скорее всего, этот день станет последним, когда он будет способен двигаться и питаться. Видимо, тролль забыл, что нужно делать. Его поддернутые дымкой матовые глаза, похожие на лунные камни, едва ли видят дальше своего носа.

— Жаль, что вы не сможете, — очутившись на земле, сказала Луна. — Но, наверное, вам здесь будет лучше. Вы играете на скрипке? Простите-простите, кажется, я вас утомила.

Тролль, собравшийся было поковылять вниз по руслу речки, остановился.

— Нет, не утомила, Луна. Я отправляюсь на Последнюю Пирушку. Я устал и скоро, взбив это местечко в добрую груду камней, улягусь спать. Волшебники будут ходить по мосту и не станут обращать внимания на небольшую горку, потому что все волшебство из меня уйдет вниз, в землю. Мост мне пришлось защищать от сотни троллей, а потом от волшебников. Волшебники забирают нас из наших домов, чтобы было над кем командовать. Видишь ли, тролли слабее волшебников. Кроме меня — я самый сильный.

— О, это я понимаю! — воскликнула Луна. — Невилл иногда тоже хочет мною покомандовать, но у меня плохо получается играть в эту игру, и тогда он начинает смеяться, и мы с ним идем пить вишневый сок. Вы уходите?

Она рассеянно смотрела, как тролль медленно отдаляется — его тело было погружено в воду почти по пояс, и тонкие хрупкие веточки лишайника скользили по ее темной глади, между тем как поверхность реки оставалась совершенно спокойной.

— Прощайте, сэр! — Луна осеклась и крикнула снова: — Сэр, я не знаю вашего имени!

Ответа не было.

— Узнав мое имя, волшебник сможет забрать меня из дома. Прощай, Луна.

Голос, что произнес это, раздался будто бы над ее ухом — нежный, звонкий и певучий. В нем слышалась весенняя капель.

Опустилась тишина.

— Как странно, — наконец произнесла Луна. — Квилли, ты ведь тоже слышал? Он очень милый тролль, правда? Теперь я могу рассказать историю о своем знакомом тролле, потому что такой тролль у меня появился. Но мне кажется, это нехорошо будет — рассказывать. Никому, никогда. Невилл, наверное, не знал, что у них под мостом живет тролль. И бабушка Невилла не знала. Только никакой скрипки у него не было, но, может быть, он просто устал на ней играть.

5

Желтая луна выглянула из-за туч и теперь рассматривала открывшиеся под ней просторы с нескрываемым любопытством. Дальше горбатого мостика тянулись луга, таинственные и черные в это время суток, и маленькая фигурка девочки казалась одиноким заблудившимся корабликом, плывущим сквозь траву, как по бесконечным волнам…

Синее бархатное небо прорезала носившаяся туда-сюда неистово клокочущая точка.

— Квилли, я точно знаю, что идти нужно на север, — увещевала Луна. — Дальше во-он той изгороди я не забиралась, но нам нужно только поглядеть на старый дуб, растущий у изгороди, проследить, куда указывает его самая большая ветвь, и мы будем на верном пути.

Квилли, сделав еще один крутой вираж, завис прямо перед лицом девочки. Его вид решительно и непреклонно говорил о том, что Квилли категорически не согласен с этой точкой зрения. Его не слушаются! Разве так можно? Его всегда и все слушались, в особенности семилетние девочки, в особенности отправляющиеся в путешествия. Может быть, дело в том, что на этот раз в путешествие отправилась настоящая волшебница, и маленькая Луна Лавгуд с упрямством задумчивого носорога совершенно честно, невинно и беззаботно идет не туда.

— Прутиковые колибри, живущие на этой ветви, часто прилетают ко мне и болтают о том, что пора им уже перестать быть посмешищем для остальных и улететь, как положено порядочным птицам, в теплые края. Они определенно говорили про север и про то, что их ветвь как раз туда и указывает.

