Рассвет над Азкабаном (джен)

Серые, грубо отесанные камни стен и пола. Крошечное зарешеченное окошко под потолком. Дырявый серый матрас небрежно брошен на пол. Вместо двери — тяжелая стальная решетка. Воздух спертый и промозглый. Тяжелая, унылая картина призвана угнетать, создавать чувство безнадежности, вызывать тоску и подавлять волю. Стены и решетка оплетены невидимой паутиной мощнейших защитных заклинаний, предохраняющих от стихийной и беспалочковой магии. Таковы камеры Азкабана — одной из самых страшных тюрем в волшебном мире. Страх, который вызывает одно его упоминание, невозможно сравнить ни с чем.

Но не стены и решетки, не сырые холодные казематы пугают волшебников. По длинному коридору за дверью медленно проплывают черные тени. С их приближением становится ощутимо холоднее, а в воздухе распространяется зловоние. Эти жуткие существа — порождения самого мрака, которые питаются всем самым светлым, что есть в человеке. Высасывая все тепло и счастье из людских сердец, они становятся сильнее и опаснее. Настоящий пир для них — живая человеческая душа, наполненная чувствами, эмоциями, переживаниями, воспоминаниями. Изредка они получают это угощение, которое наполняет их новой силой, что наводит ужас на всех обитателей этого мрачного места. Их имя — тихий шепот на дрожащих от страха губах тех, кто побывал здесь. Их имя — дементоры.

Люди чувствуют их приближение, ощущают их зловонное дыхание и заново переживают самые ужасные мгновения своей жизни. И они кричат. Их крики эхом отражаются от стен, разносятся по коридорам, сводят с ума их самих. Они даже мечтают поскорее сойти с ума, чтобы больше не осознавать окружающую их действительность, не видеть наяву кошмары из своего прошлого. Но и в этом им отказано. Ибо люди, живущие здесь, сполна заслужили свою участь. Их кошмары — крики невинных жертв, убитых с изощренной жестокостью, скончавшихся от пыток в угоду самому сильному темному волшебнику всех времен и народов. Все эти люди носят на себе его клеймо и продолжают верить в его возвращение. Эти люди — Пожиратели смерти, те, кто своими злодеяниями заслужили пожизненное заключение в Азкабане, и ни один голос не поднялся в их защиту. Есть преступления, которые нельзя ни забыть, ни простить.

Вот в этой камере отбывает свой срок Августус Руквуд. Этот человек долгое время проработал в Отделе Тайн Министерства Магии, и никто даже не догадывался, что скромный министерский работник с безупречной репутацией передает информацию о секретных разработках отдела Темному Лорду. Кроме того, для получения этой информации он не гнушался использовать пыточные заклятья, и никогда не оставлял свидетелей. Руквуд был осужден Визенгамотом в 1981 году.

Торфинн Роули. Этого своего соратника Вольдеморт использовал для исполнения приговоров над намеченными жертвами. Не обремененный понятиями о чести и милосердии, Роули проникал в дома жертв и хладнокровно уничтожал мужчин, женщин и детей. Осужден Визенгамотом в 1981 году.

Три камеры подряд — пристанище Лестрейнджей: Родольфус, Рабастан и Беллатрикс Лестрейндж были самыми преданными сторонниками Вольдеморта, которые пытались разыскать его даже после его исчезновения. Для этого они прибегли к Круциатусу, выпытывая информацию о местонахождении Темного Лорда у Фрэнка и Алисы Лонгботтом. Самой настойчивой из них была Беллатрикс, которая, потеряв контроль над собой, довела чету Лонгботтомов до безумия, оставив их маленького сына сиротой при живых родителях.

До самой смерти все эти люди останутся здесь. Кто-то все же найдет спасение в безумии, кто-то умрет, не выдержав холода и сырости казематов, плохой пищи и постоянного эмоционального опустошения. Их смерть не вызовет сочувствия, их могилой станет морское дно, и никто не вспомнит о них иначе, чем со страхом и отвращением. Слишком долго их боялись. Настало время расплаты за совершенное.

