Слишком много войны (гет)

Просто её любовь стала чуть горче,

словно в неё долили морской воды.

Анна Ривелотэ. «Книга блаженств»

В воздухе одурительно пахнет цветущими розами. Я вдыхаю полной грудью и прикрываю глаза от удовольствия. Август выдался как никогда жарким — газоны стоят жёлтые и безжизненные, но мамины клумбы как всегда свежие. Как ей это удаётся, я не знаю.

Через неделю у меня свадьба — большая радость, особенно на фоне последних событий и хаоса, творящегося в мире вокруг меня. Ровно неделя на то, чтобы попрощаться с этим домом и этой жизнью — маггловской жизнью. С родителями, старыми друзьями, которых, впрочем, уже почти не осталось. Со старыми привычками и укладом.

Мама говорит, что встретить человека, подобного Джеймсу, — великое счастье, что мне очень повезло с ним. Знала бы она только о том, что творили они с Сириусом в школе, да и продолжают творить, — не думала бы так больше. Видела бы его, когда он говорит об Упивающихся и том, что мечтает сделать с каждым из них, как загораются ненавистью его глаза — пришла бы в ужас и не поверила, что он может быть таким.

Там, за окнами этого дома, за этим забором, который ограждает меня от мира магов, идёт война. Но здесь о ней не ведают и в неё не верят.

А потому я вдыхаю полной грудью — ещё и ещё раз — потому что через неделю это перманентно счастливое лето кончится.

У Джеймса свой собственный дом в Годриковой Лощине, и когда мы поженимся, то переедем туда, к нему, и начнём жить собственной жизнью. Заведём детей, создадим семью.

И никакая война нам страшна не будет, точно знаю.

* * *

Камин за спиной полыхает внезапно и очень ярко — резко оборачиваюсь. Там Джеймс, точнее, его голова, сначала я даже пугаюсь — всё-таки не привыкнуть мне ко всем этим магическим традициям и средствам связи. Улыбаюсь и, подойдя к камину, опускаюсь на колени.

— Привет, — говорю. Он тоже улыбается и почти шепчет:

— Здравствуй, Лили.

Мы смотрим друг на друга и молчим, как будто набрали в рот воды, или как будто не виделись ещё вчера. А потом он прерывает молчание:

— Я соскучился…

И мне вдруг кажется, что внутри меня рушится стена, мне хочется обнять его, прижать к себе покрепче и никогда не отпускать, целовать его губы, его щёки, его прикрытые веки… Только этого не выразить словами, и когда он так далеко, я ничего не могу сделать, кроме как сказать банальное и такое бесчувственное:

— Я тоже. — И добавить: — Ты даже не представляешь, насколько сильно.

— Я тут подумал… Ты ведь ещё не видела дом в Годриковой Лощине, — мы никогда не называем его «наш дом», потому что он пока не наш, он пока чужой и неприступный. Пока. — Может, сходим, посмотрим? Я ведь тоже не был там сто лет. Как ты думаешь?

— Отличная идея, — на самом деле, меня почти не интересует дом, мне просто хочется побыть рядом с Джеймсом ещё чуть-чуть. Всегда быть рядом с ним.

— А если я позову ребят, ты не будешь против?

— Нет, конечно, — улыбаюсь ещё шире. — Только попроси Сириуса поменьше курить — от запаха сигарет мне становится плохо.

— Хорошо, милая.

Мы договариваемся, что он зайдёт за мной через полчаса — раньше-то я всё равно не соберусь. Джеймс исчезает, я бегу в комнату одеваться.

Мама ходит по дому и напевает что-то себе под нос, как будто это не у меня свадьба, а у неё, отец пропадает на работе, а Петунья… У неё теперь тоже свой дом, отдельный, в Сассексе. И мама говорит, что Туни там счастлива. Я рада за неё, пусть даже ей на моё мнение плевать. А мама всё напевает — мне слышно её пение из спальни. Что-то про кольца, любовь и голубей. Что-то радостное и свадебное. Я улыбаюсь и смотрю в окно — лето уже не кажется таким жарким и душным. Мне так показалось, а на самом деле всё очень даже прекрасно.

* * *

— Миссис Лили Поттер, — я оборачиваюсь на голос и улыбаюсь подошедшему ко мне Ремусу.

— Пока ещё нет.

— Но скоро ведь станешь, — улыбка у него тёплая и располагающая к себе. — Каково это?

— Каково это — что? — спрашиваю. — Каково это — понимать, что скоро выйдешь за человека, который тебя любит? Или каково это — вступать в новую, практически неизвестную тебе жизнь. А, Ремус? Что ты имел в виду?

Он чешет подбородок и смущается:

— Вообще-то, ничего такого. Просто мне всегда было интересно, что чувствуют девушки, когда меняют фамилию. У тебя не возникало желания оставить свою?

Я смеюсь.

— Нет, не возникало. Я же выхожу замуж по любви. Так с чего бы мне желать отдалиться от своего будущего мужа?

— Тоже верно, — он утвердительно качает головой.

— Джеймс на чердаке, проводит инвентаризацию.

— О, понятно. Пойду, помогу ему что ли. Не скучай тут.

— Не буду, — отвечаю. Он уже почти подходит к входной двери, когда я окликаю его: — Ремус! — оборачивается. — Ты же будешь у нас на свадьбе? В смысле, ты же сможешь быть?

— Конечно, Лили. Я был бы… хм… совсем зверем, если бы пропустил вашу свадьбу.

Он улыбается как-то грустно и уходит в дом. А я продолжаю стоять в саду, думая о том, как не повезло бедному Ремусу. Он не любит, когда его жалеют, но никто не запрещает мне делать это про себя.

А сад здесь совсем не такой, как у нас дома: заросший и неухоженный. Я думаю о том, как буду приводить его в порядок, пропалывать, садить цветы, поливать — что нам ещё делают в саду. Представляю, как он будет преображаться, становиться красивее и ухоженнее. Всё это как-то приближает меня к новой жизни, к тому, что будет через неделю и после, много-много лет после…

Запах здесь тоже не такой, как у мамы в саду: у неё чинно пахнет розами, а здесь витает аромат полевых цветов. Я удаляюсь от дома, вдыхая не приторную сладость, свежесть, свободу. Срываю васильки и собираю букет, разбавляя его колосками, и мне так хорошо здесь — под кронами этих уже почти диких яблонь и вишен. Я отодвигаю тяжёлые ветви, которые так и норовят влезть в глаза, а потом срываю спелое большое яблоко и сажусь на землю, облокачиваясь о ствол. Фрукт сочный и вкусный, чуть кислый, но эта кислота как раз разбавляет приторность. Сок течёт по пальцам, и я слизываю его совсем по-детски — будучи взрослой я редко позволяю себе такую распущенность. Но в этом саду и в этом доме, здесь и сейчас, мне можно всё. Мне хочется показать дому себя, всю свою сущность, как будто он живой и как будто от моего поведения сейчас зависит, примет ли он меня, буду ли я здесь счастлива. И это важно, чертовски важно быть сейчас самой собой.

А потом я закрываю глаза, прислоняясь головой к тёплому яблоневу стволу, и вдыхаю всей грудью неимоверный запах собственного сада, моего сад. Он уже мой — мне так хочется…

Когда к аромату цветов примешивается терпкий запах сигарет, я невольно хмурюсь. Резко открываю глаза, всматриваюсь в просветы между кронами деревьев. И говорю:

— Блэк, выходи уже.