Квилли устало провел крылом по лицу. Давайте будем слушаться всяких птиц…

— Север, конечно, не теплые края, но эти колибри всегда были немного странными. Я не ошибусь, Квилли.

Старая покосившаяся изгородь едва ли возвышалась над высокой травой, потому для Луны она не стала серьезным препятствием. Девочка перелезла через нее и остановилась перед широким дубом, настоящим пастырем здешних мест, который был настолько широк, крепок и могуч, что сам по себе представлял небольшой лес.

— Здесь живут прутиковые колибри. Я никогда не видела их дома вблизи, может быть, залезем на дерево, а, Квилли?

Квилли категорически возразил.

— Вот и она, — объявила Луна, обойдя дуб по кругу и замерев под одной из кривых ветвей. — Самая большая ветвь. Она похожа на двухпенсовую шляпу, правда, Квилли? Или на шахматную фигурку ладьи. Мой папа не любит играть в шахматы, а я люблю, белые забавно ругаются, когда проигрывают. Вот вернемся домой, и я тебя научу. А Хагрид играет? Ладья черных важно запахивает у горла свой плащ, когда начинается ее ход. Но знаешь что… — Луна умолкла и задумчиво сказала. — Больше всего ветка похожа на мой дом.

«И, может быть, нам пора вернуться?» — с надеждой вопросил самого себя Квилли, тяжело опустившись на плечо Луны.

— Колибри спят. Или улетели по своим делам. Их гнездышки спрятаны где-то здесь, в листве, Квилли. Но мы с тобой трогать их не будем. Смотри, тень от ветви тянется далеко на север, как стрелка. Нам будет так удобно по ней идти, — не договорив, Луна вприпрыжку побежала вниз по склону, туда, где раскинулось пшеничное поле старого Тома и за которым, по ее представлениям, жил славный великан Хагрид.

Но Квилли за ней не последовал. Сварлук завис в воздухе под самой кроной, в которой сосредоточенно что-то высматривал — когда Луна вернулась за ним и тихо его позвала, он не обратил на нее ни малейшего внимания.

Тогда Луна принялась карабкаться на ствол.

— Там, колибри, да, Квилли?

Сварлук будто опомнился, встрепенулся и, подлетев к Луне, принялся ожесточенно тянуть ее за мантию, призывая тем самым спуститься вниз.

— Квилли, может, ты проголодался? Хочешь булочку?

Дерево внезапно сотрясла дрожь, да такая сильная, что девочка кубарем скатилась с дуба, пребольно стукнувшись о какую-то корягу. Не заметив этого, она села на землю, скинула капюшон и широко раскрытыми глазами стала смотреть на открывшееся перед ней представление.

Тихо переговаривавшиеся между собой листья, что составляли пышную крону дуба, точно зажгли тысячу крохотных фонариков, голубых и слепящих. Огоньки увили все дерево, спускаясь спиралью на ствол и даже прихватив приствольную траву и одну из туфелек Луны.

— Что происходит? — прошептала девочка.

Квилли молчал.

— Я знаю, детки любят стишки, и я бы могла рассказать тебе парочку, а то и десяток, но мне недосуг и, пожалуй, тебе тоже, ведь ты торопишься в путь.

— А почему вам недосуг? — поинтересовалась Луна, с любопытством озираясь в поисках источника голоса.

— Потому что меня ждут важные и загадочные дела, милое дитя. Прости — может быть, ты не любишь, когда тебя так называют? Многие детки сейчас возражают, чтобы их звали «милыми детьми», или «сокровищами», и даже «несносными шалунами». Они предпочитают что-то более современное, например…

— Мама зовет меня Пончиком, — вставила Луна.

— Твоя мама мудрая женщина.

— А можно я спрошу?

— Спрашивай, милое дитя.

— Это немножечко невежливо… но кто вы?

Голос рассмеялся — мелко, словно перекатывался речной, обласканный песчинками жемчуг.

— Меня зовут царица Маб, я повелительница фей, и именно моих колибри ты кормишь крошками от пирожного, когда я отпускаю их повеселиться. Приятно встретиться с тобой, Луна.

