Чарли (гет)

Чарли. Мне всегда нравилось это имя. Я не встречал ни одной девушки по имени Чарли и был удивлен, когда узнал, что ту белобрысую так и зовут.

— Салют, Чарли.

Я здоровался с ней только потому, что мне нравилось это имя. И мне было плевать, что она никогда не отвечала. Мне нравилась одна только возможность звать ее по имени. Ведь она была не против, верно? Молчание — знак согласия.

— Салют, Чарли.

Я не знал ее фамилии, никогда не интересовался этим: на кой черт она мне нужна, когда есть такое чудесное имя. Чарли всегда поднимала мне настроение. То есть не сама Чарли, а имя. Увидев ее, я всегда вспоминал, как ее зовут, и улыбался.

Девушка с таким необычным именем просто обязана чем-то отличаться, сама быть необычной, верно? Но это не так. Отличалась она только невероятно белыми волосами. Я имею в виду, она не блондинка — она белая.

— Салют, Чарли.

Эта фраза мне не приедалась. И Чарли, наверное, — тоже. Ведь она никак не реагировала, и мне это нравилось. Мне от нее ничего не было нужно, кроме как называть ее по имени. Я был бы не против, конечно, кричать это имя во время секса, но это было бы не то. Я же не крикну в постели: «Салют, Чарли». Эта фраза доставляла мне своеобразное удовольствие.

Я не упускал ни одной возможности произнести это имя. Даже если видел ее вдалеке, все равно кричал вслед.

Наверное, это какая-то одержимость.

Если мне не удавалось произнести это имя, скажем, до обеда, у меня начиналась ломка. Я судорожно искал Чарли среди толп учеников. Это было не так трудно, учитывая ее белые волосы.

— Салют, Чарли.

Вы, должно быть, уже поняли, насколько это ко мне привязалось. Вы просто обязаны понять. Потому что эта фраза была неотъемлемой частью моего дня, моей жизни. Если бы я не мог звать ее по имени каждый день, это было бы для меня все равно что переделаться из правши в левшу.

— Салют, Чарли.

— Привет.

С этого момента и начнется моя история.

Тогда весь мой внутренний мир будто бы перевернулся, и все его мирные жители упали на головы.

Я понял, что никогда не слышал ее голоса. Самый обычный голос, знаете ли. Никакой вам мелодичности и необычайной красоты, как я уже сказал — не было в этой Чарли ничего необычного, кроме имени. Ну и волос, да.

Я не помню, что это была за ситуация. Не помню, был ли я тогда у озера в компании друзей, или, может быть, ошибся и случайно зашел в женский туалет вместо мужского. Но все равно — ничто не могло бы объяснить, почему она со мной поздоровалась.

А потом мы просто разошлись.

Вернее, это Чарли ушла, оставив меня наедине с моим изумлением.

Вы ведь помните, что по легенде она никогда не отвечала, да? Тогда вам понятно, насколько меня это удивило. Еще раз: это перевернуло весь мой внутренний мир.

С тех пор я не мог с ней здороваться. Меня будто бы переклинило. Даже увидев ее вдалеке, я не мог остаться на месте: мне нужно было развернуться и уйти.

Я стал бояться, что она ответит мне вновь. Это было странно, но все было именно так. Меня хватала судорога, когда я ее замечал. Вся моя жизнь изменилась.

Я стал нервным и раздражительным. Ремус сравнивал меня с наркоманом, Джеймс — с придурком. Они оба были правы. Потому что вскоре случилась еще более странная вещь.

— Салют, Сириус.

Тогдашнюю обстановку я, напротив, помню до мелочей: это была перемена перед трансфигурацией, когда в кабинете не было никого, кроме меня, Рема, Эванс и ее закадычной подружки — Мэри, кажется.

Ясно же, почему это было странно, да? Потому что Чарли никогда со мной не здоровалась — тем более не начинала разговор сама.

— Салют, Чарли.

Я сказал это против собственной воли, скрепя сердце. Наверно, меня вынудили правила приличия, хотя Чарли они никогда, судя по всему, не волновали.

Тот случай хоть и был странным, но кое о чем все-таки говорил: Чарли тоже привыкла ко мне.

Но я не перестал быть нервным, напротив, стал еще более раздраженным и подавленным. Я не подпускал к себе никого, кроме Джеймса, Рема и Питера. Я не мог смотреть даже на девушек, не говоря уже о том, чтобы провести с ними время. Потому что каждая — каждая — напоминала мне о Чарли, и меня бросало в дрожь. Я запирался в комнате и никого не впускал. Кроме, конечно, своих. На занятиях появлялся все реже и реже, пока совсем не перестал ходить, отмахиваясь плохим самочувствием.

Я курил у озера, пока другие были на занятиях. Я понимал, что ничем хорошим это не кончится, но было лучше получить оплеуху, чем нервно и бессмысленно сидеть на стуле и все равно ничего не слышать.

В общем-то, я ничего не терял и даже имел преимущества.

Но, как я и сказал, ничем хорошим это не кончилось.

Чарли появилась ниоткуда, выхватила мою сигарету, бросила ее в озеро и поцеловала меня.

