Ты был бы мной (джен)

Искал он в людях совершенства, а сам — сам не был лучше их.

В отделе авроров темно и прохладно, словно даже влажно от теней по углам, разросшихся и молчаливых. Гарри развернул кресло спиной к проходу, как делал каждое утро, и теперь раскладывает незатейливые пасьянсы, мучая гудевший компьютер. Чудо техники появилось в отделе всего месяц назад, когда Артур Уизли с подачи Гарри смог с уверенностью сказать, что маггловская игрушка достойно выдержала испытания по преобразованию магией и способна стать ярким примером внедрения маггловской технической мысли в сознание волшебников. До сознания еще не дошло, но в отделе Гарри компьютер явно и успешно его заменил. Авроры теперь с утра хихикают над электронной перепиской, а вон Долиш сам с собою играется в учебную стрелялку, любо-дорого посмотреть. Только Гарри не посмотрит, он же весь рабочий день сидит ко всем спиной, слушает гудение пыльного процессора, грызет ногти. Главная его, аврора, задача — до рези напрягать глаза, всматриваясь в яркие рубашки карт, и пробовать, пробовать-таки провернуть одно дельце — поддеть мышкой карту и не отпускать, видя, как дрожит виртуальная дрянь в мареве экрана. Заглянуть под нее. Увидеть карту, и чтобы непременно нужную, хорошую. Такую, которая сделает пасьянс и Гарри заодно.

К вечеру тени выползают из углов и кладут свои прозрачные ладони на плечи Гарри. Вот тогда ему кажется, что пора выйти на улицу и убить кого. Но Гарри не маньяк какой-нибудь, он — юный аврор, поэтому убивать самому ему не приходится.

Гарри накидывает мантию и, насвистывая, отправляется в атриум — коллеги кивают, как старому знакомому или как другу, что вполне возможно, а Гарри улыбается и кивает им в ответ, как положено важному человеку. Он становится в очередь к одному из каминов, и пока она тянется, болтает с соседями о пустяках.

Когда зеленое пламя подхватывает Гарри, ему кажется, что оно ползет по его хребту, подменяя позвонки один за другим, словно тасуя карты и выбирая ту, что лучше и хорошее, вгрызается в мозг, который в своей воспаленнности даже не замечает этого, и тогда на ум Гарри приходит занятная идея — здорово бы самому убиться.

Но Гарри знает, что нельзя, нельзя. Склизкий белый человек только и хочет, чтобы Гарри убился или наложил на себя руки. Тогда он, того гляди, выйдет из-за спины юного аврора, посмотрит проникновенно в глаза и предложит вернуть должок.

Лицо Гарри обдувает прохлада, да такая, что Гарри расстегивает мантию и расслабляет узел форменного галстука — ему становится все равно, что нельзя убиться. Гарри расслабленно шагает по незнакомой улочке, на которую неизвестно как забрел, шагает и насвистывает, и в голове у него крутится нехитрая карточная комбинация, что-то вроде — дойти до вон того магазина, остановиться, оторвать заусенец у ногтя большого пальца, лечь на асфальт, уснуть и не просыпаться. Со всех сторон стоящая комбинация, лучшая и хорошая.

В глубине души, в том темном и смрадном уголке, в который Гарри никогда не заглядывает, мерзко хохочет воспоминание о доме, о Джинни, о Роне с Гермионой. Ему, воспоминанию, сейчас бы вскинуть голову, показать во всю ширь свою щербатую глотку, чтобы проняло, чтобы Гарри встряхнулся, так и так, и повернул назад. Однако Джинни просто оглядывалась, грустно смотря на него через плечо, а Рон вообще спал. Некогда было воспоминанию пронимать Гарри.

Он останавливается, запнувшись ногой о бордюр. Вокруг гудит мир — магглы, машины, музыка — гудит как пыльный компьютер, и Гарри почти верит, что мягкая поступь за спиной ему только мерещится. Он вдыхает запах города, раз, другой, и заставляет себя не оборачиваться.

Теперь нужно глубже засунуть трясущиеся руки в карманы и идти дальше. Насвистывая громче. Наклеив на лицо улыбку пошире.

* * *

— Помнишь, скажи, помнишь, холодную землю, по которой ты бежал босыми ногами, бежал и спотыкался? Помнишь ветер в лицо — густой, колючий, помнишь ветки? Они царапали твою шею, царапали твою шею… — милый молодой человек так веселится, что захлебывается смехом, хлопает себя по бокам, икает — и с уголка губ, ты смотри, свисает тонкая струйка слюны.