И Луна наконец рассмотрела сквозь один особенно крупный и сияющий огонек крошечную фею, которая сидела на желуде и причесывалась. Ее золотые волосы облаком укутали хрупкую фигурку, а лицо казалось милым и приветливым, хотя его немного портил тонкий шрам на щеке. Замечательное дело — Луне не составило труда разглядеть все эти детали, хотя царица Маб была не больше ее мизинца.

— И мне очень приятно, ваше величество, — промолвила очарованная Луна.

— Ты меня не бойся, я тебя не обижу, — добродушно отозвалась царица Маб, отбрасывая расческу и вскакивая на маленькие ножки. — В отличие от твоего сварлука, я не ем людей. Разве что по большим праздникам, и сегодня как раз такой, день лунных плясок на кругах древней Тары, однако я знаю, что ты торопишься, потому ничего тебе не будет. Но, может быть, ты повременишь с походом к Хагриду? Я лечу в Тару на колибри, могу взять тебя с собой.

— Спасибо большое, — отвечала Луна. — Только я не помещусь на колибри, они же крошечные, с мою любимую голубую чашку. И мы с Квилли правда торопимся. Нам нужно пройти через поле к тому лесу, что виднеется на его границе. За этим лесом будет Запретный лес, за Запретным лесом будет озеро, а за озером будет дом Хагрида. А откуда вы его знаете? Он хороший, правда? А Квилли вы тоже знаете? Квилли, глупыш, ну что же ты?

Сварлук, забравшийся в капюшон Луны, быть занят тем, что перебирал возможные варианты развития событий. Это была его главная задача — просчитывать варианты. Встреча с могущественной и очень древней царицей в расчеты никак не укладывалась, потому что быть этого решительно не могло. Феи не селятся вблизи маггловских жилищ. Ни за что.

Другое дело, что съесть он ее не смеет. Не то, чтобы не смеет — именно «не смеет», а просто не хочет. Кататься с фейкой по траве, ломая друг другу косточки, и все на глазах этой занятной малышки — Квилли был слишком высокого мнения о своей особе, чтобы пуститься на такое. Если только царица фей не станет представлять угрозу…

— Твой сварлук сейчас размышляет, а не съесть ли меня. Я ему не по зубам, но он все равно надеется, потешный, — хихикнула царица Маб. — Так ты говоришь, через поле? Ну, милая, на север в таком случае не попадешь, потому что тот лес оканчивается песчаной косой, тянущейся на добрые две мили, а дальше начинается благословенное море. Послушай лучше Квилли, он свое дело знает. Возможно, умыкнет тебя в какую-нибудь нору или проведет через волшебные шкафы, но в нужное тебе место непременно доставит, — и фея обернулась, чтобы крикнуть. — Эй, где вы там! Путь неблизкий, а нам еще подкрепиться бы не помешало.

Быстрые, как стрекозы, длиннохвостые колибри с оперением такого густо-синего цвета, что оно почти сливалось с естеством ночи, выглядывали по одной из густой листвы и, с неодобрением косясь на Квилли, планировали вниз.

— Я никогда раньше не видела фей, — сообщила Луна. — Они, конечно, водятся в нашем саду, но они невидимые. Я как-то пробовала наварить им варенья из лепестков роз.

— Чтобы закопать крынку с вареньем в саду, и на следующую ночь найти горшочек, полный золота? — зевнула царица Маб.

— Нет. Чтобы спрятаться за старый куст крыжовника и ждать, когда феи прилетят полакомиться вареньем.

— Так ты поймать их хотела?

— Да. То есть, сначала я думала: вот здорово будет поймать фейку, — пробормотала Луна. В ее подернутых дымкой глазах отразился слабый свет звезд. — Самую настоящую, крохотную, которая вовсе не имеет крылышек и волшебной палочки, какими их рисуют на картинках, а фею голенькую, смуглую, блестящую, как рыбка, настоящую фею. Но потом я решила, что фее у меня не понравится, я ведь не умею быть постоянно веселой, не умею придумывать проказы, и у меня никак не выходит сотворить огоньки, хотя бы такие, как ваши, ваше величество, — фейка бы заскучала.