Я не помню вкуса или тепла ее губ. Я помню только приятно горький привкус сигареты.

— Не поделишься?

Чарли ничем не отличалась. Обычная курящая девушка. Таких на всю школу — каждая вторая.

В общем, постояли, покурили, поцеловались.

Никаких вам «салют, Чарли» и «салют, Сириус».

Наверно, это было необычно, но к таким вещам быстро привыкаешь. Как к курению, например. Может быть, если бы Чарли не курила, ничего бы не произошло. Со временем она перестала даже просить сигарету: я сам ей протягивал.

А потом Чарли перестала приходить. Она вообще нигде не появлялась, будто провалилась сквозь землю.

Мне от этого стало только легче. Я забыл обо всех этих «салют» и «Чарли». Эта глупость перестала меня волновать.

И с тех пор я возобновил посещение занятий. Я перестал быть нервным, снова стал улыбаться, смеяться над шутками Джеймса, скептически относиться к нравоучениям Ремуса, подкалывать Питера, стал общаться с девушками.

Не возникало никаких вопросов — мне же лучше. Но отсутствие Чарли все равно угнетало. Я к ней привык. Теперь я не мог курить — курение больше не успокаивало, а наоборот, нервировало еще больше.

Я не скучал по ее голосу или по тому, как она курит. На самом деле, я не помнил, как Чарли курит, потому что не смотрел в ее сторону. Целовала всегда она — я никогда не проявлял инициативы. И как говорит — я тоже не помнил, потому что мы не так часто разговаривали.

Она просто исчезла, испарилась.

Иногда я начинал вспоминать ее образ, но помнил только белую макушку. И то, что Чарли ниже меня, намного ниже, потому что, чтобы целоваться с ней, приходилось сгибаться в три погибели.

Я стоял у озера и курил.

— Салют, Сириус.

Я обернулся и увидел Чарли. Чарли с черными обрезанными волосами.

Я непонимающе поднял брови, сжав зубами фильтр, а потом протянул ей пачку сигарет.

Она спешно подошла ко мне и дала звонкую пощечину.

Казалось, тогда дрогнула каждая клетка моего тела. Это была не первая и не последняя пощечина, которую я получал, но от Чарли я ожидал этого меньше всего. Мне казалось, что все было нормально. Видимо, и правда казалось.

Может, Чарли промывала себе мозги все это время, может, связалась не с той компанией, может, просто решила что-то в себе поменять — я не знал. Честно говоря, мне было все равно, но согласитесь — обрезать и покрасить белые длинные волосы — это неожиданный поступок.

А потом влепить мне пощечину — более чем неожиданный поступок.

Но я не опустил руку, держащую пачку сигарет, и в упор смотрел на Чарли. Теперь она почему-то казалась еще ниже.

Тогда я заметил, что у нее дрожат руки. Не так, как если бы ей было холодно или страшно, а так, будто она была бомбой замедленного действия и сейчас взорвется.

— Почему ты не спрашиваешь? — Тут я сдался и убрал пачку во внутренний карман. — Почему?

Я пожал плечами, бросив бычок в траву и принявшись топтать его ботинком.

Чарли как-то удрученно вздохнула и поежилась. Дура — приперлась в одной футболке посреди октября.

Недолго думая, я стянул с себя потрепанную кожаную куртку и отдал ей. Она недоверчиво посмотрела мне в глаза.

Устало вздохнув, я пихнул куртку ей в руки и сказал:

— Дура, замерзнешь.

Чарли накинула куртку на плечи, я удовлетворенно кивнул, оставил ей сигареты и ушел.

Мне казалось, будто прошла целая вечность с тех пор, как Чарли сказала мне: «Привет». Но на самом деле прошел только месяц. Только тридцать дней — тот день я даже в календаре красным крестиком отметил. Тридцать дней до того момента, когда я отдал ей свою куртку.

На следующий день я обнаружил ее в гостиной на диване. Не Чарли — куртку. Она лежала с краю, аккуратно сложенная.

Тем же вечером Рем сказал, что от меня несет женскими духами, в ответ я только сказал: «Вот блядь», — и заржал. Дело в том, что я даже не заметил. В общем, так моя куртка оказалась в шкафу и больше не доставалась.

А потом я узнал, что Эванс согласилась пойти с Джимом на свидание. Меня ожидало целое повествование этого ее неожиданного согласия. Не то чтобы мне было неинтересно или я не был рад за своего друга, просто мне было скучно. Я не понимал его, я не знал, какого это — влюбиться по уши и так радоваться обычной вылазке в Хогсмид, которой только предстояло произойти. Но я радостно ржал и трепал Джиму волосы.

— Мне жаль, что ты никогда не был влюблен.

Я хмыкнул в ответ на это глупое заявление. Ведь оно и было глупым, верно?

— От любви одни только неприятности, — скучающе скулил я.

— Ну, не сказал бы, что наше с Лили завтрашнее свидание — неприятность, — смеялся Джеймс и глупо пялился в потолок, предвкушая наступающее событие.

Я хотел сказать, чтобы он не загадывал наперед, но не стал портить ему настроение.

