Дело не в этом (гет)

Мы стоим недалеко от какой-то захолустной маггловской деревушки — знаете, одной из тех, где пяти-шести людям в радость свалить отсюда, не оборачиваясь на два десятка покосившихся домов и кривых зубьев штакетин заборов, а для остальных же единственное счастье — спасительный глоток браги с утреца. Палочка Беллы упирается прямо кадык.

— Ты хуже грязнокровок, Сириус, — выплевывает она мне лицо. Капли ядовитой слюны вылетают у нее вместе с лично придуманной градацией презрения. — Хуже сквибов. Хуже магглов.

Видите, я в самом конце списка.

Разве не повод распить бутылочку сегодня вечером?

Белла думает, что воображать себя адовой машиной для убийств ей идет. Вообще-то, она ошибается. Но я хочу не её разочаровывать.

— Ты недостоин своей фамилии! — говорит она своим грудным чувственным голосом. — Ты — не Блэк!

На самом-то деле мне похуй. Все равно, понимаете? Единственное, что я вычленяю в происходящем — двигающиеся томные губы Беллатрикс, когда луна освещает её лицо.

Похожая луна была несколько лет назад, когда Рем чуть не загрыз Нюниуса. Я готов поставить свои последние деньги на то, что тому было так страшно, что он обоссался. Клянусь, когда Джим вытащил его из хижины, на его штанах было приличное пятно.

— Ты умрешь! — шипит Белла.

На самом деле, иногда я жалею, что Лунатик не довел свое дело до конца.

Расскажите мне, зачем дети суют свои пальцы сквозь прутья к опасным тварям в клетки, несмотря на то, что им твердят "нельзя". Снейп — типичный представитель таких мелочных нарушителей. Я и сам был таким когда-то.

Губы миссис Лестрейндж — две шикарные дуги — не подходят для угроз. Совсем. Они подошли бы для радикально противоположного занятия. Ну, вы понимаете меня.

— Я смог бы войти в историю даже без гребаной фамилии, сечешь, Белла? — лениво говорю я, не делая даже и попытки отодвинуться от палочки.

Хотя, пока она говорит свою торжественную прощальную речь, я могу перекинуться в Бродягу или нащупать портал в кармане. Или выбить палочку из её рук — это не трудно, когда тот, кто желает твоей смерти начинает распинаться на тему: "какое же ты дерьмо".

Она смеется, как свихнувшаяся истеричка с этажа для психов в Мунго, запрокидывает голову и трясет копной черных кудрей. Вороны в лесу вторят ей хриплым карканьем.

Быть свихнувшейся с фамилией "Блэк" — это вроде как даже норма. Я вспоминаю дражайшую матушку.

— Ты хочешь прославиться, Сириус? — спрашивает она, подаваясь ближе.

У нее лихорадочно блестят глаза.

Я не думаю, что ей действительно было бы интересно послушать чего я хочу. Но у меня есть дурацкая привычка пихать свои пальцы между прутьями клеток опасных тварей и дразнить их.

Белла из тех, кто откусит по локоть, если не успеешь убрать руку.

Мы стоим на окраине деревни, деревянные дома которой полыхают огнем. Я слышу плач и крики, а палочка Беллатрикс упирается мне в кадык. И я многое мог бы ей рассказать.

* * *

Я ненавижу семейные ужины у Поттеров.

Эта милашка, которая бывшая Эванс, полна милосердия. Серьезно — именно поэтому она так долго продержалась со Снейпом. Джиму повезло, что в конце шестого курса он упал с метлы, разбил о трибуну висок, демонстрируя нам всем содержимое своего черепа, и провалялся без сознания несколько дней. Джиму везет до сих пор — в Годриковой Впадине нет этих помойных бездомных собачек и кошечек, от которых на глазах его красотки-жены появились бы слезы умиления.

Эванс прямо таки истекает милосердием. Я уверен, что когда она видит кого-то, кому может помочь — её маленькие белые трусики становятся мокрыми от предвкушения.

— Семья — это один из важнейших аспектов нашей жизни, Сириус, — сказала она как-то, поглаживая правой рукой свой раздувшийся огромный живот. — Тот, у кого нет детей, не знает, что такое любовь.(1)

Она часто любила повторять подобную муть. Этим её напичкали родители в детстве.

Она все время приглашала на ужин какую-нибудь из своих школьных подружек, или подружек-стажерок-в-Мунго, или подружек-где-она-их-там-берет, и отчаянно пыталась свести меня с ней. Она клала руку на живот, напоминающий мне воздушный шар, спрятанный под её платьем, и счастливо улыбалась, глядя на то, как очередная Шелли (или Мэри) начинала усердно разглядывать содержимое своей тарелки.