— Пожалуй, — склонив хорошенькую головку набок, молвила царица. — Я могу показать тебе дорогу на север. Что ты будешь делать у Хагрида?

— Я бы очень хотела покормить единорогов. А еще Хагрид говорил, что мне можно к нему приходить.

— Правда? А ты раньше видела единорогов?

Луна покачала головой. Тогда царица Маб опустилась прямо на ее раскрытую ладонь и разгладила свое платье из серебристой паутинки.

— Как они, по-твоему, выглядят?

— Мне кажется… мне кажется, они огромные и черные, как сам Хагрид, а еще прозрачные, чтобы небо просвечивало сквозь них… — Луна смутилась. Трудно объяснить свои чувства, а это было именно чувство, что единороги черны и прозрачны, пусть такое невозможно. — Они летают, — еле слышно добавила она. — И они очень добрые.

Царица Маб долго смотрела на нее, прежде чем ответить.

— Детка, твои единороги не едят яблок. Но если хочешь их увидеть… хочешь? Если хочешь их увидеть, то вам с Квилли надо двигаться вдоль изгороди до заброшенной дороги. Ты сразу поймешь, что это она — нужная вам дорога на север, потому что для вас по моему приказу свои головки раскроют васильки и проводят до самой развилки Фэйберри. Там повернете налево. Квилли, дружок, — позвала она сварлука. — Путь предстоит дальний, и девочка его не одолеет. Потому я, последняя фея, прошу тебя об услуге. Отказать ты мне не можешь.

Сварлук, ворча и тихо ругаясь, кивнул. Конечно, не может. Ведь это просьба феи. Хорошо хоть Луна не слышит.

— Отведи ее назад. Ты все слышал. Я не склонна к доброте, но ты лучше меня понимаешь, что ее время еще не пришло. Не надо на меня так смотреть. Терпеть не могу, когда волшебные законы нарушаются, а именно это сейчас происходит. Милое дитя, — царица снова обратилась к девочке, и ее прежде грозное лицо осветилось благодушной улыбкой, — ступайте же. Смотри, луна на небосводе преодолела уже половину своего ночного пути. Поторопитесь.

Луна поднялась, осторожно держа царицу фей меж сложенных ладоней, и прошептала, хотя хотела попрощаться торжественно и громогласно:

— Рада была повидаться с вами, ваше величество.

— Да, и я тоже, — снисходительно отозвалась царица Маб.

— Вы совсем другая, не такая, какой я вас представляла. Вы красивая, почти такая же, как мама. Ваши колибри всегда могут прилетать ко мне, в любое время, я буду покупать для них бисквиты у мистера Фортескью, что держит лавку в Косом переулке, потому что они у него самые лучшие, с кокосовой крошкой, а окошко постоянно стану держать открытым. И если у вас не будет больше важных дел, или вы сможете выделить минуточку для отдыха, пожалуйста, навещайте меня вместе с колибри. Я угощу вас вареньем.

— Какая славная малышка, — улыбнулась царица и, еще раз поправив платье, взобралась на спинку одного из своих верных рыцарей. — Ты сможешь увидеть меня в любое время, когда захочешь. Просто крепко-крепко зажмурь глаза и представь, что я рядом. Все детки видят таким образом фей, а повзрослев, забывают. Иногда я бываю в окрестностях Хогвартса. Если ты забудешь, я найду тебя там.

И колибри, взмахнув черничным хвостом, упорхнула в умытое луной небо. За своей предводительницей ринулись остальные; скоро у дуба не остался никого кроме девочки и сварлука.

6

— О чем вы с ней говорили, Квилли? Какая она нарядная, правда? Ты точно не хочешь больше булочек? Я могу отдать тебе яблоки, ведь царица Маб сказала, что единороги их не едят. Я забыла спросить — почему. А ты как думаешь, Квилли?

