Ящик Пандоры (джен)

Быть Блэком, — часто повторял мой дедушка, — это значит быть королем.

Я верила, всегда верила его словам. Но сегодня я впервые в жизни хочу хотя бы на миг забыть о том, что я Блэк.

Блэки. Древний, гордый род моей матери. Говорят, белый цвет таит в себе всю палитру оттенков. Глупость. В черном намного больше граней. Как вспышка падающей звезды разрывает огнем спокойное небо, так и звучание этой фамилии заставляет по-другому биться сердца людей, порождая всю гамму чувств. Благородство и безумие, зависть и восхищение, презрение и ненависть — все сплетается в нескольких буквах этой фамилии.

Блэки. Я придумала себе новое имя, ненавидя свое собственное. А как можно любить свое имя, если тебя зовут Нимфадора? Дурацкое имя, как такое вообще можно выдумать. Когда я однажды спросила маму, кто дал мне его, она, смущенно отведя глаза и кусая губы, ответила, что это была ее сестра — Андромеда. Всякий раз, когда речь заходила об этом странном создании, на лицах мамы и Нарциссы появлялся какой-то чужой, незнакомый мне оттенок печали, в котором мне чудился привкус вины. За все годы, когда я сталкивалась с ней, я так и не смогла прочитать на ее лице ничего, кроме глупой, болезненной улыбки на сомкнутых губах, с которых не слетало ни звука. Успела ли эта сумасшедшая оценить подарок сестер, которые должно быть так любили ее?

Быть Блэком — значит быть королем. И позади меня сейчас, облаченная в черные мантии, с тяжелыми букетами в руках стоит королевская свита из тех немногих, кто пережил эту затяжную войну. Вот только сейчас я вовсе не желаю их видеть. В боях, среди вспышек и дыма, даже не видя лиц из-за масок, я различала каждого. Голос, жесты, движения каждого были знакомы мне. Они были моей семьей, которую война отняла у меня. Но сейчас, когда единственной маской на их лица ложится притворная скорбь, они кажутся мне всего лишь серой массой, подобно окутавшему все кладбище Блэклому туману, пропитанному тяжелым сладковато-горьким запахом последних осенних цветов.

Стоя перед могилой с именем «Сигнус Блэк», я впервые хочу забыть о своей принадлежности к этому роду. Потому что короли не умирают так. Короли приветствуют своих воинов, вернувшихся с победой, а мой дедушка к этому моменту уже окончательно погрузился в мир своих грез. Какая ирония, дожить до победы, но не узнать о ней. Короли поддерживают своих наследников, а не смотрят им в глаза пустым, бессмысленным взглядом. Королевские речи не похожи на отчаянные, дикие вопли, от которых стынет кровь и замирает сердце. Хотя нет, не крики пугали меня, а бесповоротное безумие, от которого нет спасения, повергало меня в отчаянья. Короли не умирают беспомощными и сумасшедшими, ни на секунду не приходя в сознание.

Есть ли грань между смертью и безумием? Какой мир открывается после смерти сумасшедшим? Быть может, дедушка и не заметил смерти, как не услышал весть о конце войны? Что видели его пустые глаза? Я бы хотела верить, что он был среди любимых им звезд, но крики и гримасы этой затянувшейся агонии рисуют лишь картины того, как он захлебывался в темных водах Стикса. И быть может, захлебывается в них до сих пор.

Короли не умирают в безразличной, глухой тишине. Почти теряя сознание от этого аромата, растекающегося в холодном воздухе, я до боли в глазах вглядываюсь в серое небо, с тоской пытаясь рассмотреть в тяжелых облаках свет далеких звезд. Я так мечтаю о том, чтобы падающая звезда озарила бескровные небеса, став запоздалым подарком для того, кто всю жизнь грезил о свете далеких созвездий. Но небо далеко и безразлично к мольбам живых и предсмертным фантазиям умирающих, тоскующих о неведомых мирах. Небо не ответит ему, влюбленному до потери рассудка в звездное сияние, не заметит его смерти и не станет скорбеть о нем, проливаясь серебряным дождем.