Но преступление человека, помещенного в угловую камеру, еще ужаснее. Что может быть отвратительнее предательства? Заключенный номер сто пять, Сириус Блэк, был осужден на пожизненное заключение в Азкабане за предательство Лили и Джеймса Поттеров, а также за убийство волшебника Питера Петтигрю и еще двенадцати маглов. Его задержали на месте преступления, когда тела еще не успели остыть. Он не раскаивался в своем преступлении, не пытался оправдаться, не требовал суда. Все, чего могли от него добиться — истерический, отрывистый смех, похожий на собачий лай.

Одна из теней, неслышно скользящих по коридорам, отделяется от остальных и направляется к угловой камере. Она ничем не отличается от остальных — такая же серая и мрачная. На матрасе у стены, опустив голову, сидит человек. Он очень худ и черноволос, хотя на висках пробивается седина. И все же…даже почти двенадцать лет, проведенные здесь, не смогли стереть с него тонкого, почти неуловимого налета аристократичности. Все-таки кровь значит очень много, даже если сам человек не придает ей значения. А его кровь принадлежит к одному из самых старых и чистокровных семейств магической Британии.

Этот человек слишком хорошо известен. Половина волшебного мира произносит его имя с ненавистью, другая половина — со страхом. На его совести предательство и смерть лучших друзей и убийство тринадцати человек. Эту вину он пожизненно будет искупать в стенах Азкабана. Его кошмары должны быть самыми жуткими в этой тюрьме.

Почувствовав присутствие стража, он поднимает голову. Бледное изможденное лицо. Заострившиеся черты лица. И твердый взгляд, наполненный страданием и…силой. Той силой, которую дает внутренняя уверенность в себе. Или невиновность.

У Сириуса Блэка поразительно живые глаза.

* * *

Уже вечер. Сегодняшний день тянулся, как лекция по истории магии, которую читал Бинс еще в незапамятные школьные времена. Интересно, он все еще преподает в Хогвартсе? С ума сойти, школьный учитель — привидение. Как, интересно, он эссе проверял, если не мог перо удержать? Хотя, ерунда все это. Может, его давным-давно уволили, да и стоит ли о нем думать?

А память упрямо возвращает в те годы, когда четверо беззаботных школьников вовсю безобразничали на лекциях Биннса. Венцом их карьеры была попытка окрасить призрачного профессора в нежно-фиолетовый. Вот только не повезло: в последний момент в класс вошла МакГонагалл, так что весь заряд заклятия достался ей. Как она орала… Ну что же, ее можно понять: декан Гриффиндора с фиолетовой физиономией смотрелась и впрямь странно. Мда…

Тогда они с Джеймсом месяц отрабатывали у Филча. Именно на одной из тех отработок Сохатый признался ему, что неравнодушен к Эванс. Он тогда только усмехнулся: об этом знала вся школа. Начиная с их первого курса. Но доверие друга по-настоящему грело душу. Тогда они поклялись всегда и во всем доверять друг другу и ничего не скрывать друг от друга.

Сохатый… да если бы он знал, чем обернется это доверие для его друга! Если бы только на секунду допустил мысль о том, во что может вылиться его идиотский совет по смене Хранителя! Если бы дал себе хоть минуту подумать о том, какова сущность Питера, выраженная в анимагической форме…

Их всегда было двое. Ремус и Питер присоединились уже потом. И всегда стояли особняком: Ремус, слишком тихий, будто искупающий свою волчью ипостась, и Питер, с его бурными восторгами и преклонением перед каждым шагом талантливых друзей.

И когда стало известно, что предатель — кто-то из их четверки, спаянной совместными школьными приключениями и общей тайной, они ни на секунду усомнились друг в друге. Их было двое и они верили друг другу. И чувствовали — нет, не интуиция, что-то на уровне звериного чутья — предатель кто-то из двоих оставшихся. Питер или Ремус? Питер или Ремус?

Тогда было больно. И решать было тяжело — и ему и Джеймсу. Четверка Мародеров решила вновь собраться вместе, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию… но так и не собралась.

Втроем долго ждали Ремуса. И, наконец — мучительно тяжелый ответ на невысказанный вопрос: патронус-волк: «Прости, не смогу прийти». И невеселая улыбка Джеймса: «Ну что же, Бродяга…»

«Подожди».