Сварлук угрюмо молчал. Ответить он, конечно, не мог в любом случае, да Луна и не ждала ответа, потому можно считать ее вопросы фоновым шумом.

Квилли чувствовал себя смущенным. Еще пару часов назад он был бы очень рад отказаться от путешествия, однако сейчас он не поменял бы возможность продолжить путь на север ни на какие коврижки. Квилли знал, что одно дело, когда сам побуждаешь себя к нечестному поступку, а другое — когда тебя понуждают другие, прибегая к давней клятве, которую ты нарушить не можешь. Вся сущность Квилли была против такого насилия, и смущение затапливало его с головой, потому что Квилли было стыдно за то, что он поступает согласно клятве, а не долгу. Квилли чувствовал, что есть в этом особое пренебрежение к его значимости, ведь наутро Луна обязательно спросит, почему они пришли не туда, куда собирались, и спросит она его, а не фейку.

И все же… все же… она была права, эта могущественная царица. Луне нельзя идти к Хагриду — пусть Квилли не понимал, почему, но для знания понимание не так уж и нужно.

— Единороги ведь летают? Я чувствую, что это так. Вот бы мне прокатиться на одном и посмотреть сквозь его прозрачные крылья на землю, — продолжала Луна, говоря тихо и мелодично. Квилли вдруг разомлел. Вон как сердечко девочки бьется — величаво, покойно... — Она сверху покажется такой объемной, какой никогда не бывает, и все люди и деревья, звери будут такими крохотными и хрупкими, что никто обидеть их не сможет, пожалеет. А небеса раскроются, как цветок, защекочут своей лазурностью, и станут так близки, что можно будет на ладошку положить. Квилли, а нам долго еще? И если я попрошу покататься на единороге, Хагрид мне разрешит, правда?

Изгородь тянулась и тянулась, и Квилли уже думал, что конца и края ей нет, что заканчивается она где-нибудь в таинственных безднах. Но постепенно трава на горизонте перестала казаться высокой стеной, уменьшилась сначала на локоток, потом на целый фут, а вскоре уже наполовину. Они достигли дороги.

Царица фей сдержала слово — по обоим краям утоптанной тропинки высыпали васильки, мокрые от ночной росы и густо-синие в свете занявшегося рассвета, который растёкся по лугу подобно свежим сливкам.

— Смотри, они и правда указывают нам путь! — восторженно сказала Луна. — Слева их нет вовсе, а справа почти травы не видать, такое синее раздолье. Ой, как маме бы понравилось! — и она, не удержавшись, захлопала в ладоши.

Квилли, напротив, настроился на серьезный лад. Дорога — это хорошо, это показатель, это безопасность.

Тяжело вспорхнув с плеча Луны, он отправился на разведку; и пяти минут не прошло, как безмятежность луга нарушило предсмертное хрипение какого-то невинного зверька, возможно, овцы, как решила любопытная Луна, и скоро Квилли вернулся — порядком повеселевший и пополневший.

— А Хагрид столько всего знает, — поделилась девочка со сварлуком, когда они снова тронулись в путь. — Хотела бы я знать столько, сколько он. Он ничуть не боится неба, а я боюсь. Бывает, мне сниться сон, что небо на меня падает, а я лежу и поделать ничегошеньки не могу. Оно такое огромное, синее-синее, и звезды на нем сияют, не ночные, которым ни до чего дела нет, а живые, в сто раз ярче и злее. А однажды я улечу на небеса, и не стану их бояться, потому что Хагрид научит меня. Он хороший.

И Квилли снова подумалось — может быть, нужно было продолжать путь? Что им какая-то царица? Зато Луна поговорила бы с Хагридом, послушала бы его, и не стала бы фестралов единорогами обзывать. И откуда она только знает, как фестралы эти выглядят, и с чего ей так полетать на них хочется? Простое объяснение тут не годилось, уж Квилли в этом разбирался, не встречалась Луна еще с той, безымянной, которая леденит землю одним лишь своим дыханием. Неужели фея была права, когда говорила, что законы волшебные нарушаются? Какие законы и кем придуманные? А вдруг, если права, то и в самом деле опасно было бы Хагриду про фестралов узнавать и Луне советы давать?