— У тебя есть одна странная особенность, Эванс, — медленно, чуть растягивая слова, произносит выходящий из-за спины Сириус. — Ты, кажется, чуешь меня за километр. Я вот думаю, может быть, ты тоже анимаг, только скрываешь это ото всех?

Я ухмыляюсь.

— Я чувствую не тебя, а вонь от твоих сигарет. Так что всё просто: я не анимаг, у меня всего лишь аллергия.

— Ну ладно, сделаем вид, что я тебе верю. Только учти, я не перестаю тебя подозревать.

Я тяжело вздыхаю и опять расслабляюсь, прикрывая глаза. И, практически в точности повторяя его слова, говорю:

— У тебя тоже есть странная особенность, Блэк: ты вечно меня во всём подозреваешь. Может быть, ты ревнуешь, только скрываешь это ото всех?

Я уже готова к словесной перепалке — мы с Сириусом, кажется, не можем по-другому. Каждая наша встреча, каждый разговор, заканчиваются одним и тем же: склокой. И это очень нехорошо, если учитывать, что он — лучший друг моего жениха.

Но тот меня вдруг удивляет: он не отвечает, просто молчит, я даже открываю глаза и смотрю на него — Сириус глядит куда-то вдаль и курит-курит-курит.

— Знаешь, Эванс, — произносит он вдруг каким-то натянутым голосом. — Мне кажется, что в чём-то ты права.

И меня шокирует это заявление, потому что Сириус Блэк, признающий себя в чём-то виноватым, — это просто картина из серии «очевидное и невероятное». Но он удивляет меня ещё больше:

— Ты хорошая девушка. Но, наверное, слишком хорошая. Слишком красивая, слишком умная. Ты «слишком», Эванс, не обижайся, но я думаю, что честность в этом вопросе — немаловажный фактор. Ты мне не очень нравишься, думаю, это не откровение для тебя. И мне не очень хочется, чтобы Джеймс связывал с тобой жизнь.

Он опять замолкает, и я, постепенно выходя из ступора, тихо отвечаю:

— Что ж, спасибо за честность, Блэк, но…

— Подожди, я не закончил, — прерывает он меня и подкуривает очередную сигарету — нервничает. — Я знаю, ты считаешь меня парнем с пустой головой — бесшабашным и неразумным. Здесь ты тоже права. А ещё в мои планы точно не входит жениться. По крайней мере, ещё лет десять — точно. В конце концов, своей семье я больше ничего не должен — этот вопрос я решил, — и почему бы тогда не пожить в своё удовольствие? Ведь потом такой возможности может и не быть. И, знаешь, я всегда думал, что Джеймс считает точно так же, как я. Что мы с ним вместе будем одинокими волками, что он, мой лучший друг, всегда будет рядом… Я думал так долгих шесть лет, а потом появилась ты, и всё пошло не так, — он замолкает и вдруг садится рядом со мной, я ощущаю его тёплое плечо через тонкую ткань. — Поэтому ты мне не очень нравишься.

— Чёрт возьми, как логично, — грустно замечаю я. — Знаешь, все эти шесть лет я сама не могла представить, что когда-нибудь свяжу свою жизнь с Джеймсом Поттером. И ты… Ты тоже немного «слишком» для меня, Блэк. Но я ведь не стараюсь забрать его у тебя полностью, как делаешь это ты, верно?

— Я никогда не настраивал его против тебя. Поверь мне, это не в моих интересах. Может быть, мне и хотелось бы этого, но я же не дурак — понимаю, что тогда я упаду в глазах Джеймса. А его мнением я дорожу. Никогда, ни разу я не просил его не жениться, не заставлял выбирать. Никогда, понимаешь? Он знает, что я тебя недолюбливаю, но на этом всё заканчивается. Ты веришь мне?

— С твоей стороны это просто благородство, Блэк. Да, я верю тебе. В первую очередь потому, что мне кажется, поставь ты Джеймса перед выбором, он выбрал бы тебя.

Сириус смотрит на меня удивлённо.

— Ты всерьёз так думаешь? — я отрывисто киваю. — Иногда ты бываешь дурой, Эванс, непроходимой дурой. Поттер любит тебя больше жизни. Подумай сама, стал бы он жениться на тебе, если бы не любил? Он же свободолюбивый, а брак, пусть и косвенно, но налагает какие-то ограничения на личную свободу. Он впустил тебя в жизнь — мне для этого понадобилось намного больше времени.

— Иногда мне кажется, что он сбежит от алтаря. Бросит меня прямо перед церемонией, и никогда больше не вернётся. Именно из-за этой чёртовой свободы.

— Не глупи. И не думай о плохом. Он не собирается бежать — поверь мне, — Блэк, наконец, улыбается своей задиристой улыбкой. — А если сбежит, ты всегда можешь рассчитывать на меня — всю жизнь мечтал встречаться с идеальной девушкой.

Я смеюсь и пинаю его в бок локтём.

— Умеешь же ты утешить, Блэк!

— Всегда к твоим услугам, Эванс. Обращайся, если что, — он встаёт и протягивает мне руку. — Давай заключим перемирие. Пакт о ненападении. Как тебе идея? Мы ведь взрослые люди, можем найти какую-то золотую середину.

Я пожимаю его широкую ладонь.

— Точно можем? — спрашиваю.

— Если ты не будешь запрещать нам пить пиво по пятницам, Эванс, я прощу тебе всё, что угодно.

— Не буду.

— Тогда с моей стороны условий больше нет. С твоей?

— Я прощу тебе всё, если, — я замолкаю, потому что не могу решиться. Эта идея появилась у меня давно, да и Джеймс точно не будет против, но спросить прямо сейчас и вот так напрямик мне сложно. — Если… Если ты будешь крёстным нашего первого ребёнка.

Я чувствую, как его рука напрягается. Он открывает рот и хочет что-то сказать, но, кажется, теряет дар речи. Наконец, выдавливает из себя:

— Я… Я почту за честь… Конечно… Лили.

— Спасибо. Я рада… Сириус.

Он, в конце концов, отпускает мою руку, скованно улыбается и не может найти слов. Потом всё-таки выдавливает:

— Я пойду… Найду Джеймса…

— Они с Ремусом должны быть на чердаке.

— Да, спасибо. Спасибо, Лили, — и он уходит, а мне кажется, будто он поблагодарил меня вовсе не за то, что сказала ему о местонахождении друзей.

Я улыбаюсь и качаю головой — какие же мы все ещё дети — и смотрю в голубое небо. Кажется, только что у меня стало одним другом больше — это ли не счастье…

* * *

Питер опоздал. Говорит, что его задержали какие-то дела, что он встречался с какими-то друзьями. Сириус с Джеймсом переглядываются — какие ещё друзья могут быть у Питера? А я молчу, потому что считаю, что Петтигрю давно нужно найти себе новых друзей, ведь он явно уступает ребятам во всём, даже странно, что он с ними так долго дружит. Мама говорит, что есть люди, которым это нужно — держаться в тени сильных личностей и идти вслед за ними туда, куда они укажут. Быть зависимым от кого-то, вот что им нужно. Ремус молчит тоже, видимо, думает так же, как я.

А Питер необычайно весел, говорит мне, что я сегодня прекрасно выгляжу и всё такое, жмёт Джеймсу руку и заявляет, что он безумно счастлив за друга, потому что тот отхватил себе сокровище.

Мы садимся в гостиной этого ещё не нашего дома. Диваны продавленные, пружины скрипят, когда мы на них садимся. Сириус достаёт из кармана бутылку огневиски и подмигивает ребятам, Джеймс наколдовывает стаканы.

