Метаморфоза (джен)

Молли Уизли была мирной женщиной. Нет, под горячую руку она могла накричать на мужа или огреть кого-нибудь из сыновей недовязанным свитером, но смертельные проклятия — это был не её стиль. Разумеется, некоторые бытовые заклинания — например, для очистки картофеля или изготовления фарша, — будучи применены к людям, оказались бы опаснее многих боевых, но использовать их в таком качестве Молли могло прийти в голову не более, чем живописцу — фехтовать любимой кистью из волоса единорога. Поэтому даже в битве за Хогвартс она ограничивалась безобидными Ступефаями и Петрификусами. До того момента, как эта стерва Беллатрикс покусилась на святое: единственную дочь семьи Уизли.

Такого Молли стерпеть не смогла.

— Чтоб тебя наизнанку вывернуло, тварь! — зарычала она, тыча в Беллу палочкой.

То ли сработала стихийная магия, то ли материнская ярость оказалась посильнее любого из Непростительных, но Беллатрикс завизжала, крутясь на месте, почернела и рухнула на землю. Проверять, что с ней произошло, ни у кого времени не нашлось. Лежит — и ладно.

Очнувшись, Белла для начала удивилась, что это вообще произошло. Каким проклятием запустила в неё эта бешеная курица, она так и не поняла, но больно было почище, чем от Круцио. Однако в данный момент она явно пребывала на этом свете и к тому же в полном здравии.

«Это же надо было так вляпаться, василиск вас всех хвостом во все дырки!» — хотела было подумать Белла. То есть она хотела подумать гораздо более подробно и детально — грязно ругаться её ещё в юности научила тётя Вальбурга, считавшая, что истинная леди должна превосходить всех прочих абсолютно во всём. Но неожиданно вместо этой простой и понятной мысли ей в голову пришла другая: «Хорошо, что я по девчонке не попала, неправильно всё же малолеток обижать».

Мадам Лестрейндж удивилась. С чего бы ей беспокоится о какой-то девчонке-маглолюбке? «Так глядишь и грязнокровок жалеть можно начать», — хотела она подумать, но вместо этого подумала: «В конце-концов, маглорождёные — тоже маги, за что я их так?»

«Это что я такое думаю?!» — возмущённо подумала Белла, хватаясь за голову. Точнее, она попыталась схватиться за голову, но по дороге к голове руки попались ей на глаза — и обессилено упали обратно.

Белла испугано зажмурилась, потом решила, что ей почудилось, приоткрыла один глаз и убедилась — не почудилось.

Руки были абсолютно чёрные. Остальные доступные обозрению части тела тоже.

Белла хотела по привычке впасть в ярость. Ну, на крайний случай, в панику. Вместо этого она села на основательно истоптанную травку и глубоко задумалась. Что-то здесь было не так.

Она задумалась так глубоко, что даже забыла вцепиться в морду Хагриду, обратившемуся к ней: «Эй, тётка, ты кто?» Вместо этого она вежливо указала леснику на тот факт, что обращаться так к даме невежливо, а выслушав ответ: «Ну дык это... того... чёрная же!», любезно поинтересовалась, не найдётся ли у того зеркала, чем окончательно вогнала беднягу в ступор. Себя, впрочем, тоже. К тому же она обнаружила, что уже целые полчаса не беспокоится о судьбе дорогого Лорда. Чем у них там всё кончилось-то? Судя по тому, что Хагрид тут спокойно разгуливает...

Задав вопрос и услышав ответ: «Дык это... нету его больше! Убился, во!», Беллатрикс хотела было упасть в обморок и кого-нибудь заавадить, хоть бы и без палочки, но внезапно философски произнесла: «Ну, может оно и к лучшему? Хотя по-человечески жаль, конечно. Но он, бедняжка, в последнее время так мучался...».

На этой мысли она всё же упала в обморок. Там было как-то спокойнее.

Очнулась Белла в Больничном крыле, куда притащил её сердобольный Хагрид, и удивилась, что никто её не узнал. Впрочем, посмотрев в зеркало, мадам Лестрейндж перестала этому удивляться — она и сама себя не узнала. Зато теперь удивилась тому, что не расколотила зеркало вдребезги о голову мадам Помфри, а то, что в нём отражалось, — о ближайшую стену. Наоборот, она оптимистично заметила: «Ничего, Грюм же как-то живёт! А что чёрная — это даже хорошо, траур по мужу носить не надо».