Как он потом возненавидит себя за это! Каждое слово, сказанное тогда, врезалось в память, будто выжженное каленым железом. Они и доныне звучат в нем далеким эхом страшной ошибки…

«Подожди, Сохатый. Я — слишком просто. Он же знает о нас все. И если вдруг…Короче, скажем всем, что Хранитель — я».

«А кто же?..» — Джеймс понимает его с полуслова.

«Питер».

Задуматься бы тогда, что значит радость, мелькнувшая на крысиной мордочке вместо ожидаемого страха. И поразительно легко данное согласие не говорить никому, особенно Ремусу.

И Джеймс не усомнился. Питер — он же друг, он не предаст. Только искренне переживал: «Хвост, тебя бы спрятать, ты же в опасности из-за меня…»

Слишком тяжело вспоминать. Почти двенадцать лет прошло, а друг, как живой стоит перед глазами: вечно взлохмаченные волосы, честный и открытый взгляд карих глаз. И тихое: «Спасибо вам за нас с Лили. И за Гарри».

Хочется кататься по каменному полу, завывая от тоски и безнадежности. Хочется забиться в дальний угол камеры и не шевелиться. Хочется просто умереть, чтобы больше никогда не видеть в кошмарных снах маленький разрушенный коттедж на окраине Годриковой впадины и мертвые лица друзей.

И все же он встает и начинает шагать. Так легче, чем лежа или сидя. Собственные шаги создают иллюзию деятельности, это помогает успокоиться. Мысли перестают нестись вскачь, как стадо кентавров, они шествуют неторопливо, соединяясь в цепочки, выстраивая стену вокруг самых болезненных воспоминаний. Он неосмотрительно позволил этой стене рухнуть при приближении дементора. Больше он такой глупости не совершит. Не хватало еще снова скатиться в безумие, владевшее им каких-то две недели назад. Жутко вспомнить, каково было тогда выбираться.

Восстановив мысленный блок, он позволил себе расслабиться. Сев прямо на пол, он уставился на противоположную стену, на которой медленно гас последний отблеск вечерней зари. Маленькое розовое пятнышко вызывало странные ассоциации.

Питер. От него тогда нашли только палец. Посмертно возвели в ранг героя и мученика и наградили орденом Мерлина первой степени. Тоже посмертно.

Чертов Питер… даже здесь не оставляет его в покое. Жив или нет? Две недели назад, когда он только вынырнул из водоворота безумия и не успел как следует рассортировать собственные мысли, эта идея показалась ему блестящей. Но время шло. И он всерьез стал сомневаться в правдоподобности своей теории. Ну это же невозможно, чтобы Питер — Питер! — умудрился одним проклятием убить столько народу и разнести пол-улицы, одновременно выполнив собственную трансформацию. Хотя… может, подучился чему у Вольдеморта? Но это совершенно не объясняет, как мелкий тупица умудрился сочинить такой практически безупречный план…черт, спокойно! Вдох, выдох. Можно думать дальше. И мысли, абсолютно не повинующиеся ему, подсовывают воспоминание: черноволосый малыш, уютно свернувшийся в детской кроватке. Гарри...

Воспоминание о крестнике вызывает привычную теплую волну, которая ненадолго отгоняет тьму, сгустившуюся вокруг него. Даже если Питер на свободе, ему не удастся завершить начатое. Гарри будет жить спокойно и счастливо. Дамблдор наверняка подыскал для него хорошую семью, обеспечил его максимальной защитой. Его приемные родителя наверняка заботятся о нем. И если мальчик и знает имя своего законного опекуна, то вспоминает его не иначе, чем с ненавистью и презрением. И с этим не поспоришь: это по его вине крестник потерял родителей. Это не Джеймс, это он должен был знать. Должен был все проверить, если уж взялся советовать. Браво, Бродяга. Если это была самая твоя умная мысль в жизни, то ты — круглый идиот.

Боль, пришедшую на смену теплу при мысли о ненависти крестника он старательно проигнорировал.

* * *

Закат над Северным морем отгорел и погас. Взошла огромная, неправдоподобно круглая и желтая луна, и лунная дорожка протянулась до самого горизонта. Легкие перья облаков серебрились в лунном свете. Волны чуть слышно плескались у подножия мрачной каменной цитадели и с легким шипением отбегали назад.