— Есть разговор, — говорит он. Я удивляюсь — обычно они не посвящают меня в свои планы и идеи. Сириус думает о том же, потому что смотрит на меня, а потом недоумённо на Джеймса. Тот перехватывает его взгляд и говорит: — Лили это тоже касается, Сириус.

— Ладно, как скажешь, — соглашается Блэк и улыбается мне. — Лили, добро пожаловать в нашу маленькую компанию.

Я чувствую в его словах некоторую издёвку, но не такую открытую и сильную, как обычно, а потому просто улыбаюсь в ответ.

— Я говорил с профессором Дамблдором сегодня утром, ребята, — Джеймс переводит взгляд с одного на другого. — Насчёт Ордена Феникса.

Я впервые слышу это название, а потому хочу уже спросить, что это такое, но не решаюсь, потому что по виду ребят понимаю, что они-то это название слышали уже не раз. Решив спросить всё потом у Джеймса, я расслабляюсь в кресле, сжимая в руках стакан с нетронутым напитком.

— Что он сказал? — спрашивает Сириус.

— Он сказал, что мы ещё слишком молоды, но…

— Какие могут быть «но»? — резко бросает Люпин. — Я не раз предупреждал вас, что именно так он и скажет!

— Брось, Ремус, ставлю галеон, что он нас примет — в Ордене сейчас не так уж много народа, насколько я знаю, — говорит Сириус.

— Откуда тебе знать, сколько там народа? — патетически интересуется Ремус. — Или у тебя есть друзья-шпионы там, в закрытой организации?

Сириус качает головой.

— Может, вы заткнётесь и послушаете меня? — спрашивает Джеймс. — Он сказал, что примет нас, но ему нужно будет хорошенько проверить, на что мы способны, прежде чем он будет отпускать нас на серьёзные дела.

Я напрягаюсь при упоминании «серьёзных дел». Куда ещё втягивают этих идиотов? Я-то думала, после школы они угомонятся и будут жить как нормальные люди.

— Брось! — почти кричит Сириус. — Он что, заставит нас заниматься бумажками? Сидеть в штабе и подносить всем кофе? Или что ещё он имеет в виду под словом «проверить»? — он залпом выпивает весь виски из стакана и, поставив посудину на пол, упирается руками в колени и пристально смотрит на Джеймса. — Я хочу сражаться, Джеймс! Я хочу защищать свою страну! Я иду туда не для того, чтобы меня проверяли и решали, способен ли я на что-то серьёзное. Я готов к серьёзному! Я способен на него! Так какого лысого Мерлина Дамблдор решает за меня?!

— Ты закончил? — спокойно отвечает Джеймс и ждёт, пока Сириус кивнёт. — Тогда позволь мне объяснить, мой дорогой друг. Это организация Дамблдора, и только ему решать, кто на что способен и кто к чему готов. Если хочешь сразу идти бить морды врагам, иди в аврорат — туда как раз набирают пушечное мясо. А я не собираюсь погибать в первой же операции…

— Постойте! — не выдерживаю я. — О чём это вы тут толкуете?

Они все смотрят на меня удивлённо, как будто забыли, что я тоже нахожусь здесь. Как будто это нарушило обычный ход подобных собраний. Сириус и Джеймс переглядываются, и на лице Блэка расцветает ухмылка.

— Объясняй ей сам, Джеймс, нечего на меня так смотреть.

Он выставляет руки вперёд в защитном жесте. Джеймс вздыхает.

— Лили, милая… — сцепляет руки в замок и тяжело вздыхает. — Ни для кого не секрет, что сейчас идёт война. Она только набирает обороты, и большинство предполагает, что всё самое тяжёлое впереди. Люди разделились на несколько лагерей. Кто-то поддерживает идеи человека, называющего себя Лордом Волдемортом, кто-то нет. Авторат, конечно, пытается оказывать сопротивление Лорду, но часто терпит крах. А потому Альбус Дамблдор создал свою собственную секретную организацию, которая борется с Упивающимися и Волдемортом. Она называется «Орден Феникса». И мы хотим туда вступить.

— Вы сумасшедшие, — заявляю я. — Я не могу запретить остальным, но ты даже не думай, Джеймс!

— Но…

— Никаких «но»! Это слишком опасно!

— Боюсь, ты не понимаешь, Эванс, — холодно замечает Сириус. — Ты не можешь остаться в стороне, ты магглорождённая, и если всё пойдёт так и дальше, то единственный выход, который у тебя будет — уехать из страны. И то не факт, что туда, куда ты сбежишь, когда-нибудь не доберутся Лорд и его приспешники. Ты, твоя семья — они все будут в опасности. Если не сражаться.

— И почему же сражаться должны вы, только что закончившие Хогвартс?

— А больше некому, — он странно ухмыляется. — Скоро вообще никого не останется, Эванс, только старики и дети.

Я качаю головой.

Джеймс смотрит на меня умоляющим, но твёрдым взглядом. Взглядом человека, который в чём-то уверен и не собирается менять своего решения. И я почему-то уверена, что он меня обязательно убедит в правильности своего решения. У него вообще есть странная способность убеждать меня во всём.

А я встаю и выхожу в сад. И обещаю им всем подумать.

* * *

Я всегда считала, что свадьба — самое прекрасное, что может быть в жизни девушки. Платье, фата, букет, радостные гости, счастливые родители, красивый жених, кольца, голуби, улыбки, «Я согласна» и «Вы можете поцеловать невесту». Путешествие и первая брачная ночь.

Казалось бы, в этом нет ничего нового, но сердце щемит при мысли о свадьбе…

Я сижу у зеркала и смотрю на своё зарёванное лицо. Причёска сбилась, под глазами — подтёки туши, белоснежное платье всё в пятнах.

Я никогда не думала, что свадьба будет самым ужасным в моей жизни.

Стук в дверь — Джеймс. Я прячу лицо в ладони, он присаживается около меня и обнимает за плечи.

— Лили, — шепчет он и поглаживает спину. — Лили, не плачь, успокойся. Ведь ничего страшного не случилось, милая.

— Испорчен день, который должен был быть самым счастливым в нашей жизни, а ты говоришь, что ничего не случилось?

Пытаюсь скинуть его руки.

— Все живы — это самое главное…

И я понимаю, что он прав, а я — эгоистка. Убираю руки от лица, смотрю на него в зеркало.

— Прости, ты прав, конечно. А у меня просто нервы.

— Я понимаю.

— Какого чёрта им было надо?

— О, они оставили послание. Мне и моим родителям.

— Какое ещё послание? — Джеймс в зеркале пожимает плечами и отводит взгляд.

— Неважно.

— Важно, Джеймс.

— Сказали, что наша семья ещё заплатит за связь с гр… с магглой.

Я криво усмехаюсь — этого следовало ожидать. Злость вскипает внутри, бурлит, и я говорю:

— Ещё не поздно всё изменить.

Джеймс смотрит на меня непонятным взглядом и отвечает:

— Именно.

— Значит, нам не стоило жениться?

— Нет, нам нужно отменить свадебное путешествие и научиться постоять за себя.

— Орден Феникса?

— И аврорат.

Я тяжело вздыхаю и качаю головой. И знаю, что ни к чему хорошему это не приведёт. И повторяя фразу, сказанную полчаса назад в совершенно других условиях, говорю:

— Я согласна.

Свадьба всегда меняет жизнь человека. Мою тоже. Только, кажется, совсем не так, как мне хотелось раньше.

* * *

Я не замечаю, как приходит осень. Дожди идут беспрерывно, кажется, им не будет конца. Вокруг всё серое, и люди под зонтами тоже какие-то однородно серые, бегут, спешат, смотрят в землю.

