Истинный слизеринец (гет)

Лишь слово: Слизерин -

И ты на темной стороне.

Не существует выбора,

И только пустота в душе...

Вы думаете, что общество, которое вас окружает, никак вас не характеризует? Вы из тех, кто считает, что никто не имеет на вас влияния? Вы никогда не измените своим принципам? Мои поздравления! Вы — глупец. Вы можете мне не верить, можете ругаться и топать ногами, но плодов это не принесет. Если вы находитесь в обществе подонков, то рано или поздно сами превратитесь в подонка и отпетого негодяя. Я убедился в этом на собственном опыте. Хотите послушать? Хорошо, я расскажу вам.

* * *

Эта история началась четыре года назад, когда меня перевели на Слизерин. Не может быть, скажете вы? Я тоже так думал. До того момента, как Макгонагалл приказала мне собирать чемоданы и выметаться в подземелье. Конечно, она сказала не так. Ее голос был ласковым, а в глазах стояли слезы. Ей было жаль меня, а, может, ей просто было жаль терять одного из лучших учеников факультета. Как бы там ни было, решения Дамблдора в нашей школе не оспариваются. Вечером того же дня я уже засыпал в сырой мрачной комнате на кровати с ядовито-зеленым пологом. В тот момент мне, тринадцатилетнему мальчишке, все казалось розыгрышем, первоапрельской шуткой. И плевать, что за окном сыпал снегом декабрь.

Знаете, тогда я узнал, что не все слизеринцы так увлечены темными искусствами, как судачат об этом на каждом углу. И они вовсе не так жестоки, как их выставляют. Признаюсь честно, я боялся. Боялся, как меня примут, но, вопреки моим ожиданиям, мне не пришлось проваляться неделю в больничном крыле после кровавого побоища. Все прошло тихо и мирно, казалось, большинству вообще плевать на пополнение в их рядах, один лишь Нюниус никак не желал с этим смириться, но он бы никогда не набрался смелости пойти против меня.

Позже я узнал, зачем Дамблдор все это затеял. Я подслушал его разговор со Слизнортом, теперь уже моим деканом, где Директор распинался о межфакультетской дружбе. Он посчитал, что если мы с Джеймсом продолжим общаться так же, как раньше, несмотря на галстуки разных цветов, то это привлечет внимание остальных, и вражда между Слизерином и Гриффиндором прекратится. Черта-с два! Вы просчитались, господин директор. Двух человек оказалось слишком мало, чтобы воцарился мир. Может, вы начитались магловских сказок, Альбус? В таком случае вам нужно было бы понять, что мы с Джимом далеко не Ромео и Джульетта. Вы удивлены, что я знаком с творчеством маглов? Не стоит. Когда ваша девушка — грязнокровка, вы и палочку в руках держать разучитесь. Да-да, я сказал: «грязнокровка». Видите, какой я подлец? Но мне можно, ведь я теперь истинный слизеринец.

Впрочем, ни один слизеринец не стал бы встречаться с маглорожденной. (И кто только придумал это слово? Жалкая попытка смягчить истину, будто никто не поймет, что я имею в виду на самом деле.) Встречаться с маглорожденной.... Да и я бы не стал, если бы Поттер не попросил. Он по-прежнему мой лучший друг... и все ещё влюблен в Эванс. А она влюблена в меня. Дура!

Мой благородный друг не смог видеть, как она страдает. Не знаю, чего ему стоило просить меня быть с ней. Он думал, что так ей будет лучше? Возможно. Ему казалось, что лучше ей быть со мной, чем с кем-то другим, что я о ней позабочусь. И я забочусь. Так, как умею. Не ради нее, ради Джеймса. Мы никогда не спорим, я не кричу на нее, я просто ее не замечаю. Не чувствую ее рук на своих плечах, не помню вкуса ее губ, не слышу слов, которые она произносит. Я даже не помню, когда мы в первый раз переспали. Вы думаете, что я использую ее? Нет, она сама этого хочет. А я не против — в семнадцать лет природа берет свое. Однако я бы легко прожил без нее, она далеко не единственная, кто бывал в моей постели. И она это знает. Так же, как знают об этом все, кроме Джеймса. Она молчит, не упрекает меня, делает вид, что не понимает происходящего, старательно не замечает следов чужой помады, которые неизменно появляются на моей рубашке раз или два в неделю. В том, что помада чужая, сомневаться не приходится, ведь Эванс не пользуется косметикой.

А знаете, мне с ней удобно. Наверное, стоит поблагодарить Поттера. Где еще найти такую девушку, которая не спорит, не закатывает скандалы, прощает измены, не бьется в истерике, не требует красивых слов, ухаживаний и подарков? У нас и свидание-то было только раз за те два года, что мы вместе. Точнее, она думает, что мы вместе. А я один. Сам по себе. У меня даже нет семьи. Несмотря на то, что теперь я достойный продолжатель рода Блэков, отношения так и не наладились ни с родителями, ни с братом, ни с кузинами.