Все дело в том, что Лили думала, что очередная Мэри (или Шелли) потупляет свой взгляд от скромности.

А вовсе не от того, что мы с ней уже как-то перепихнулись на подоконнике еще в школе, скрытые мантией-невидимкой, кончая под звук шаркающих шагов нашего урода-завхоза или мяуканье его облезлой кошки.

Человек — существо приспосабливающееся.

— Мне пора, — скомкано прощалась подружка.

— Ты невыносим! — заявляла Лили, леветируя тарелки в раковину и пытаясь вспомнить, в какой моих фраз она упустила подвох.

Милая Лили, просто все дело в том, что мои родители не читали молитву перед едой и не рассказали мне ни одной поучительной английской пословицы. У них были немного другие методы и немного другой Бог.

Впрочем, иногда мы действовали по другому сценарию — женская нога забиралась под брючину, и "ты невыносим" я слышал дня через два и совершенно другим тоном.

___________________________________________________________

1. Не that has no children knows not what love is. (англ. пословица)

* * *

Я не помню, зачем ходил на свадьбу Нарциссы. Нет, конечно же, меня никто не приглашал.

Я просто хотел посмотреть на их лица.

Нарцисса улыбалась у импровизированного алтаря, увитого наколдованными розами.

Я всегда думал о том, что из тройки сестер она — самая нормальная. Белла была сдвинутой ровно столько, сколько я её помню, Андромеда была правильной до скрежета зубов.

Нарцисса же была относительно нормальной.

Относительно нашей семьи, конечно.

В саду Малфой-мэнора пахло розами. Сладкий запах забивался в мой собачий нос, а мерзкие маленькие колючки-шипы со стеблей цеплялись за шерсть.

Вы знали, что Нарцисса ненавидит розы?

Она улыбалась, когда новоявленный жених протянул ей букет. Букет, состоящий из маленьких белых роз.

Нарцисса улыбалась.

Лгунья.

Вы знали, что Нарциссе никогда не нравился Малфой?

На мою голову легла чья-то женская рука. Белла посмотрела на меня и фыркнула:

— Прилизанное трусливое дерьмо.

И кивнула на Люциуса.

Сквозь тонкую ткань её длинного рукава платья, облепившего руку, я увидел просвечивающий черный череп.

Нарцисса всегда ненавидела Малфоя.

Перед импровизированным алтарем, увитым ненастоящими розами, она тянулась к нему, льнула всем телом, целовала с закрытыми глазами.

Лгунья.

Впервые в жизни я был согласен с Беллатрикс.

Я даже не задумался о том, говорила ли она это мне или собаке, и догадывалась ли вообще о том, что перед ней именно я в анимагической форме.

Я подумал о том, что общая неприязнь сближает людей.

* * *

Пару раз я видел Рега в «Кабаньей голове».

Своего младшего брата, еще несколько лет назад смотрящего на меня с настоящим благоговением.

Он сидел с какими-то отбросами вроде Сопливуса — в черных мантиях, их головы были склонены друг к другу. Вероятно, они обсуждали какой-то зловещий план по захвату мира в компании пузатой бутылки дрянного пойла.

Мне было смешно, когда я это видел.

Я мог бы подойти к нему, схватить за шкирку и встряхнуть. И сказать что-нибудь очень пафосное, вроде: "Хватит заниматься саморазрушением!". И запустить парочку заклятий в его дружков.

Регулус смотрел на меня с вызовом. В его глазах я видел призраков своей ненаглядной матушки, выжигающей меня с гобелена.

Мне было смешно.

Я мог бы вызвать отряд авроров, чтобы эту шайку арестовали в связи с подозрением в чем-нибудь.

Я мог бы сделать многое.

Но я не сдвинулся с места. Потому, что это не я вычеркнул их из своей жизни. Они вычеркнули меня.

— Ты позор всего нашего рода, — взвизгнула мать, прежде чем запустить в меня стеклянной вазой.

Ваза пролетела всего в дюйме от моей головы.

Я не сдвинулся с места.

Регулус смотрел на меня с вызовом.

Я мог бы сделать многое. Например, отвести его куда-нибудь и попытаться вправить мозги. Но я продолжал смотреть, как он надирается дрянным пойлом из пузатой бутылки.

А может быть все дело в том, что я сам был слишком пьян.

* * *

Когда у Джеймса родился сын — он плакал.