Мы проходим ускоренный курс обучения в школе авроров. Признаться, это не то, чего я ожидала от семейной жизни. Ежедневные тренировки выматывают, тело покрыто синяками и ссадинами. Каждый вечер мы приходим домой и без сил падаем на кровать, чтобы на следующее утро, ещё затемно, встать и опять тренироваться.

Нас учат сражаться и убивать. Убивать профессионально, так, чтобы не дрожала рука, сжимающая палочку. И на вопрос, чем же мы отличаемся от Упивающихся, мне отвечают, что это всё ради нашего будущего и будущего наших детей, что мы несём доброе и вечное, что мы боремся со злом. А я не верю в убийство ради жизни. И в жизнь ради убийства не верю тоже. Но кому интересно моё мнение.

Джеймс с остервенением учит и отрабатывает заклинания, тренируется даже дома по выходным, когда можно было бы отдохнуть и съездить к родителям. Джеймс уверен в том, что мы всё делаем правильно, что быть аврором — это именно то, что нам нужно, мне и ему, нашей семье. И он забыл, кажется, ту свою фразу о пушечном мясе, сказанную когда-то Сириусу. А я уже почти жалею, что связала с ним свою жизнь. И что не вернулась к магглам после окончания школы, жалею тоже.

Иногда мы ходим на собрания Ордена Феникса. Там я вижу точно таких же серых и уставших Ремуса, Питера и разом спустившего весь свой пар и задор Сириуса. Ещё вижу Дамблдора, который рассказывает последние новости и о том, что мы опять кого-то потеряли. Бросается пафосными фразами о мире и любви. А слушаю и сухо киваю, а по ночам плачу в подушку.

Потому что невероятно трудно осознавать, насколько взрослая жизнь не соответствует твоим ожиданиям.

* * *

Первая официальная вылазка. Аврорат считает, что мы готовы. Дамблдор считает также. Я так и не поняла, кто именно послал нас сюда, в эту богом забытую деревушку на краю земли, я просто иду вперёд, держа палочку и осматриваясь. Чувствую себя куклой, марионеткой, которую кто-то дёргает за невидимые ниточки. Спина Джеймса маячит впереди, справа — Алиса Лонгботтом, моя бывшая сокурсница. У неё сжатые в тонкую нить губы и испарина на лбу.

Наша задача — предотвратить нападение Упивающихся. Кто сказал, что сегодня они будут здесь, история умалчивает. Нам, простым смертным, пушечному мясу, такое не рассказывают. Наша задача — обезвредить и захватить. Если не будет возможности сделать это, то убить. Всё до невозможности просто. Ах да, ещё стоит попробовать сохранить собственную жизнь, но это второстепенно.

Наша группа, пять человек (мы, Лонгботтомы и Бенджи Фенвик) устраиваем засаду в небольшом домике на окраине. Джеймс прячется за цветастой занавеской и смотрит на улицу, Лонгботтомы стоят около стены, на которой часы с кукушкой отсчитывают время. Фрэнк обнимает Алису за плечи и что-то шепчет ей еле слышно на ухо — я перевожу взгляд на прямую спину Джеймса, невольно завидуя им. Фенвик стоит у двери и крутит в руках палочку, заметно нервничая.

Я становлюсь с другой стороны от окна и, опершись на стену, прикрываю глаза. Сколько нам ждать — час, два или десять — не знает никто. У меня есть время подумать…

…Джеймс рядом отрывисто охает. Встаю, приникаю лицом к оконному стеклу, и сон проходит сразу же.

Мимо нас стройной колонной идут Упивающиеся. Их много, человек тридцать, не меньше, и я невольно сглатываю образовавшийся в горле ком. В соседнем переулке кто-то кричит фальцетом — нервы не выдержали, а мы затаились и молча смотрим, боясь лишний раз вдохнуть. Я бросаю взгляд через плечо — Алиса уткнулась лицом в грудь Фрэнка, и он поглаживает её спину с выступающими лопатками через ткань форменной аврорской мантии. Меня душат слёзы, и я отвожу взгляд.

В соседнем переулке всполохи от заклятий, крики и чей-то мерзкий властный смех. А мне страшно, и я вытираю влажные ладони о мантию.

— Надо идти, — тихо говорит Джеймс и смотрит на Фрэнка, тот кивает. А я не могу отлипнуть от окна, тереблю непослушными пальцами цветастую занавеску.

— Лили… — он дотрагивается до моего плеча рукой. — Нужно идти.

Киваю через силу. Справа за окном движется тёмный силуэт, смотрю туда.

— Чёрт возьми, — выдыхаю. — Чёрт возьми, что он здесь делает?!

Чувствую, как подгибаются колени, хватаюсь за подоконник.

— Кто? — выдыхает еле слышно Алиса.

— В… Волдеморт, — в горле ком и голова начинает кружиться.

— Мерлин дери…

И мы уже бежим дворами к своим, чтобы предупредить, чтобы успеть аппарировать, пока Лорд ещё далеко. «Нам нужен Грюм, нам нужен Грюм», — пульсирует у меня в голове, тошнота подкатывает к горлу. «Нам нужен Грюм», — выбегаем из проулка, впереди смешались в однородную массу авроры и Упивающиеся, заклятия сыпятся во все стороны. Фенвик указывает рукой куда-то в толпу, его подрезает Обездвиживающим, Фрэнк и Алиса бегут вперёд, я спотыкаюсь и падаю, ногу пронзает боль. Спина Джеймса впереди, я хочу закричать, но молчу, чтобы он не останавливался, чтобы не обращал внимания, чтобы бежал отсюда к чёртовой матери. Он оборачивается сам, я пытаюсь встать, машу ему руками, чтобы он бежал и искал Грюма, но он застывает вдруг и смотрит куда-то за меня.

Холодный пол и мурашки, и я понимаю, кто там сзади. Понимаю, что сейчас всё кончится, не успев даже начаться.

— Не трогай её! — истерически кричит Джеймс и бежит ко мне. Я оборачиваюсь, прямо надо мной — Волдеморт, поднимает палочку и смотрит мне в глаза. Сглатываю. Зажмуриваюсь. Уже не боюсь. Потом поднимаю палочку, выкрикиваю Обездвиживающее и проваливаюсь в темноту.

* * *

Я прихожу в себя в штаб-квартире аврората. Джеймс выдыхает и улыбается. Он держит меня за руку.

— Очнулась, ну слава Мерлину, — говорит.

— А ты думал, что будет как-то по-другому? — спрашивает скрипучий голос, я поворачиваюсь и вижу справа Аластора Грюма.

— Ну, знаешь ли… — начинает Джеймс.

— Знаю, — прерывает его Грюм. — Просто порадуйся, что с ней всё хорошо, Поттер.

— А я рад, — говорит он и смотрит на меня влюблёнными глазами.

— Я, кстати, даю вам недельный отпуск. Приходите в порядок и восстанавливайтесь. Встретиться с Волдемортом — это не сливочного пива выпить. Так что…

Он сжимает моё плечо и отходит.

— Ну что, молодцы мы? — спрашивает подошедший тут же Фрэнк, Алиса держит его за руку и улыбается. — Бросить вызов самому Волдеморту на первой же вылазке… Вот повезло так повезло.

— Повезло, что мы выбрались оттуда живыми и здоровыми, Фрэнк, –голос у меня слабый.

— Тоже верно.

— Кстати, а Фенвик как? Живой?

— Да, мы вытащили его, не волнуйся, — отвечает Алиса.

— Грюм нам, кстати, недельный отпуск дал, — улыбается Фрэнк.