Особенно ненавидит меня Белатрисса. За то, что я не присоединился к ее обожаемому Темному Лорду. Ненавидит и... любит. Если она вообще умеет это делать. Ее любовь другая, совсем не такая, как у Эванс. Темноволосую бестию нельзя приручить, можно лишь заставить подчиниться. На время. Наши отношения подобны весенней грозе: мимолетные, но возникающие вновь и вновь. Каждая минута, проведенная рядом, обходится нам грандиозными скандалами, а они, в свою очередь, заканчиваются всегда одинаково: искусанными в кровь губами, лиловыми пятнами на шее и необузданной страстью. Мы никогда не договариваемся о встрече, но всегда находим друг друга. Чаще всего на вершине Астрономической башни. Не знаю почему, но ноги сами несут нас по винтовой лестнице. Наверное, там мы оба чувствуем себя свободными. Вместо прощания она всегда произносит одну и ту же фразу: «Когда-нибудь я убью тебя, Сириус Блэк». А я крепко затягиваюсь сигаретой и смеюсь в ответ, выпуская ей в лицо клубы горького дыма. Однажды я долго ждал ее, ждал, пока небо над замком не начало светлеть, но так и не дождался. Не пришла она и на следующий день. Через месяц ее по-прежнему не было. А я все приходил и приходил, каждую ночь, все еще надеясь.

Эта любовь не дожила до утра,

И я один, и ты теперь одна,

Наш жаркий поцелуй испит до дна,

В душе лишь боль, на сердце — пустота...

* * *

Сейчас мы сидим вдвоем на Астрономической башне. Нет, Белатрисса так и не появилась, но я притащил сюда Эванс. Слишком тяжким стало одиночество. В апреле ветер еще холодный, и я вижу краем глаза, как она ежится и жмется поближе к стене. Девчонка явно боится высоты. Вздыхаю и снимаю свою мантию. Не хватало ей только заболеть, Джеймс с меня три шкуры сдерет. Она благодарно закутывается в теплую ткань и бегло осматривает мои предплечья. Я усмехаюсь. Я все чаще и чаще ловлю эти взгляды и знаю, что она ищет. Но сегодня рукава моей рубашки не закатаны. Я расстегиваю пуговицы одну за другой и откидываю рубашку в сторону. Зеленые глаза смотрят с непониманием и предвкушением. Наверное, она решила, что я хочу ее.Эванс делает шаг в мою сторону и прижимает ледяную ладонь к моей груди. Я сжимаю ее запястье, наверное, сильнее, чем следовало, потому что она морщится, и показываю свою руку.

— Видишь, дорогая, тут нет того, что ты ищешь. И никогда не будет, как бы этого ни хотелось моей семье. Я не буду служить Волан-де-Морту, я не умею подчиняться.

Она краснеет и опускает глаза. Поднимает рубашку и протягивает мне.

-Оденься, замерзнешь...

А дальше все по привычной схеме. Провожаю ее до гостиной, целую одеревеневшими губами, злюсь на то, что она по-прежнему отважная гриффиндорка, а я подлый слизеринец, а еще на то, что она совсем не похожа на Белатриссу, злюсь на эти рыжие, наполненные жизнью волосы и на то, что приходится возиться с ней. А затем долгий путь в подземелья и воспоминания четырехлетней давности, которые никак не желают отпускать.

* * *

Сегодня мы с Эванс впервые поругались. Она нашла в себе смелость меня упрекнуть. Упрекнуть в том, что наш последний день в школе я провел не с ней. Уходила она со слезами на глазах, а вернулась через полчаса с бутылкой огненного виски в руках. С практически пустой бутылкой. Ее поведение, ее напор и настойчивость были так неожиданны для меня, что я не смог ее оттолкнуть.

В ту ночь покорная Лили Эванс умерла навсегда, вместо нее появилась смелая и уверенная в себе девушка. Корыстная и расчетливая. Она не осталась со мной до утра, как делала это обычно. Собрала вещи и ушла, бросив напоследок, что мы расстаемся. Я ничего не ответил. Мне было абсолютно все равно. А на следующее утро в поезде, который в последний раз мчал нас из Хогвартса, Джеймс восторженно рассказывал о том, как Лили появилась ночью на пороге его комнаты вся в слезах и признавалась ему в любви. Извинялся передо мной за то, что проснулась она в его объятиях, искренне пытался сочувствовать тому, что мы расстались, получалось это у него отвратительно, благодарил за то, что я ее отпустил.

Что ж, молодец Эванс! Браво! Ты нашла свою выгоду. Поняла, наконец, что тебе нужен совсем не я? Есть Джеймс, который будет носить на руках, холить и лелеять. Есть Джеймс — истинный гриффиндорец, которого ты не любишь. И есть я. Мерзкий слизеринец, в которого ты по-прежнему по уши влюблена.

* * *

А через год я появлюсь на пороге дома Поттеров, ты встретишь меня с трехмесячным малышом на руках и скажешь, что он — мой сын. Я не поверю, ведь он будет вылитый Джеймс, а ты только посмеешься в ответ и скажешь, что ты волшебница. Но это будет только через год. И это уже будет совсем другая история.

* * *

Меня зовут Сириус Блэк. Мне семнадцать, и я прирожденный слизеринец. Я никого не люблю, презираю жену лучшего друга, отвергаю свою семью и никогда не прощу белобородого старикашку, который решил за меня мою судьбу.

Подонком был, подонком и останусь,

Родил дитя, но другу не признаюсь,

Его жена, по-прежнему, томится,

Моей любви не суждено добиться.

Уж ждут меня сырые стены Азкабана,

И не оденут на меня посмертного савана,

Погибнуть я смогу лишь от одной руки

Той, с кем ночи страстные давно уж истекли.