Как и весь остальной мир. И поэтому, глядя на своих боевых товарищей, которых привел сюда лишь долг, я понимаю, что их не должно быть здесь. Хотя нет. Не так. Не только они должны быть здесь. Я хочу забыть о своем роде, потому что я — последняя из Блэков.

Здесь нет моих родителей. Это же была их война. Их победа. Кадмова победа, внезапно понимаю я. Они сражались за этот новый мир, новый порядок, но им самим увидеть его не суждено.

Осталась лишь я. Нимфадора Лестрейндж. Не последняя по крови. Но последняя из наследников.

Я хочу, мучительно хочу забыть о том, кто я. Я могу легко принять любое обличие и сбежать в любую точку мира, но узы крови мне не одолеть. Все на этом старом, давно заросшем, кладбище напоминает мне о моем разваливающемся доме, пробуждая мучительные мысли о тех, кто должен стоять рядом со мной.

Я не хочу возвращаться в свой дом. Не потому, что боюсь почувствовать, что без дедушки он опустел. Наоборот, я боюсь до конца осознать, что он был мертв уже давно. Я боюсь до конца прочувствовать всю нелепость его смерти.

Андромеда. Другая причина. Живой призрак, бледная тень мэнора. Живая, она всегда была для меня более мертвой, чем мои погибшие родители. Изменилось лишь хоть что-то для нее? Мелькнула ли у нее хотя бы на секунду мысль о смерти ее отца? Я боюсь увидеть всю ту же странную улыбку, говорящую о том, что не изменилось ничего.

И письма. Бесконечные стопки писем Нарциссы. Сухие листья, последние кусочки жизни умирающих деревьев, последние мысли сломленной в своем заключении Нарциссы. Чернильные слезы и мольбы о помиловании. Не для нее. Для Драко. В каждом своем письме, так похожем на предыдущее, она умоляет меня спасти его. Я не хочу его спасать. Он предатель. Как и она сама. Эти письма лежат, разбросанные по всей моей комнате. Как бы я хотела сжечь их, представив, что с ядовитым дымом растворятся и все слова Нарциссы и все ее мольбы. Как бы я хотела больше никогда не читать их и не приходить к ней в камеру.

Но я не могу. Я люблю Нарциссу. Поэтому я знаю, что найдя ее очередное послание, я вновь аппарирую к месту ее заключения и молча войду к ней в камеру.

Я не знаю, сколько раз я была у нее, а сколько раз проигрывала эту сцену в своем воображении. Но каждый раз она повторяется в точности, вплоть до мельчайших деталей. Я знаю наперед каждое слово, каждый жест, каждую минуту молчания. Представив это вновь, я закрываю глаза.

Я знаю, как будет отдаваться звук моих шагов по гранитным коридорам нижних этажей министерства, где держат пленников в ожидании приговора. Помню игру теней на стене ее одиночной камеры. Ее поникшую фигурку, нерешительную и истощенную. Ее молчание, ее страх повторить свои мольбы. Помню слезы на ее ресницах и сломленный, затравленный взгляд, говорящий о том, что она видит во мне мою мать.

Нет, Нарцисса, ты ошибаешься. Мама влетела бы в твою камеру, как вихрь, сметая все на своем пути. Она бы до боли заломила твои хрупкие запястья. Она бы надавала тебе пощечин, оставив на твоей бледной коже пугающе яркие следы. Она бы кричала на тебя, воя как раненый зверь, а ты бы вторила ей.

Но я не мама. Я могу быть для тебя лишь безмолвным палачом. Я лишь прожгу тебя взглядом, пытаясь найти ответ на свой вопрос. Единственный вопрос. И его, рыдая и крича, задала бы тебе и моя мама.

— Нарцисса… — помедлив, тихо скажу я, — зачем?

Зачем, ты предала нас, когда победа была так близко? Зачем в шаге от победы ты захотела все разрушить? Зачем ты, осматривая тело Поттера, солгала, что он мертв? Зачем? Чего ты хотела тогда? Ты желала Лорду поражения? Темный Лорд все равно убил мальчишку. Несколькими минутами позже. Ты же навлекла на себя клеймо предательницы и лишилась свободы. Зачем?

— Зачем?

— Драко, — прошепчет Нарцисса, едва сдерживая слезы.

Ты скажешь о том, что это был твой единственный шанс прорваться к сыну и спасти его. Показав этим всю глубину своего предательства.