— И нам тоже.

— Заслужили, значит.

Спорный вопрос.

* * *

Дождь всё ещё льёт как из ведра. Сад за окном — мокрый и как будто поникший.

Я просыпаюсь утром, открываю настежь окно и дышу свежим мёрзлым воздухом. Полной грудью, глубоко, чтобы почувствовать осень, почувствовать, что я всё ещё жива, что жизнь продолжается, вне зависимости от того, идёт ли война.

Вся эта неделя, дурацкий отпуск, наполнена нежностью. Как будто Джеймс решил восполнить все пробелы, как будто понял, что мне было мало того, что он мне давал раньше. Прикосновения, поцелуи, объятья… Я таю в его руках, самой себе напоминая ванильное мороженое в летний зной. Я таю: улыбаюсь ему и люблю-люблю-люблю, больше, чем когда-либо.

Пару раз мы выходим в деревню, бродим по мокрой брусчатке улиц, вглядываемся в лица людей под зонтами, останавливаемся возле церквушки и слушаем колокольный звон. В такие моменты мне кажется, что войны не существует, что мы недавно поженившаяся пара, мечтающая и строящая планы на будущее. Но серость, которая стоит вокруг (она слишком серая даже для ноября), напоминает о том, что ничего не изменилось, что мы всё ещё воюем, что у нас всё ещё есть враги.

Но так легко представить, что этого нет, так легко обходить монумент на площади, не смотреть на него, забыть. Так легко стать счастливой на жалкие мгновения. Не задумываться. Просто жить.

А потом приходит очередное письмо от Дамблдора.

* * *

Когда из моей палочки вылетает первая Авада, во мне, кажется, что-то ломается. Что-то идёт не так. Жизнь вроде бы не меняется, а я чувствую себя совсем другой. Я убийца теперь. Убийца.

Я почти не замечаю, как на лице Джеймса появляются первые морщины. Просто однажды мы сидит вечером дома за столом, а я смотрю в его лицо и вижу чёткую полосу между бровями. Кидаю вилку, подхожу к нему, тянусь руками к лицу и пытаюсь разгладить. Джеймс смотрит удивлённо, всматривается своими невероятно карими глазами, а из меня вырываются какие-то непонятные всхлипы, истерические, неприятные. Потому что я не понимаю, как могут появиться первые морщины, когда тебе всего девятнадцать. Потому что не могу поверить в то, что можно так быстро… нет, не постареть, скорее повзрослеть. «Аврорат. Ускоренная программа по взрослению», мать её. И Орден Феникса туда же.

Джеймс сжимает моё лицо в ладонях, прижимает к себе, шепчет тихо, почти не слышно:

— Успокойся, Лили, всё будет хорошо. Милая, не плачь.

Не плачь? Я не плачу с первой Авады, Джеймс. Я больше никогда не буду плакать. Потому что нет ничего страшнее смерти, а смерть в моей жизни уже была. Теперь мой удел — сухие истеричные рыданья, без слёз и даже почти без эмоций.

— Всё хорошо, Лили, — шепчет он и гладит меня по спине. — Мы всё сможем, мы всё сделаем. Мы должны постараться ради наших детей.

Похоже, он заразился этим пафосом от Дамблдора — раньше никогда не говорил такого. Да и какие вообще могут быть дети? Разве можно рожать детей во время войны? А потом бояться за них, бояться, что придёшь с работы домой, а там… Бояться, что когда-нибудь ночью Упивающиеся придут к тебе, и ты не сможешь ничего сделать. Бояться каждый день, каждый час, беспрерывно, постоянно. Бояться.

А Джеймс так верит во всё хорошее. Как бы мне хотелось верить также…

* * *

Заклятья летают прямо над головой. Я вспоминаю маггловские рассказы о войне и невольно ухмыляюсь. Почти тоже самое. Мы с Джеймсом стоим спина к спине. Кто бы мог подумать, что это сближает людей больше, чем почти год совместной жизни. Лицо человека напротив меня скрыто маской, но по кошачьим движениям и смеху на высокой ноте я понимаю, что это женщина. Посылаю Ступефай, ещё один, ещё — мимо. Еле успеваю выкрикнуть Протего, и красный луч летит в сторону. Она прыгает от моих заклятий, напоминая мне обезьяну, покоряющую лианы, она зла до ужаса — я как будто чувствую это. Зла оттого, что не может меня побороть. Но со мной не так просто, милая, у меня было много тренировок. Мой ум — трезв и холоден, я думаю только о том, как бы побыстрее её обездвижить. У меня цель, там, за её спиной, и мне нужно до неё добраться.

Очередное Обездвиживающее, руку задевает Режущим. Накидываю на себя Протего, зажимаю рану и шепчу Заживляющее, быстро — каждая минута на счету.

— Как ты? — кричит Джеймс, перекрикивая шум сражения вокруг.

— Нормально, — отвечаю, — путь открыт, пойдём.

Поворачиваюсь — Джеймс сражается сразу с тремя Упивающимися, Обездвиживаю одного, кидаю Режущее в другого. Петрификус Джеймса настигает третьего. Мы медленно движемся в сторону нужного нам здания, взглядом прочёсывая близлежащие кусты. Где-то там, в паре сотен метров от нас, сражаются наши друзья. Возможно, умирают, но у нас есть чёткая цель. И придерживаться цели нас научили почти также, как убивать.

Под ногами хрустят ветки, в воздухе — туманная морось, дышать тяжело. Впереди с характерным аппарационным хлопком возникает высокая фигура.

— Куда направляетесь? — спрашивает Риддл, я сжимаю палочку сильнее. Я не боюсь смерти — чему быть, того не миновать.

— К тебе на встречу, — бесстрашно отвечает Джеймс, но я чувствую, как дрожит его рука.

— Навстречу смерти? — голос Волдеморта низкий и тягучий, подчиняющий голос, притягательный.

Джеймс сглатывает и медленно направляет на него палочку. Тот ухмыляется. Я молчу и не двигаюсь.

— Дуэль, Поттер? — спрашивает Лорд. — А ты не боишься?

— Нет! — голос Джеймса срывается.

— Тебя не учили, что врать — плохо? Круцио!

Джеймс падает на землю — я вижу это как в замедленной съёмке — извивается и, кажется, кричит, но я не слышу — звук вокруг отключили. Перевожу взгляд на Риддла — на его лице восторг, поднимаю палочку, выкрикиваю какое-то заклятье. В голове пульсирует ненависть. Ненависть и любовь. Ненависть к Волдеморту, любовь к Джеймсу. Я не знаю, какое из чувств сильнее. Я только выкрикиваю заклятье, Риддла отбрасывает. Справа от меня появляются Алиса и Фрэнк — заклятья беспрерывно летят из их палочек. Я падаю на колени перед Джеймсом, трясу за плечо, пытаюсь привести в чувство. Прижимаю к себе, краем глаза замечая, как аппарируют к нам Упивающиеся. Чувствую, как хватает меня за плечо Алиса. Рывок аппарации…

Белые стены, в голове только одна мысль: «Мы провалили задание».

— Вы провалили задание! — эхом проносится возглас Аластора.

— Пошёл на хрен, Грюм, — отвечает пришедший в себя Джеймс и падает в обморок опять. Я смотрю на Алису, перевожу взгляд на Фрэнка. Нас одновременно захлёстывает истерический смех.

После этой встречи с Лордом нам отпуск уже не дают.

* * *

Лета я почти не помню. Мы с Джеймсом прячем родителей, чтобы до них не добрались Волдеморт и его сообщники. Жизнь члена Ордена Феникса этим очень неудобна.