Окончательно поняв, что ничего не понимает, Беллатрикс призналась, кто она такая и попросила отвести её к кому-нибудь умному. Самым умным в Хогвартсе по привычке считался Дамблдор. Поэтому Беллу проводили к его портрету, которому она и изложила всю историю, уже привычно заменив слова «эта жирная сука» на «почтенная мать семейства».

Выслушав недоумевающую женщину, Дамблдор глубоко задумался.* Ничего подобного в его практике ещё не встречалось.

Впрочем, покойный директор Хогвартса не зря считался мудрейшим из волшебников и довольно быстро понял, в чём дело.

— Молли пожелала тебе вывернуться наизнанку, и случилось по слову её, — сказал он. — В тебе поменялось внешнее и внутреннее: твоя внешность стала ужасной, какой была твоя душа, а душа — столь же прекрасной, как прежде была твоя внешность.

Белла сначала немножко обиделась на «ужасную душу», но подумала и решила, что лучше будет гордиться «прекрасной внешностью» Пусть даже и в прошлом.

— Я думаю, — задумчиво обратился Дамблдор к окружающим, — что в свете произошедшего эту даму нельзя осудить за её прошлые деяния. Ведь по сути перед нами совсем другая личность.

Белла не стала спорить с портретом — Азкабан она помнила неплохо и возвращаться туда ей совсем не хотелось. Лучше уж остаться такой, но на свободе! А там посмотрим.

У остальных это предложение вызвало меньше энтузиазма, но возражать они не стали — авторитет Дамблдора до сих пор был непререкаем. Даже для Визенгамота.

Белла получила свободу и принялась привыкать к новой жизни. Поначалу было сложно: всё время по привычке хотелось кого-нибудь заавадить. И ладно бы действительно хотелось — а то ведь на самом деле не хотелось! Но постепенно прежние рефлексы стирались, а новые — появлялись, и Белла стала получать истинное удовольствие от своей новой личности.

Начала она с того, что пошла работать помощницей Хагрида — ведь кто-то должен был заботиться об осиротевших детях Арагога! Белла взялась за дело с по-прежнему присущей ей страстью, и так успешно, что всего за год убедила большинство юных акромантульчиков стать вегетарианцами. Неоценимую помощь в этом ей оказал изувеченный в битве за Хогвартс Фенрир Грейбек, которого она взяла на поруки, выходила, перевоспитала и пристроила ухаживать за столь любимой Хагридом тыквенной грядкой.

Натренировавшись на акромантулах и Фенрире, Беллатрикс взялась за более сложную задачу — перевоспитание собственного племянника. Задача оказалась непростой, но мадам Лестрейндж не привыкла останавливаться перед трудностями. Начала она с того, что всего за полгода подружила Драко с Клювокрылом. А ещё через несколько месяцев юный Малфой уже собирал подписи под петицией в Министерство о законодательном даровании домовым эльфам отпусков и выходных — хотя бы по одному в год. Сама же Белла в свободное от ухода за зверушками время училась у Молли Уизли печь пирожки и делать различные заготовки, постепенно достигнув в этом немалого мастерства. И теперь ежегодно посылает баночку малинового варенья Августе Лонгботтом, которая неизменно жертвует его в пользу узников Азкабана.

Единственное, что осталось в Белле от прежних времён — это любовь к Волдеморту, точнее, к Тому Риддлу. Большую часть наследства Лестрейнджей она отдала на исследования перемещений во времени, дабы в будущем с помощью усовершенствованного хроноворота вернуться в прошлое, забрать маленького Тома из приюта и перевоспитать. В ожидании исполнения своей мечты она разыскивает по магловским приютам мальчика-сироту, обязательно черноволосого и с плохой наследственностью. Чтобы усыновить его и потренироваться.

__________________________________________________________________

* Дамблдор, в отличие от читателя, не читал фанфиков, поэтому наивно полагал, что создание новых заклинаний — длительный и сложный процесс. Но проницательный читатель, несомненно, сразу понял, что именно произошло с Беллой.