В коридорах Азкабана зажглись факелы, и по каменным стенам заметались зловещие тени. Дементоры оживились, потянулись к мраку, который прятался по углам и норовил расползтись повсюду, сдерживаемый лишь слабым светом чадящих факелов.

Узник угловой камеры все так же неподвижно сидел у стены. Его голова была опущена, длинные пряди волос скрывали лицо. Было очевидно, что он заснул.

Ночь вступила в свои права над Азкабаном. Это была четыре тысячи двести девяносто первая ночь его заключения.

Последняя ночь.

* * *

— Господин министр, теперь сюда. Осторожно, господин министр, здесь ступенька. Направо и прямо, господин министр, — непрерывно бормотал Чарльз Уингейт, старший смотритель Азкабана, сопровождая Корнелиуса Фаджа по пустым холодным коридорам. Ради особого случая из них убрали дементоров и теперь это были просто пустые и гулкие каменные тоннели, через каждые пятьдесят шагов перегороженные магическими решетками.

Фадж досадливо поморщился. Сколько можно болтать! Право же, визит в Азкабан и без того достаточно неприятная обязанность, а в сочетании с нескончаемой болтовней нынешнего сопровождающего и вовсе невыносимая. Попросить пустомелю замолчать? Ну уж нет! Фаджу совершенно не хотелось ни с кем ссориться, в особенности с таким влиятельным человеком, как мистер Уингейт. Министр не без основания считал, что полезные знакомства необходимо иметь везде, особенно в Азкабане: как ни крути, от сумы и от тюрьмы…Короче, вполне вероятно, что в один прекрасный день доброе знакомство со старшим смотрителем Азкабана придется ему, Корнелиусу Фаджу, весьма кстати. Но пока…

— Мы пришли, господин министр.

— Куда? — не без раздражения поинтересовался Фадж. Знакомство, конечно, знакомством, но эта манера Уингейта проглатывать окончания слов…

— Восьмой уровень, господин министр. Особо опасные преступники. Все, кто здесь находится, отбывает пожизненное заключение, — проинформировал Уингейт. — Господин министр, вы желаете ознакомиться с делами, или ограничитесь общим осмотром уровня?

— Нет, нет, благодарю вас. Мне вполне достаточно осмотра уровня, — Фаджа передернуло, когда он представил огромные пыльные папки с документами более чем десятилетней давности.

— Как вам будет угодно, господин министр.

Уингейт приложил руку к стене справа от решетки — магия, позаимствованная у гоблинов. Решетка бесшумно отъехала в сторону, пропуская двух волшебников. Уингейт невозмутимо шагнул вперед, но Фадж медлил. Страх запустил в его душу липкие и холодные щупальца. Но не покажешь же страх при подчиненном! Фадж мысленно помянул Мерлина, Моргану и всех Основателей, и, словно в омут с головой, бросился в темный каменный тоннель вслед за неторопливо шагающим старшим смотрителем. Тот, кстати, чувствовал себя в этой, мягко говоря, неуютной обстановке как дома.

— Вот, господин министр, — стрекотал он, — камера Августуса Руквуда. Здесь у нас Торфинн Роули. А вот тут обретается семейка Лестрейнджей в полном составе: Рабастан, Родольфус и Беллатрикс…

Фадж его почти не слушал. Его с головой захлестнуло желание бежать, бежать куда угодно, чтобы не слышать бормотаний, стонов и проклятий, нестройным хором оглашавших восьмой уровень, не видеть лиц, искаженных безумием, не думать, чем заслужили эти люди свою участь. Он просто не мог это видеть!

До последней минуты он будет помнить маниакальный, дикий смех Беллатрикс и ее исступленный крик: «Лорд жив! Мой лорд найдет и покарает вас, мерзкие магглолюбцы!!! Ненавижу… Ненавижу!!!»

— А вот здесь, — голос смотрителя разорвал видение и Фадж с удивлением увидел себя стоящим перед угловой камерой, — находится самый опасный экземпляр. Сириус Блэк — не приходилось слышать?

— Блэк? Ах, да, помню, — рассеянно откликнулся Фадж. — Тринадцать человек в восемьдесят первом, не так ли?