— Она была твоей сестрой, — отвечу я, чувствуя, что и сама хочу плакать, — как ты могла Нарцисса? Ты хотела, чтобы моя мама умерла напрасно?

Твои черты исказятся, как от удара, а я не в силах больше это терпеть, хлопнув дверью, покину твою камеру.

Стоя в этой тишине, я мечтаю, чтобы хоть что-то случилось и вырвало меня из этих воспоминаний. Пусть и не звезда. Например, дождь. Я могла бы представить, что потоки воды, стекающие по щекам — это все мои невыплаканные слезы. Потому что сегодня у меня их нет. Все слезы были выплаканы тогда, когда я поняла, что дедушка никогда больше не заговорит со мной, никогда на меня не посмотрит. Осознав это, я плакала, снова превратившись в семилетнюю девочку, чьих родителей отправили в Азкабан. А сегодня есть лишь ощущение тоски и неправильности того, что мне не с кем разделить эту утрату.

Но нечто необычное все же происходит. С неба падает не звезда или дождь, а письмо из лапок большой ухающей бурой совы. Тюремные совы. Нарцисса даже сейчас не оставляет меня в покое.

Смутно надеясь, что Нарцисса написала о дедушке хоть пару строчек, я разворачиваю ее письмо. Конверт кажется мне непривычно тонким. А разорвав его, вижу в послании всего одну фразу.

«Пандора, сегодня я раскрою тебе твой ящик»

Я ахаю. Пандорой меня называл только дедушка, которому, как и мне, не нравилось выбранное Андромедой имя. А последней фразой, что я от него слышала, была просьба никогда не открывать ящик Пандоры.

* * *

Я аппарирую в министерство, раздираемая недоверием, удивлением и гневом. А вдруг это просто очередная уловка ради ее драгоценного Драко, в чью камеру я так и не зашла ни разу после его пленения? Я почти бегу по Атриуму, когда до меня доносится злобный выкрик в спину

— Тварь! Что ты сделала со своей матерью?

Обернувшись, я сталкиваюсь с взглядом единственного глаза Моуди, который просто пылает от ненависти. Видит Мерлин, я не собиралась обращать на него внимание. Но он видимо сам хотел испытать на себе мою злость, будто не зная, на что он идет.

Артриум в министерстве после установления Лорда — весьма жутко зрелище. Теперь, не постамент «магия — сила» обращает на себя внимание, а пробитые в стенах ниши, ставшие клетками. Клетками с наиболее опасными преступниками, которым удалось выжить после войны. Это похоже на цирк уродов. Плененные, они символизируют всю власть Лорда и последствия неповиновения ему. Они как звери томятся в крохотных пространствах, а любой желающий может бросить в них проклятьем. Не смертельным разумеется. Чем-нибудь попроще, например, чтобы отвести душу во взвинченном состоянии.

Что я и делаю, отбрасывая Моуди к стенке ступефаем.

Быть может, клетки это и правда жутко. Но их мне совсем не жаль.

— Тварь, — шиплю я, подойдя к решетке вплотную и меняя свой облик. В своем обычном облике я похожа на маму, но есть и отличия, а сейчас я становлюсь ее точной копией, что еще сильнее разжигает огонь ненависти в его глазах, — что вы сделали с ней? Вы убили мою мать! Я тебя ненавижу. Да будь она здесь, от тебя бы и места живого не осталось. И будь уверен, я найду способ разорвать тебя на клочки даже через эту решетку.

Я убегаю прочь, не слушая его ругань. Вниз. К Нарциссе.

Переступив порог ее камеры, я понимаю, что сегодня все будет не так. У меня на секунду мелькает мысль, что Нарцисса тоже умеет менять обличия. Потому что мне кажется, что я вижу маму. Я никогда прежде не замечала в глазах Нарциссы такой ярости, такого затаенного бешенства. Только не спокойная и вежливая Нарцисса. Но сейчас во всем ее облике — сжатых ногтях, горящих глазах, расцарапанной коже и взлохмаченных волосах — нет и следа прежней кротости.

— Пандора, — ее глаза издевательски прищуриваются, — видимо ты переняла черты исключительно своей мамочки.