Гарри поверьте, есть что делать. Он никогда бы не пошел на допрос пленника, плюнул бы, даже если ему Кингсли приказал, потому что работы завались. Но Скабиор отказался давать показания до тех пор, пока Гарри не придет и лично его не допросит. А показания Скабиора ой как важны.

Гарри сидит здесь битых два часа и слушает ахинею. Скабиор, вихлястый, тонкий Скабиор, скалит узкие губы. Скабиор смотрит на Гарри испытующе и очень серьезно, болтая без умолка о всякой чертовщине. Скабиор усиленно притворяется, что сошел с ума, и теперь хочет свести с ума Гарри.

— «Га-арри!», «Га-арри!» — кричала твоя подружка, «По-оттер!», «По-оттер!» — шипела миссис Лестрейндж, и кому из них верить, правда? — отсмеявшись, спрашивает он снова. Он манерничает, смешно ломая голос. Смешно. — Ты, наверное, кончал, не переставая, от одних только этих воплей.

Гарри делает вид, что зевает. Встает, подходит к двери.

— В последний раз спрашиваю — где тело Вероники Лист?

— Я заскочу домой? — вдруг будничным тоном просит Скабиор. — Прежде, чем вы отдадите меня дементорам, я заскочу домой? У меня в тайничке бутылка отличного Огденского хранится, еще Флетчер, когда жив был, протолкнул по старой дружбе. Выпью — но немножко, с глоточек, для здоровья нужно. Потом можешь меня убить. Это вторая просьба, Поттер, тебе ведь не трудно. Кончи меня сам, не надо дементоров.

Он смотрит на Гарри по-прежнему серьезно и испытующе, только вот кривляться перестает. Он чешет свои острые, все какие-то неправильные запястья, он покачивает носком модного сапожка. Ждет.

— Ты предстанешь перед Уизенгамотом, Скабиор, а уж суд решит, назначать ли тебе смертную казнь или нет. Тебе ведь уже объяснили — если скажешь нам, что сделал с трупом Вероники Лист, Кингсли будет ходатайствовать о пожизненном заключении, — ложь Гарри выходит вялой и неубедительной, потому Гарри стыдно, что приходится прятать глаза.

— Ага, — кивает Скабиор. — Знаешь и все понимаешь. Ты разговариваешь с мертвечиной, это я мертвечина, потому что как только я вам выложу про Веронику, меня тут же переправят в Азкабан — без суда, без следствия, дело житейское. Поттер, давай так — я тебе Веронику, а ты лично отвезешь меня домой и убьешь там. Я и попытку бегства изображу, если надо; и тебе, юному нашему, ничего не будет от начальства, разве что медалька за храбрость.

Гарри опускает кулак, которым хотел стукнуть в дверь камеры, чтобы пригласить конвой. Спрашивает отстранено:

— Почему я?

— А кто еще? — удивляется Скабиор. — Думаешь, на хрена я тебе одному колоться захотел?

Гарри молчит.

— Герой, твою мать, всей Англии… — шипит Скабиор в сторонку. — Ты у нас победитель, сражаешься со злом, убиваешь плохих, — терпеливо, как маленькому ребенку, начинает объяснять он. — Сколько Упивающихся в финальной битве полегло? Так-то. У Нотта в плохую погоду ныло правую колено, он, шельмец, любил мятный чай и первоклассно играл в гольф. У него был пес пастушьей породы, и пса звали Мажордом. Каждое воскресенье Нотт отсылал десять галеонов детскому приюту святого Мартина. Макнейр собирался заделаться яхтсменом, представь только, а Лестрейндж, который Рабастан, наоборот, мечтал о жизни где-нибудь в глуши. Дальше продолжать?

— Это к чему все? — высокомерно бросает Гарри.

На узких красных губах Скабиора вновь расцветает гнусная ухмылочка.

— Поттер, ну чего тебе стоит, а? Грохни меня сам, я тебе всю историю Вероники преподнесу, ты в обиде не останешься.

— Какая история? — пожимает плечами Гарри. — Мы все и так знаем: во время егерских забав ты поймал студентку Хогвартса, шестой курс, Равенкло. Сивый свидетельствовал против тебя — в последний раз девочку видели, когда ты уводил ее в лес. Так что заканчивай комедию и говори, куда ты дел тело.