— Да, вы совершенно правы, господин министр. Тринадцать человек. И убиты с особой жестокостью, господин министр. Говорят, Блэк уже тогда спятил — при аресте ржал, как ненормальный. А еще…

Корнелиус Фадж не слушал. Он, как зачарованный, медленно двинулся вдоль решетки, разглядывая волшебника, неподвижно сидящего на полу. Что-то в нем было не так, что-то отличало его от толпы маньяков, беснующихся в соседних камерах…что?

Будто почувствовав на себе взгляд мужчина поднял голову. На Министра магии внимательно смотрели яркие, живые глаза на изможденном лице. В уверенном, чуть насмешливом взгляде не было даже намека на безумие, и это почему-то пугало больше всего.

Неожиданно Блэк встал и направился к нему. От неожиданности Фадж отшатнулся и лишь затем вспомнил о разделяющей их решетке.

— Добрый вечер, господин министр, — спокойный, уверенный голос заключенного вывел его из ступора в достаточной степени, чтобы пробормотать ответное «Добрвечр».

— Я вижу у вас газету, — продолжал между тем необычный заключенный, не отрывая взгляд от Фаджа. — Если вы ее уже прочитали, не будете ли вы столь любезны одолжить мне ее? За двенадцать лет я немного соскучился по кроссвордам…

— Да, да, конечно, берите, мистер Блэк, конечно, — Фадж торопливо вынул газету и замялся, не зная, как ее отдать: из рук в руки — боязно, но бросить на пол — нет, перед этим странным человеком он на такое не способен… Судя по всему, Блэку была понятна суть его метаний, посему он просто протянул руку и взял газету из рук Фаджа. При виде костлявой руки, просунувшейся между прутьев решетки, министра передернуло от иррационального страха.

— Благодарю вас, господин министр, — негромко сказал заключенный, и, очевидно, заметив, что собеседник мнется, не зная, как закончить разговор, добавил: — Всего хорошего.

— Всего доброго, мистер Блэк. Всего доброго.

Интересно, ему почудилась эта искра насмешки в ярко-серых глазах, или это был просто обман зрения?

* * *

Много позже, аппарировав обратно в Лондон, вернувшись в Министерство и сидя в уютном фиолетовом кресле в собственном роскошном кабинете, Корнелиус Фадж все еще пытался понять, что же такого необычного было в этом человеке. Что-то, что одновременно притягивало и до смерти пугало…

Министр магии раздраженно тряхнул головой и взялся за толстую папку отчетов, присланных Амелией Боунс за последние две недели. Давно пора их разобрать. А Блэк — да мало ли убийц на белом свете, стоит ли забивать себе голову такой ерундой?

И Фадж решительно выбросил из головы «всякую ерунду», сосредоточившись на отчетах.

* * *

Он не мог поверить своим глазам. Как! Как такое вообще возможно! Предатель-крыса не просто жив — он находится прямо под носом Дамблдора, в Хогвартсе! Рядом с Гарри!

Сколько сейчас мальчику на фотографии? На вид — ровесник Гарри. А тому сейчас около тринадцати…точнее, тринадцать ему исполнится завтра. Он уже два года учится в Хогвартсе!

Он отлично помнил рыжее семейство Уизли. Молли и Артур не были в Ордене в ту войну, но они никогда не поддерживали идей Вольдеморта, несмотря на полнейшую чистокровность. Оба были гриффиндорцами до мозга костей. Скорее всего, их дети тоже гриффиндорцы, а это значит…полосатые подштанники Мерлина! Гарри, вполне возможно, спит в одной спальне с предателем, который сдал его родителей Вольдеморту! И он не сомневался: при случае этот ублюдок не погнушается убийством спящего подростка, если это обеспечит ему почетное возвращение в ряды Пожирателей смерти.

Крыса на плече рыжего мальчишки… Мало ли крыс на свете? Но именно эту, единственную крысу он запомнил слишком хорошо — слишком часто видел ее. И на правой передней лапе не хватает одного пальца! Таких совпадений не бывает, а значит…ему надо спешить.

Солнце садится. Примерно через час принесут ужин. За это время надо составить план — куда идти, что делать дальше. Нет сомнения, что наутро после побега его моментально хватятся, а значит, на него будет объявлена охота по всей стране. За это время он должен оказаться как можно дальше отсюда. Была бы при нем палочка, все было бы проще — наколдовал бы иллюзию, тогда можно было бы выиграть больше времени. Но нет, так нет. Он давно привык довольствоваться малым.