Я возвращаюсь в свой привычный образ — тот, где собраны черты всех моих родных. И ее тоже.

Одни разъяренные голубые глаза встречают другие.

— А какие черты я должна была перенять от тебя? Твою трусость?

— Девчонка! — кричит она, а у меня голова идет кругом от полного неверия в происходящее. Я наверно схожу с ума. Как мама. Как дедушка. Как Андромеда. У меня мелькает догадка о том, что безумие коснулось и Нарциссу.

— Ты обязана мне жизнью! Если бы не я, ты давно была бы мертва!

— Когда это ты меня спасала? — я ахаю от изумления.

— Увидишь, — она бьется в истерике, дергаясь всем телом, — Я спасла тебя, ты обязана мне всем, что имеешь.

— О чем ты говоришь?

— Я тебе покажу. Теперь, когда отец мертв, я имею на это право. Но обещай мне спасти Драко.

— Я не хочу его спасать! Он только путался под ногами! И едва все не угробил!

— Заткнись! После того, как ты увидишь, ты поймешь.

— Что я пойму?

— Увидишь, — Нарцисса вкладывает мне в руку маленький стеклянный пузырек, наполненный серебристой жидкостью, — а потом вернись и спаси его. Я спасла тебя, а теперь я умру по твоей милости!

На меня вдруг накатывает волна жалости к этой одержимой женщине. Я пытаюсь обнять ее, но она только отталкивает мою руку.

— Иди же. И вернись за ним.

* * *

Я возвращаюсь домой, вертя в руках пузырек Нарциссы. Воспоминания. Что она могла мне передать такого, что перевернуло бы мой мир и заставило спасти Драко? Я так в нем разочарована. Меня даже гложет любопытство, но эта странная лихорадка Нарциссы и ее слова о скорой смерти совершенно сбивают меня с толку. Я никогда не видела, чтобы она говорила что-то подобное.

Ящик Пандоры. Ее воспоминания — тот самый ящик, открыв который, я выпущу на волю страдания и боль? Но зачем? Какой в этом смысл? И это было то, о чем говорил мне дедушка? Мысли путаются, я перестаю понимать хоть что-то.

Наконец, я пересекаю порог дома. Он совсем обветшал, его держит теперь лишь магия. Как я мечтала в школьные годы привести сюда кого-нибудь из этих мерзких грязнокровок. О, тогда бы я показала им, что такое на самом деле магия. Заслышав звук моих шагов, Андромеда привычно приветствует меня, протягивая ко мне руки. Я глажу ее по волосам, думая о том, что неужели мне предстоит сойти с ума, превратившись в жалкое существо, подобное домовому эльфу? Мысль об этом пугает и напоминает о последних днях перед смертью дедушки. Двое сумасшедших в одном доме, один из которых почему-то боялся другого. Я вздрагиваю, вспоминая, как отводила его руки от глаз, не давая выцарапать их, как уводила его прочь от Андромеды, случайное столкновение с которой заставляло его выть, плакать и биться в конвульсиях.

Я вглядываюсь в ее лицо, пытаясь понять, кем же была эта женщина. Что было в ней такого, что могло напугать его? Кем же она была до того, как превратилась в бессловесную куклу? Я не знаю. Я никогда не видела ее нормальной, с самого моего детства она казалась мне лишь бледной тенью, лишь местным призраком из семейных преданий. Даже портреты мне казались более живыми. Я могу воскресить в своей памяти лица моих родных и увидеть их в моих многочисленных обличиях. Пусть я никогда не увижу в зеркальных глазах ничего, кроме собственной тоски, в моей голове звучат их слова и оживают воспоминания. Но не о ней. Ее имя дано в честь одного из самых красивых созвездий, но блеск в ее глазах погас задолго до моей встречи с ней.

Я так и не выпускаю склянку из рук. Да, я открою ящик Пандоры, я решусь погрузиться в чужие воспоминания. Но не раньше, чем воскрешу в памяти свои собственные. Смутные, призрачные, они ускользают от меня, растворяясь в глубинах мыслей как дым, исчезая, как мираж в пустыне. Мираж моего счастливого детства с любимыми родителями и ласковой тетушкой рождается сквозь дымку прошедших лет.