Уже больше года мы состоим в этом Ордене, и я понимаю, что постепенно смирилась со своей судьбой. В конце концов, и Дамблдор, и все чаще и чаще повторяющий его слова Джеймс правы — мы делаем это не просто так. Мы делаем это для своих детей и для себя. Чтобы жизнь дальше была лучше и светлее. Возможно, это неправильно — убивать ради блага, но убивать ради любви — правильно. Я почувствовала это, когда Лорд пытал Джеймса. Тогда я была готова не просто убить — растерзать собственными руками.

Любовь — самое главное, что есть в нашей жизни. Любовь — то, ради чего стоит бороться. И стоит убивать.

В ноябре у нас отпуск — заслуженный, я считаю. И мы хотим уехать к морю. Понимаем, что ноябрь — не самое лучшее время для поездки на побережье, но выбора у нас нет. В конце концов, мы не так уж часто проводим время вместе, семьёй, парой. Иногда мне кажется, что у нас вообще нет семейной жизни. И ещё фамилия у меня другая. Иногда я вспоминаю разговор с Ремусом и думаю, а правильно ли я сделала, что сменила фамилию? Что вообще вышла замуж?

Потом одёргиваю себя — правильно, конечно. Как бы там ни было, любовь этого стоит.

А Джеймс всё чаще намекает, что нам стоит завести ребёнка. Сумасшедший, честное слово.

* * *

— Нет! — кричит он, впервые, наверное, в жизни он кричит на меня.

— Но, Джеймс…

— Нет, Лили! Ты останешься дома!

— Но Грюм меня…

— Я сам поговорю с Грюмом! Но ты не пойдёшь на задание!

— Ты же знаешь, какое оно важное! Ты же знаешь, что его нельзя провалить!

— Я знаю, как для меня важен ребёнок, которого ты ждёшь, а потому ты остаёшься! Точка!

Он хлопает дверью, я приваливаюсь к стене. Очень хочется заплакать, но я разучилась. Потом машу на всё, стягиваю с себя дурацкий фартук в цветочек, выхожу из дома и аппарирую в штаб-квартиру.

— Какого чёрта? — встречает меня Джеймс.

— Не нравится — разведёмся, — кидаю я как бы между прочим и, оставляя его, озадаченного, за спиной, подхожу к Алисе и Молли, шушукающимся в уголке. Алиса обнимает меня крепко-крепко и улыбается. А Молли треплет по плечу, как будто я маленькая девочка, и начинает поучать.

И, что самое страшное, мне это нравится.

Джеймс разводиться не хочет. Но целую неделю со мной не разговаривает.

А ходить на операции я всё равно перестаю довольно быстро. Только виноват в этом не Джеймс. Виноват банальный токсикоз.

* * *

Когда у нас рождается ребёнок, я начинаю чувствовать себя женщиной. Не воином, не аврором, не членом Ордена Феникса. Матерью. Женой.

Джеймс берёт отпуск, чтобы быть со мной и с малышом. Грюм сначала не хочет отпускать его, ведь Орден и аврорат теряют сразу четырёх членов — нас и Лонгботтомов. Но Дамблдор заткнул Грюму рот, сказав, что мы боролись именно за это. За то, чтобы родить детей, воспитать их, создать семью. Любить друг друга. Когда Джеймс пересказывал мне слова Дамблдора, я чуть не расплакалась. Точнее, очень хотела расплакаться.

Джеймс как никогда мил, постоянно интересуется моим самочувствием, ложится рядом на кровать и вслух выбирает имя для малыша — мы почему-то не задумывались об этом до самого конца. Я улыбаюсь против воли и нахожу его ладонь, сжимаю посильнее, чтобы почувствовал, как я его люблю.

— Джордж. Давай назовём его Джордж. Или Джастин — хорошие же имена.

Я морщусь и отвечаю слабым голосом:

— Нет, мне не нравится.

— А какое тебе нравится? — он поворачивается и проводит тыльной стороной ладони по моей щеке.

— Может быть, Фрэнк?

— Как-то слишком просто. Нет. Как насчёт Генрих?

— Он же не король, в самом-то деле… — ребёнок у меня на руках что-то лопочет, утвердительно, как мне кажется. — Может, Гарольд?

— Лучше Гарри.

— Гарри?

— Ну да.

— Хорошо.

Джеймс улыбается и аккуратно проводит рукой по голове ребёнка.

— Привет, Гарри, — говорит. Я смеюсь.

Мама приносит снизу бульон и просит Джеймса выйти, он смешно падает с кровати, поднимается и говорит, что ещё зайдёт.

И я, кажется, счастлива.

* * *

С рождением Гарри наша жизнь меняется необратимо. С ним трудно, невозможно трудно, он постоянно плачет, постоянно хочет есть, постоянно…

Иногда у меня банально сдают нервы, и мне хочется убежать куда подальше.

— Не могу, Джеймс! Я, чёрт возьми, больше не могу! — кричу и выхожу из гостиной. Сажусь на крыльцо, обхватываю себя руками. В раскрытое окно слышу, как Джеймс успокаивает малыша. Чувствую себя никудышней матерью.

Минут через пять он выходит, садится рядом со мной и обнимает.

— Я истеричка, да? — спрашиваю.

— Нет, просто ты устала. Пойди, отдохни, Лили, поспи хотя бы пару часов.

— Нет, не могу, — машу головой, съёживаюсь. — Я же мать, Джеймс, я всегда должна быть рядом с ним, оберегать его.

— Ну, а я отец, тоже должен быть рядом. Так почему я не могу сменить тебя на пару часов?

Я только молчу.

— В выходные придут ребята, поздравить нас с первенцем. Ещё Лонгботтомы и Уизли. Может быть, Дамблдор.

— Зачем ты их позвал? Это же порядок наводить… Да и не хочется мне сейчас развлекаться.

— Порядок наведёт мама, она согласилась прийти. А отдых тебе нужен, поверь.

— Может. Ладно.

Он улыбается, я кладу голову ему на плечо. В последнее время у нас очень редки такие минуты, когда мы можем просто посидеть вдвоём и помолчать. Подумать, каждый о своём, но всё же вместе. Великое благо — иметь рядом человека, с которым можно просто помолчать. Которому не нужно говорить, как сильно ты его любишь, потому что он знает это и так.

Малыш в гостиной плачет. Я прикрываю глаза и собираюсь с силами. Джеймс высвобождается из объятий. Встаёт, идёт в дом.

— Я люблю тебя, — говорит, оборачиваясь. А я знаю. А я верю.

* * *

В воскресенье в доме суматоха с самого утра — аппарируют Уизли, приносят изготовленный Молли пирог с патокой. Старшие сыновья сразу направляются исследовать наш заросший сад, до которого у меня так и не дошли руки, а младшие во главе с Молли оккупируют детскую, куда она забирает и Гарри. Я пытаюсь приготовить закуски, Джеймс удаляется с Артуром в гараж, туда же идёт и подоспевший Сириус, только ставит на стол ящик сливочного пива.

Лонгботтомы приходят через полчаса, сменяют Молли в детской, и мы готовим уже вдвоём. С её помощью закуска появляется со скоростью реактивного самолёта, потому что кулинария — конёк Молли, чего не скажешь обо мне. Питер и Ремус аппарируют вместе, спорят о чём-то в саду, до нас долетают обрывки фраз.

— Тяжело? — спрашивает вдруг Молли, но я молчу. — С первым всегда тяжело.

