Чудо (джен)

Когда?

Миновало вот уже семнадцать лет грёбанной войны, а я всё задаю себе один вопрос — когда?

Когда для меня стало привычным, приходя с очередного задания от Отряда, падать на колени и рыдать, обращаясь к Богу с просьбой сберечь вас всех? Когда для меня стало привычным, молится, о сохранении жизни каждому члену вашей небольшой группы Сопротивления? Когда, вместо того, чтобы проводить редкие минуты с близкими, я поднималась наверх с тоненькой книжечкой Молитвослова?

Когда?

Возможно, это произошло с первой Авадой, пущенной мною в спину Пожирателю? Возможно, это произошло с первой смертью человека, произошедшей на моих глазах? Или это произошло во время моей первой встречей с Драко...

Возможно.

Наверное, моя вера пришла со смертью моих родителей, Гарри и Лаванды Браун? Наверное, это произошло в то время жуткой мясорубки, когда пришло понимание, что даже на войне можно любить? Или, те крохотные зачатки веры взошли, от осознания того, что человек, которого ты так отчаянно любишь и ждёшь, может, просто не вернутся...

Наверное.

А может, это произошло, когда все мои тайные страхи сбылись и мой Дракон, так бережно хранивший моё сердце, умер? Когда моё сердце, всё ещё трепыхаясь, как раненая птица, хотело последовать за любимым? Или это произошло, когда оборванные его струны кровоточили так, что хотелось взвыть раненым волком?

Может.

А, он, похоже, знал, что скоро умрёт. Иначе как можно объяснить его слова, сказанные, во время нашей последней встречи, о том, что я должна жить, не смотря ни на что?

Вероятно, это произошло когда пришло осознание того, что в тебе осталась часть вашей любви. Когда ты поняла, что благодаря вашей слепой и дикой привязанности появилась новая жизнь.

Ваш ребёнок. Твой и Драко.

Или это произошло, когда вместо ожидаемой радости от скорого материнства я ещё острее почувствовала горечь потери? Когда вместо того, что бы находится в нетерпении и ожидания истечении девяти месяцев, я думала об аборте?

Когда я хотела умереть, но маленький мальчик внутри не давал мне этого сделать?

Сначала я ненавидела, боролась, но стихийные выбросы дали мне ответ — он хочет жить. Ты чувствовала, что это был именно он — не иначе. И я смирилась.

А при взгляде на белоснежные завитки волос на его маленькой головке я поняла, что люблю. Люблю своего белоснежного мальчика.

Мне тридцать семь лет и я всё ещё задаю себе вопрос — когда?

И, сейчас я вновь поднимусь в свою комнату и начну молиться. Молится о сохранении жизни моему белоснежному мальчику. Мальчику, которому миновал семнадцатый год.

Я вновь открою дверь и встану на колени. Я всегда молилась так, как могла молиться лишь мать — с кротостью, с надеждой, но всегда бросая своеобразный «вызов», ведь мать не отдаст своё дитя.

И, я вновь буду просить, и вновь горячие слёзы покатятся по моим, уже увядшим, с морщинами, щекам.

Но, почему то, именно сегодня, сердце моё стучит быстрей, а руки, против воли сжимаются в кулаки. Почему то, именно сегодня, кровь приливает к щекам, и молюсь я всё более яростно и отчаянно. Почему то, именно сегодня, тревога поселяется в моём сердце, а ногти оставляют отметены на ладони.

А на коленях я уже не стою. И Молитвослова уже нет в моих руках.

Свернувшись калачиком перед иконой Божьей Матери, я шепчу лишь два слова: «Спаси и сохрани».

И, именно в таком состоянии, меня находит Джинни Уизли, которая, собственно, так и осталась Уизли.

И я, будто в тумане, слышу горестный всхлипы и столь страшные слова о том, что моего белоснежного мальчика больше нет.

Скорпиус Малфой погиб.

Погиб.

* * *

Ты сидишь около камина и ждёшь, вместе со всей семьёй, возвращения главного кормилица дома. А очаровательная малышка, сидящая на твоих коленях, вновь попросила тебя рассказать о спасении её отца.

За окном уже смеркается, а её папы всё ещё нет. Глаза малышки слипаются, но она продолжает ждать. И ждать она будет, сколько потребуется.

А ты, привычным жестом, достаешь из кармана потрёпанный Молитвослов и начинаешь читать.

Тебе уже шестьдесят, а ты всё ещё веришь в то, что спасение твоего сына — это чудо.

Чудо...