Как жаль, что Квилли не хватает образования.

Развилка Фейберри показалась, когда по воздуху разлилось прозрачное утро, и запели неугомонные птицы.

— Фея сказала, что нам нужно налево… Квилли, погляди, это же мой дом!

Сил удивляться у Луны не было; отчаянно зевая, она мечтала попасть к Хагриду немедля, пусть даже по воздуху, но чтобы в мгновение ока, а если не получится, — хотела бы просто очутиться в своей теплой кроватке. Все равно она повидает Хагрида — близко, не скоро, через целую жизнь или в жизни следующей — повидает.

Она распахнула свою мантию — при дневном свете в ней стало неуютно, словно в одеждах не для глаз солнца пошитой, а для самых что ни на есть ночных страхов. Прямо, прямо — и они с Квилли уже видят, как поднимается старый добрый холм, расплывшийся и рябой, как сверкает в лучах роса его макушке. На розовом ветру дрожат воздушные змеи, и подмигивают озорно синие веселые стеклышки, вставленные в крохотное окно ее комнаты.

— У меня не осталось больше яблок, — пробормотала Луна. — И булочек не осталось. Прости, Квилли, ты из-за меня совсем голодный, — она рассеянно погладила свернувшегося у нее на груди теплого и яркого сварлука. — Ага, фонарь на воротах притворяется, что спит. Доброе утро.

Но фонарь в ответ на приветствие лишь скрипнул — он спал по-настоящему, глубоким и безмятежным сном, каким может спать только чрезвычайно честный фонарь — например, тот, что всю ночь вглядывался в темноту, ожидая, когда вернется хозяйка.

Квилли снились облака. Вкусные, полные абрикосового крема и солонинки. Квилли появлялся то там, то здесь, вклиниваясь в каждое подобно упорному буравчику, со сладостным томлением поедая их одно за другим. Это был его лучший сон; возможно, специалисты по сварлукам, будь то Хагрид, или даже Ксенофилиус с Фиалкой, сказали бы, что сон объясняется тяготами его, сварлука, доли. Сам же Квилли считал просто и достойно — вкуснее снов ничего не бывает

— Здравствуйте, сэр.

Сварлук резко распахнул глаза.

Тролль, древний, огромный, зеленый ото мха и лишайников — словом, тот самый тролль — растянул губы в чудовищной улыбке и помахал им рукой из-за неряшливой изгороди боярышника, что тянулась вдоль дороги. Над головой тролля кружили сотни, а может, тысячи крошек-колибри — а на одном из них, свесив ножки, восседала золотоволосая царица Маб.

— Ваше величество, доброе утро!

Голос Луны дробился, разбивался на сотни осколков — и пылью бессмысленной рассыпался в этом странном утре-сне.

Квилли заморгал, пару раз чихнул от изумления и, отряхнувшись, поднялся в воздух, чтобы убедиться, что тролль и фейка не причудились, не привиделись. Подлетел к изгороди и выдохнул. Никого.

7

Луна прошмыгнула через сад, забежала в дом — ее проводил сонный взгляд сливы-цепеллины; поднявшись в свою комнату так, чтобы не скрипнула ни одна половица, она споткнулась о порог и упала на пол с чрезвычайным грохотом.

Храп в соседней спальне захлебнулся и прервался, голос разбуженного Ксенофилиуса возвестил миру: «Ух!», и утро наконец вступило в свои права в доме Лавгудов — будто выплеснулось на лица его хозяев. Зевающие и потягивающиеся родители заглянули в комнату дочери. Увидели разбросанные по полу вещи, пестрокрылого сварлука, сопящего лапками кверху, сладко и безмятежно спавшую Луну — и пошли умываться.

fin