— Да не в этом дело. В смысле, с ребёнком тяжело, конечно, но я справлюсь, я хочу быть идеальной матерью, и поэтому всё смогу. Дело в другом: я постоянно боюсь, Молли. Боюсь, что нас убьют, боюсь, что убьют Гарри, боюсь, что случится ещё что-нибудь непоправимое. И как же тогда дальше жить?

— Непоправимое может случиться всегда, Лили. Вне зависимости от того, идёт ли война. И если что-то должно случиться, оно случится. Но мы пока в силах защитить своих детей. А если с тобой и Джеймсом что-то произойдёт, поверь, мы позаботимся о вашем ребёнке. И я знаю, что, если что-то произойдёт со мной и Артуром, вы сделаете так же. Но если мы сейчас спрячемся и не будем показываться, вряд ли наших детей ждёт прекрасное будущее.

Я киваю и продолжаю украшать нарезанную ветчину зеленью.

— Спасибо, Молли.

Улыбаюсь ей и направляюсь к выходу, чтобы отнести тарелку в сад.

— И ещё, Лили, — говорит она, я оборачиваюсь. — Не пытайся быть идеальной матерью. Ты и так идеальна.

Я очень надеюсь, что потом, через несколько лет, наши мальчики подружатся. Будут учиться на одном факультете, ездить на чемпионаты по квиддичу, обсуждать девчонок, жаловаться на преподавателей. Я очень надеюсь, что они будут счастливее, чем мы. Что в их жизни не будет воин, не будет битв и сражений. Не будет злых волшебников, а только добрые. Не будет разделения на грязнокровок и чистокровок. Не будет всего плохого, что есть у нас.

А мы… Нам это уже не грозит. И Молли чертовски права — нельзя прятаться и не принимать участия, потому что, если не мы, то кто? Прав был Сириус, тогда, до свадьбы, убеждая меня, что мы всё делаем правильно, вступая в Орден. Прав был Джеймс, когда говорил, что это — наша судьба: сражаться за счастье наших детей.

У нас какое-то странное поколение, воспитанное на войнах и воспоминаниях о них. Для нас война — это не просто слова, мы знаем о ней не понаслышке. И поэтому в нашей голове совершенно сбились с курса понятия о любви и радости, о жизни и смерти, о несчастьях и ненависти, о семье, о дружбе.

Мы стараемся сохранить в памяти каждый момент, потому что понимаем, что он может стать последним. Мы стараемся подарить друг другу как можно больше, потому что знаем, что завтра может быть поздно. Мы радуемся мелочам, потому что можем не дождаться большего.

Мы боимся, но страх это не тот, которого нужно стыдиться. Мы ненавидим, но только тех, кого невозможно простить.

Мы живём одним днём, но знаем, что всё, что мы делаем сегодня, мы делаем ради завтра.

Мы — неудачники, которые родились в неправильном месте и в неправильное время. Но вы никогда не услышите, как мы жалуемся на судьбу.

Мы привыкли терять людей, но оттого человеческая жизнь в целом и каждого в частности приобретает для нас намного больший вес. А дружба и любовь обретают иной, намного более важный смысл.

Я понимаю это, когда смотрю на Фрэнка и Алису, обнимающих Невилла, на Молли и Артура, что-то объясняющих сыновьям, на Сириуса и Ремуса, с серьёзными лицами разговаривающих о чём-то, на Питера, на Аластора. На всех тех, с кем работаю и дружу. На Джеймса, который с неизменной улыбкой подходит, обнимает и говорит, что всё будет хорошо.

— Всё будет так, как мы захотим, Джеймс, — отвечаю ему. — Ни больше и ни меньше.

Он удивляется, но кивает.

Завтра передышка кончится, и мы опять пойдём убивать. «Бороться со злом» — так это называют многие. «Жить» — так это называем мы.

* * *

Гарри у родителей Джеймса, а мы стоим на промозглом ветру, осматривая окрестности деревушки, на которую должно состояться нападение Упивающихся. Сириус рядом подкуривает, ловит предостерегающий взгляд Грюма и тушит сигарету, посильнее втаптывая её в апрельскую грязь. Матерится сквозь зубы, сплёвывает. Я ухмыляюсь.

Джеймс справа, напряжён и вглядывается в темноту. Я нахожу его руку, сжимаю, дожидаюсь ответного пожатия.

— Не дрейфишь? — спрашивает Сириус.

— Они дрейфят, — киваю на авроратский молодняк, скучковавшийся за спиной Аластора. — А я дважды дралась с Волдемортом — так чего мне дрейфить?

— Да ты вообще идеальная женщина, я говорил тебе?

Улыбаюсь и отвожу взгляд.

— Эй, Сириус, это моя идеальная женщина, — говорит Джеймс, продолжая всматриваться в темноту.

— А жаль, — шепчет Сириус так, что это слышу только я. Прижимаюсь посильнее к Джеймсу, чтобы почувствовал, что я его. Его, и ничья больше. И будь проклят этот Волдеморт с его войной, будь прокляты все Упивающиеся. Мы есть друг у друга — и это очень важно. Это самое важное.

— Джеймс, Лили, Сириус, — голос Аластора тихий, но властный, — обходите это здание справа, я пойду слева. Кажется, туда кто-то аппарировал.

Я коротко киваю и иду вперёд, обогнав парней.

— Будьте осторожны! — успевает сказать Грюм, и нас проглатывает темнота.

Очертания домов расплываются, и мне постоянно кажется, что где-то что-то шевелится, я то и дело всматриваюсь в темноту. Но деревня спит, несчастные магглы даже не представляют себе, что сегодня их жизнь может закончиться.

— Эй, Эванс, не беги, — окликает меня полушёпотом Сириус.

— Почему это? — делаю вид, что не обратила внимания на девичью фамилию.

— Ты же девушка, нам с Джеймсом надо тебя защищать.

— Пошёл на хрен, Блэк.

Джеймс смеётся, только я не понимаю, надо мной или над Сириусом. Но мне нет дела сейчас, я просто иду вперёд.

За поворотом кто-то стоит, мы приникаем спинами к забору. Молчим, тяжело дышим.

— Я боюсь, — шепчу Джеймсу зачем-то.

— Не бойся, я рядом, — отвечает он и целует — быстро, слишком быстро.

— Идём? — это Блэк, в темноте я почти не вижу его лица.

— Идём.

Палочки вверх, выходим из-за угла, первый Упивающийся падает на землю от заклятия Сириуса, я обездвиживаю второго, в третьего летит Экспеллиармус Джеймса. Дальше я сбиваюсь со счёта — они наступают без остановки. В конце концов, я перестаю кидаться заклятьями, а только и успеваю накидывать на нас троих Щитовые чары, но скоро и это мне становится не под силу.

— Уходим, — кричу Джеймсу и Сириусу, те кивают, а я оборачиваюсь. И натыкаюсь на ещё одну выбегающую из-за угла группу Упивающихся.

— Мы попали, — успеваю то ли сказать, то ли подумать, прежде чем уклоняюсь от брошенной в меня Авады. Обезоруживаю, обездвиживаю, парализую. Промахиваюсь, попадаю под Режущее, ставлю Щит…

Битва сливается в одно чёрно-красное пятно. Я слышу, как стонет за спиной Джеймс, желание обернуться огромное, но я пересиливаю себя и продолжаю сражаться. Вскрикивает Сириус, волосы опаляет чьим-то заклятием. Я пытаюсь не думать о Грюме в обществе только что вышедших из школы недо-авроров, пытаюсь не обращать внимания на окровавленную левую руку. Я пытаюсь собраться с мыслями и не подставляться. А заклятья летят-летят-летят….