— А Фенрир не рассказывал, зачем я ее повел? — вкрадчиво спрашивает Скабиор. — Нет? А хочешь, я расскажу? Ты только слушай внимательно, словечек не пропускай. Наша Вероника предприимчиво воспользовалась осадой Хогвартса, чтобы продавать студентам некие защитные зелья. Сам знаешь, сколько их тогда появилось. — Он брезгливо одергивает манжеты. — Я ничего не имею против подобного бизнеса где-нибудь, скажем, в Лютном переулке, но вот, поверь, мне не нравится, что в школе детям толкают дрянь, которая напрочь лишает их страха. Один второкурсник, мне рассказывали, наглотавшись маггловского спасительного порошка, отправился в Хогсмид поучить дементоров уму разуму… ну не люблю я этого. И не играю в благородство, таких тварей убивая.

— Кто рассказывал? — отрывисто говорит Гарри.

Скабиор смеряет Гарри долгим взглядом.

— Снейп. Он эту Веронику хотел очень чисто и изящно убрать, ну ты ведь знаешь Снейпа, да не успел — я сам все сделал. Снял в Хогсмиде, так что брешет тебе Фенрир про егерские забавы. Снейпа хоть помнишь? Давай меня, как его, а? Чтоб по-быстрому, не мараясь, чтоб тебе чистеньким остаться. Ударь Режущим — вот сюда, я покажу. — И он действительно показывает. Даже встает, чтобы показать.

Гарри тупо смотрит на впалый живот, белоснежный и склизкий, как думается ему сейчас. Засаленная блуза, когда-то бывшая зеленого цвета, обрамляет плоть подобно крыльям какой-нибудь погрызанной моли, и общее впечатление выходит тягостным. У Гарри даже сосет под ложечкой.

— Я не убивал Снейпа, — говорит он, с усилием отводя взгляд.

— Да как же, — Скабиор хмыкает, опускает блузу и вновь усаживается на стул, не забыв положить ногу на ногу. — Он мне все рассказывал. Ты его убил, молодчина. Не остановил моего Лорда, когда тот науськивал Нагайну.

— Он не мог тебе рассказать, он умер! — Гарри натужно смеется, ведь надо же, надо — Скабиор действительно сумасшедший. Сумасшедший, и сводит Гарри с ума. — Как он тебе рассказал? Врешь, Скабиор, врешь.

Скабиор проводит рукой по лицу. Скабиор устал. Он подходит к Гарри и дает ему по скуле. Легонько, без замаха. Гарри даже не пытается сопротивляться. Ну кровь в венах дохлая, чего уж там.

— Очень просто, — спокойно говорит Скабиор. — Он ходит за мной. И сейчас он здесь. У него мягкая поступь, ее не услышишь, прислушиваясь. Знаешь, что он говорит? Он говорит, что хочет достать тебя. Ты знаешь, что это такое? Это когда пальцы смыкаются на шее — вот та-ак, а голова откидывается назад — вот так, да-да, чтобы кадык трепыхался, — он проделывает все это с Гарри, и Гарри, который может Скабиора одним взмахом палочки по стене размазать, нисколько не возражает. — Ты думаешь, что ты герой? Что лучше нас? Да, хороший, это так, ты лучше. Потому что мы проиграли, а вы победили. Но ты подумай, Поттер… — очень нежно, почти невесомо Скабиор проводит костяшками пальцев по щеке Гарри. — Подумай, кем бы ты был, если бы случилось наоборот. Кем бы ты был? Кем? — Скабиор тихонько смеется, кротко, словно мальчик, потом, приблизив лицо вплотную в Гарри, шепчет: — Ты был бы мной.

Его глаза, блекло-голубые, совсем как его выцветший аристократизм, не выражают ничего. Пустота. И Гарри с трудом сдерживается, чтобы не сглотнуть и не проглотить эту пустоту, которая прожгла бы тело и перетасовала карты. Не оставила Гарри ни единого шанса на спасение.

— Гарри, убей меня сам. Соверши героический поступок. Убей преступника, — Скабиор мягко отступает назад. — А в следующей жизни я убью тебя. За мной должок.

Гарри отпускает. Гарри даже поправляет очки. Ну и что, что он дышит тяжело, словно пробежал сотню лиг, и его трепыхающееся гнилое сердце не слышно разве, что в Пристоне? Ну и что?

— Где тело Вероники Лист? — непослушными губами выговаривает он.

Скабиор ухмыляется. Его глаза, серьезные и испытующие, прожигают насквозь, а сам он ухмыляется.

* * *

Потом наступает осень. Первая после победы. Воздух прозрачен, синее небо, первые листья одевают золотистые одежды — все как обычно. Голуби снулые. И со дня казни Скабиора посредством Поцелуя дементора проходит какие-то две недели, три дня и пять часов.

Все хорошо. Даже изо дня в день лучше.

Гарри, слыша за собой мягкие шаги, болезненно морщится. Редко, когда оглядывается.

Но улыбаться — улыбается шире.