Серьезно говорю, в его глазах стояли слезы.

Я отхлебнул огневиски прямо из бутылки и подумал о том, что если Лили будет тонуть — она утянет его за собой.

В прямом и переносном смысле.

Даже на всех этих своднических ужинах, когда он обнимал одной рукой свою жену за расплывшуюся талию, а другой по привычке лохматил свои волосы и смотрел на меня вроде как виновато, — я видел, что он все равно с ней согласен. Согласен во всем, понимаете?

Наверное, у них такая любовь, которой мы все должны завидовать.

— Ты будешь крестным отцом Гарри? — спросил Джим.

Он был счастлив. Он был совершенно охренительно счастлив. И он все заглядывал мне глаза — пытаясь найти в них подтверждение того, что я счастлив тоже.

Я не совсем помню, что я чувствовал тогда.

Все дело в том, что я не хотел, чтобы меня кто-то тянул за собой. Все дело в том, что я не был уверен, что стану хорошим крестным. Все дело в том, что мне нравился мой образ жизни.

Но я был рад — да, за своего лучшего друга.

— Вау, — выдохнул я, делая очередной глоток из бутылки. — Конечно. Конечно, Сохатый.

И похлопал его по плечу.

В уголках его глаз появились новые слезинки.

Я думаю, что так и не решусь рассказать ему эту простую истину — "каждому свое".

* * *

Все дело в том, что всю нашу никчемную жизнь можно вложить в звук щелчка пальцев.

Щелчок.

Ты просыпаешься на втором этаже «Дырявого котла». Щелчок.

Ты просыпаешься в районе Блумсбери в паршивом местечке под названием "Garth". Щелчок.

Ты просыпаешься в маггловском отеле на Осборн Стрит. Негр за стойкой, улыбающийся во все свои тридцать два зуба протягивает тебе ключи от твоего мотоцикла.

Щелчок.

Ты просыпаешься в комнате с заколоченными окнами, и в щелку видишь шлюх, подпирающих кирпичные стены, разделяющие Лютый и Косой переулки. Щелчок.

Ты просыпаешься дома у Шелли (Мэри) и просишь стакан воды.

Она выливает стакан воды тебе на голову. Оказывается, её зовут Марлин.

У Марлин была слишком длинная шея и слишком короткие волосы. Накануне, в каком-то кабаке Марлин рассказала историю своей жизни.

Все дело в том, что когда кто-то пытается сказать что-то очень важное, обычно его не слушают. Накануне, я рассказал ей о том, что всю её никчемную жизнь можно вложить в звук щелчка пальцев.

— Почему я всегда отдаю сердце всяким отбросам? — спросила она утром, прислонившись к косяку и с сожалением разглядывая меня.

— Потому что хочешь видеть его в мусорном баке? — спросил я в ответ.

Марлин нахмурила брови. Наверное, она подумала, что я над ней насмехаюсь.

— А ты всегда говоришь вот такими киношными фразами?

— Должен же я откуда-то брать свои реплики!

В отместку она посмотрела на меня с отвращением. Возможно, Марлин была права в своих догадках.

Щелчок.

Ты просыпаешься у Поттеров.

— Ты невыносим! — говорит Лили и смеется, когда Гарри в её руках тянет рыжую прядь волос в свой беззубый рот.

Все дело в том, что больше всего на свете Лил любит своего сына. Все дело в том, что больше всего на свете я люблю то, что может вместить один щелчок.

* * *

— Ты хочешь прославиться, Сириус?

Лицо Беллы совсем близко и мне приходится прищурить глаза — знаете, оно просто плывет и видится, словно через мутное стекло тех стаканов в пивнушках, в которые мы с Джимом иногда заваливаемся после просиживания задов в кабинетах Аврората. Джим именует это гордым словом служба.

Она вдруг целует меня — как-то по-особенному дико, кусая нижнюю губу.

— Я все равно убью тебя, Сириус, — шепчет она на ухо. — А так будет даже интереснее.

Все дело в том, что я вообще-то не хотел прославиться. У меня не было таких мыслей. И знаете, я мог бы набрехать вам какого-нибудь возвышенного бреда, сказать, что осознал, сколького уже лишился и сколько я могу потерять в один момент — если бы она, к примеру, меньше внимания уделяла торжественным речам.

Все дело в том, что когда я смотрел Белле вслед, я думал, что если бы этот лысеющий мудак Руди с его жирными пальцами чаще ебал жену, то мысли об убийствах не приходили бы в её хорошенькую голову.