Краем глаза вижу, как слева кто-то аппарирует, Упивающиеся закрываются Щитами и отступают, пропуская Волдеморта вперёд.

— Снова вы? Это уже даже забавно, — говорит Лорд, и я понимаю — мы обречены. Вот он, конец, и я никогда не воспитаю своего ребёнка, не увижу его первые шаги, не услышу первые слова.

Палочка Лорда смотрит прямо мне в грудь, я чувствую, как меня хватает за руку Джеймс, как напрягается рядом Сириус. Я понимаю, что мы не сможем аппарировать, просто не успеем, кого-то из нас обязательно догонит его Авада.

— Лили, аппарируй, — шепчет Джеймс, крепче сжимая палочку.

— Нет, — шепчу в ответ. — Без тебя — нет.

Я смотрю прямо в глаза Волдеморту, мне кажется, что они отливают красным. На лице его — ухмылка, кривая, но властная. Он знает свою силу, он не боится, он знает, что победит.

А я вдруг понимаю, что умру. Умру именно от его руки. Сегодня, завтра или через несколько лет — не важно, но Авада, которая убьёт меня, будет выпущена именно из его палочки.

От осознания этого мне почему-то становится легче. Я малодушно думаю, что мне всё равно, сейчас или через год. Поэтому я кричу:

— Что же ты стоишь и молчишь? Хочешь убить — убивай!

Ухмылка его становится ещё более кривой и довольной, я думаю, стоит ли закрыть глаза? Смотрю на Джеймса — на лице его ужас. Хочу поцеловать, но боюсь не успеть…

А потом прямо перед нами вдруг появляется Дамблдор.

— Зря ты сегодня здесь появился, Том, — обыденным тоном говорит он. — Аппарируйте в штаб, — это уже нам, и я почти сразу чувствую рывок аппарации.

Меня сразу подхватывают чьи-то руки. В какой-то момент понимаю — Алиса. Залечивает раны, мажет чем-то.

— Оставь их, — кричит вдруг Грюм. — Там…

Оборачиваюсь. Лицо его ничего не выражает, но руки, окровавленные, израненные, дрожат.

— Кто? — спрашивает Джеймс.

— Питер…

Джеймс и Сириус почти сразу срываются с мест, а я сползаю по стене, закрываю лицо ладонями. Он не должен был участвовать в сегодняшней операции — так какого чёрта его понесло в самое пекло? А в голове пульсирует подобно боли одна единственная мысль: «Хоть бы не умер, хоть бы не умер…»

* * *

С Питером всё хорошо, чего не скажешь о десятке ребят из нового потока. У нас уже не поворачивается язык называть их «молодняком» или «свежаком». Фамилии в списке убитых ничего мне не говорят, но я всё равно чувствую, как будто убили кого-то из моих родных. Боль безграничная.

На задания мне теперь ходить легче: я точно знаю, что меня не убьёт ни один из этих людей, скрывающихся под масками. Меня убьёт лично Лорд, я убеждена в этом. А потому… Зачем переживать?

А потом Джеймс получает ранение. Не просто ранение — его задевает Сектумсемпрой. Я плачу всю ночь. Впервые с самой первой встречи с Волдемортом, потому что помню, чьё это заклинание.

* * *

Сумерки за окном сгущаются всё сильнее, чай обжигает. Я боюсь смотреть в окно — мне постоянно кажется, что за ним кто-то есть.

Джеймс спокоен: читает газету, держа на руках Гарри. Иногда хмурится.

В доме тепло и светло, ноябрь остался за стенами. Вместе с ноябрём там осталась и война, и я как никогда хочу, чтобы она не возвращалась в мою жизнь никогда. Я хочу просто сесть рядом с Джеймсом, обнять его, поцеловать Гарри и дремать около камина.

Но по закону подлости именно в этот момент раздаётся стук в дверь. Мы переглядываемся, хватаем палочки. Джеймс закрывает спиной ребёнка, я подхожу к двери и спрашиваю:

— Кто?

— Дамблдор.

Мы переглядываемся ещё раз, потом Джеймс кивает, и я открываю дверь.

— Альбус! Что вы здесь делаете?

— Лили… Джеймс… Я пришёл предупредить вас. Похоже, Волдеморт за вами охотится.

Он встревожен. А я только отвожу взгляд в сторону. На языке крутится ответ, который совсем не понравится Дамблдору. Он ведь думает, что я начну собирать вещи и думать, куда спрятаться? Что подбегу к Гарри и буду над ним плакать, причитая о своей тяжкой доле? Нет, я…

Джеймс говорит за меня:

— Альбус, мы отражали его атаки трижды. Думаю, ещё один раз не станет для нас проблемой.

— Станет, Джеймс. Потому что теперь вы, а точнее, ваш сын, — его цель.

— Гарри? Почему он? — спрашиваю.

Дамблдор смотрит мне прямо в глаза. Лицо у него уставшее, видна каждая морщина. Он входит в гостиную и садится на диван.

* * *

Война.

Некоторые любят кидаться пафосными фразами о том, что она ломает судьбы. Ломает, конечно, но не стоит говорить об этом на каждом углу.

Терять близких — очень больно. Скажете, банальная фраза? А вы сначала сами попробуйте. Война сделала меня циничной и злой, не сильно, но как раз настолько, чтобы не бояться говорить правду. Джеймс иногда шутит, что верить можно только в слова человека, который видел фестралов, потому что этот человек никогда не будет врать. Бред, конечно, но что-то в этом заявлении всё-таки есть. Когда видишь смерть, начинаешь смотреть на мир другими глазами. Начинаешь сильнее любить жизнь, наверное. Вообще любить сильнее. Родных, мужа, друзей, детей…

Учишься искать счастье.

В детстве мама всегда говорила мне, что нужно искать счастье во всех событиях своей жизни. Говорила, что, если хорошенько вглядеться, то можно увидеть что-то хорошее во всём, даже в предательстве или смерти. Что все наши проблемы и негативные чувства идут от банального эгоизма, и что, если отдавать всю себя кому-то, кого ты любишь, будешь получать только от этого удовольствие.

Наверное, моя мать была идеалисткой и оптимисткой. Пусть. Я всё равно ей верила.

Моя мать умерла, мы не успели их вовремя спрятать. Её убил лично Волдеморт, перед этим долго пытав Круциатусом.

И кажется, скоро мне некого будет терять.

В моей жизни было много хорошего, но и плохого тоже было достаточно: смерть, разочарования в людях, предательство, грубость, фальшь…

В моей жизни было слишком много войны, чтобы назвать её счастливой. Но, тем не менее, я счастлива. Стараюсь быть счастливой, стараюсь держаться из последних сил. И Джеймс старается, я же вижу.

Мой муж вообще теперь совсем не тот, за кого я выходила замуж. Мы все, наверное, другие. А жизнь… Она у меня есть, и это главное.

Завтра Хэллоувин. Несмотря на то, что мы скрываемся, я очень надеюсь провести его счастливо и весело. В конце концов, со мной два самых главных человека в моей жизни — мой муж и мой сын. В конце концов, наш дом охраняется Фиделиусом, спасибо Питеру, что согласился взять на себя такую ответственность. В конце концов, иногда нужно забыть о том, что за окнами война, что гибнут люди, что вся страна погрязла в темноте и злости. Потому что есть вещи намного важнее — дружба, любовь, семья. И пока они есть в жизни, ничто не страшно.

Что бы ни случилось завтра, через месяц или через год, я постараюсь сделать так, чтобы мой сын был счастлив. Если потребуется, я отдам ему всю свою любовь, всю себя.

Любить — вот величайшее благо в жизни.