Значит, пункт первый — добраться до побережья. Как — это уже второй вопрос. Он не сомневался, что в нужный момент звериные инстинкты его не подведут, главное — вовремя довериться им. А потом? Что ему делать потом?

На этом свете больше не осталось ни одного человека, который доверял бы ему. Ему было некуда идти. Он испытывал немалое искушение довериться Ремусу, но затем понял всю бессмысленность этой затеи. Даже если бы Ремус верил ему, он не стал бы подвергать друга смертельной опасности: за побег его ждал Поцелуй дементора, и Ремусу, учитывая его ликантропию, светило бы то же самое.

Нет, к нему идти незачем. Если ему все удастся, у него будет Петтигрю, как доказательство его невиновности — живой или мертвый, неважно. Если нет — совершенно незачем тянуть друга за собой на дно.

Мысль о Дамблдоре он тут же отбросил, как совершенно неподходящую. Даже если он раздобудет волшебную палочку, и даже при учете его неслабого боевого опыта, против Дамблдора он не продержится ни единой минуты. Директор не захочет слушать его так же, как не хотел слушать двенадцать лет назад. Но даже если предположить, что Дамблдор пойдет ему навстречу, Питер узнает о его приближении и успеет сбежать. Нет, так не годится. Он не имеет права просто отсрочить опасность, грозящую его крестнику. Он должен устранить ее. Навсегда.

Значит, на север. Он доберется до Хогвартса и попытается остановить мерзавца раньше, чем тот доберется до Гарри. Он не имеет права на вторую ошибку. Первая обошлась ему слишком дорого.

Лязгают решетки. Уже? Вот часть решетки отъезжает в сторону, в комнату вплывают два дементора, а вместе с ними — могильная стынь и беспросветная тьма. И уже не хочется ни о чем думать, хочется просто спрятаться, заслониться от этого ледяного ужаса, который затягивает, затягивает… и только там, вдалеке, маячит неясная мысль. Мелькает, кружится, а потом вспыхивает молнией, ослепительная, раскаленная добела… Гарри!

Отшатнуться от мерзких тварей, сосредоточиться…и вот исчезает Сириус Блэк, а на его месте возникает лохматый тощий пес. Пес недовольно встряхивается и ворчит — твари приближаются, почуяв неладное — и изготавливается. Когда дементоров от двери отделяет около десяти футов, пес совершает огромный прыжок из тех, которые удаются единожды в жизни — и вот он уже снова Сириус Блэк, стоящий за порогом камеры. Он с лязгом захлопывает решетки — все, дементорам не выбраться до утра, когда придет смена караула — решетки магические, открываются только снаружи. А к утру он будет уже слишком далеко.

Так, куда теперь? Он растерянно огляделся, совершенно не представляя себе, как выбраться из лабиринта коридоров, желательно не нарвавшись при этом еще на парочку стражей. И, разумеется, он ничего не запомнил в тот день, когда его сюда привели — в том полубезумном состоянии, в котором он находился, ему было глубоко плевать на то, где он находится. Его ведь даже обрадовала тогда мысль об Азкабане, мелькнувшая в мешанине мыслей: по наивности он надеялся здесь умереть. Это позже пришло осознание, что умереть ему никто не даст — Азкабан так просто своих жертв не отпускает.

А потом накатило безумие. Даже вспоминать не хочется, каково ему тогда пришлось, пока две недели назад он не сумел выбраться. И все эти две недели он отчаянно ждал хоть чего-нибудь, хоть какой-нибудь ниточки, зацепки, шанса. Ну вот. Дождался. И теперь стоит дурак дураком посреди коридора и совершенно не представляет себе, как из него выбраться.

От растерянности опять перекинулся в собаку. А толку? Неужто в измученный мозг несчастной псины забредет мысль, ускользнувшая от человеческого разума?

И тут он почувствовал… Странный запах, которого он никогда не ощущал здесь, в Азкабане…

Пес повел влажным носом, старательно принюхиваясь, расчленяя запах на составные части и определяя каждую из них. Запах кофе… корицы… свежего пергамента… пыльной ткани… и новой пары лаковых туфель. Тех самых, в которых не далее, как сегодня утром его почтил своим присутствием сам Корнелиус Фадж.

Пес, не разбирая дороги, помчался по коридору. Его вела тоненькая ниточка запаха, которая порой обрывалась, и тогда он застывал на месте, судорожно принюхиваясь, пока не находил ее вновь. Конечно, был риск, что Фадж сначала отправился в кабинет старшего смотрителя, но что-то подсказывало ему, что после посещения пресловутого восьмого уровня Фаджу хотелось как можно скорее покинуть Азкабан.

Несущийся пес совершенно не замечал решеток, перегораживающих коридоры. Он был так тощ, что без труда проскальзывал между прутьев. Охранная магия не действовала на него — она была предназначена для охраны преступников. Ни в чем не повинные люди ее просто не замечали. К сожалению, сведения об охранных чарах замка были давно утеряны…

Пес не думал об этом. Он несся по коридорам, чувствуя близость освобождения. И тем страшнее оказалось свернуть за угол и увидеть в конце последнего, как он надеялся, коридора, стену.

Разум отказывался поверить и дать телу команду остановиться. Пес не успел затормозить и уже приготовился к неминуемому столкновению со стеной…

И с размаху пролетел сквозь нее.

Он стоял на берегу моря, жадно вдыхая запах йода, гниющих водорослей, выброшенных на берег, и запах гальки, нагретой за день солнцем. А сзади отчетливо тянуло опасным запахом холода и тлена. И пес рванул прочь от него. Плюхнувшись в прохладную соленую морскую воду, он поплыл, напрягая все оставшиеся силы, как можно дальше от жуткого запаха; он плыл к невидимому берегу, к которому направлял его звериный инстинкт, тот самый, который позволяет животным спасаться во время лесных пожаров. Он плыл прочь от запаха опасности, плыл, не зная, хватит ли его сил, чтобы добраться до суши. Он был измучен, истощен и напуган. И все же он плыл, не давая себе ни минуты передышки, без устали работая лапами и ни о чем не думая. В его мозгу осталась лишь одна мысль. Он нужен. Он должен успеть.

Он не знал, сколько он плыл. Бриллиантовой крупой по небу рассыпались звезды, наблюдая за плывущим псом с равнодушием вечности. И только одна звезда взирала с небес с сочувствием, даря незримую поддержку, оберегая и придавая сил, и даже свет полнолуния не мог затмить ее сияния. Я с тобой. Держись, Сириус.

Когда силы почти оставили его, он наконец-то почувствовал, как его лапы заскребли по дну. Пес выбрался на берег и отряхнулся. А потом упал.

Он лежал неподвижно, глядя в медленно светлеющее небо. Одна за другой гасли звезды, лишь одна упрямо сопротивлялась. А перед тем, как все же исчезнуть, уступая место свету дня, она лукаво подмигнула ему, будто прощаясь. И пес проводил ее благодарным взглядом.

Наконец он встал. Приближается рассвет. Скоро стражи Азкабана поднимут тревогу, и ему пора уходить. Пес в последний раз глянул на розовеющее небо, на горизонт, перечеркнутый зловещим силуэтом проклятой башни. И наконец, после безумной ночи, к нему пришло понимание.

Он свободен.

Нет ни стен, ни решеток, ни дементоров. Нет серой камеры, розового пятна на стене и истерических воплей Беллатрикс по ночам. Нет кошмаров и постоянной опасности скатиться в безумие. Он свободен!

Он освободился оттуда, откуда никто не уходил по своей воле. Он свободен. И он знает, как распорядиться своей свободой.

В Шотландию, в Хогвартс. Туда, где остался неоплаченный долг дружбы, скрепленный кровью лучших друзей. Туда, где живет, не зная о смертельной опасности единственный близкий человек на всем свете. Нужно спешить.

* * *

На невысоком каменном уступе в бледном свете раннего утра стоял лохматый черный пес с яркими глазами. Он стоял, как натянутая струна, будто прислушиваясь к мелодии, слышной только ему. Его силуэт четко выделялся на фоне голубеющего неба. Внезапно пес соскочил с уступа и неспешной трусцой побежал на север.

Над Азкабаном занимался рассвет.