Каждый этап моей истории начинался с какого-то действия: я пошел курить к озеру, я пошел на урок, я поздоровался с Чарли. Но в этот раз все не так. В этот раз я просто оказался прижатым к стене слабыми и холодными руками Чарли.

Обычно поцелуи с девушками заканчивались сексом.

Чарли ничем не отличалась, кроме того, что поцелуи с ней никогда не заканчивались сексом. Наверно, потому что я никогда не проявлял инициативу. С другими все всегда получалось само собой, и я приходил в себя на мокрых простынях.

Честно говоря, видя Чарли, я никогда не думал о сексе. Я думал о сексе, когда ее не было.

А у нее, видимо, все было наоборот. Ведь Чарли — она ничем не отличалась.

Там все и произошло, у той стены. За каким-то гобеленом уже после отбоя, когда был риск быть застанными Филчем. Тогда меня это мало волновало — я только сейчас понял, что нас могли спалить.

Понятия не имею, что это было — откуда взялась та тупая страсть. Мы могли бы — могли бы — пойти в комнату, зайти, в крайнем случае, в какой-нибудь пустой кабинет. Но как-то не сложилось.

Сначала она мне отсосала — охуенно, кстати, отсосала — а потом потащила за гобелен.

Я не помню, что делал в коридоре после отбоя. Может, я возвращался в гостиную после встречи с какой-нибудь девчонкой, а может… В принципе, других вариантов и не было. Я точно возвращался после секса с одной девушкой и после этого был застан другой. И не какой-нибудь — а Чарли. Наверно, не будь это Чарли, я бы поржал, отпихнул ее и пошел бы своей дорогой.

Чарли странно на меня действовала. И секс с ней был потрясающим, несмотря на то, что за гобеленом. Она красиво стонала, у меня от этих стонов мурашки по коже бежали.

И разговоры с ней были странными.

— Сириус, я для тебя что-нибудь значу?

Я для себя так решил: если бы мне пришлось выбирать между тремя девушками и одной из них была бы Чарли, я бы выбрал Чарли. Даже если бы остальные две были безотказными красотками, я бы все равно выбрал Чарли. Могло ли это что-то значить?

Я пожимал плечами каждый раз, когда она задавала этот вопрос. А задавала она его не то чтобы часто, но несколько раз — точно. Не меньше пяти. В неделю.

Курение у озера сменилось регулярным сексом. И мне это нравилось, потому что теперь я реально мог кричать ее имя в постели. А она — мое. И это мне тоже нравилось.

Тем временем отношения Джеймса и Эванс шли полным ходом. Джеймс был на седьмом небе от счастья и все предлагал мне с ней подружиться. А я все отказывался. Я заведомо чуял, что это была хуевая идея.

И я был прав.

Однажды мы с ней столкнулись в коридоре. Тогда мы с Ремусом шли на поле смотреть тренировку Джеймса.

— О, Эванс, — осклабился я, — чего не на поле? Там наш ненаглядный Джейми тренируется.

— Без тебя знаю, — огрызнулась она. Я не понял такого недружелюбного тона.

— Тогда в чем проблема? — Рем пихнул меня в бок, но я проигнорировал его. — Пошли с нами, а? Мы не кусаемся, — моя улыбка становилась все шире.

— Я не хочу смотреть на эту… глупость.

— Бродяга, пошли… — мямлил Рем, но я снова его проигнорировал.

— Ты полегче, Лил, это все-таки любимое занятие твоего ненаглядного, — я все улыбался и улыбался, а Эванс мрачнела и мрачнела.

— Отвали.

— Да что такое? Что я сделал? — недоумевал я.

— На свет появился, — Эванс сорвалась с места и ушла.

Мне будто с ноги в челюсть дали.

Позже Ремус сказал мне, что Эванс и Чарли подруги. Потом оказалось, что я последний гандон, трахающий все, что движется. Это Эванс сказала — я всего лишь цитирую.

— Ты бы и меня трахнул, была бы такая возможность, да?

— Вряд ли бы я стал причинять такую боль Джеймсу.

Так получилось, что мы с Эванс оказались наедине в гостиной Гриффиндора. Тогда и случился тот словесный понос, когда я оказался последним гандоном.

— Ты отвратителен.

— Эванс, ты считаешь, я соблазняю девушек, да?

Она неуверенно кивнула.

— Так значит — ты ошибаешься. Я бы не стал прилагать столько усилий только ради разнообразия, которого так или иначе нет.

— Ты от-вра-ти-те-лен, — чеканила Эванс. Я бы не стал с ней все это обсуждать, если бы она не намекнула на то, что я насильник.

— Отвратителен только потому, что привлекателен?

Эванс молчала.

— Так или иначе, какое отношение это имеет к тебе? Почему тебя это так заботит?

— Я не… — она запнулась и прикусила нижнюю губу. — Чарли. Ей больно.

Я нахмурился.

— Ты ублюдок, — бросила она и поднялась с кресла.

— Что я сделал-то, блять?

— Поговори с ней. Просто — поговори. Тебе знаком этот термин? — она буравила меня взглядом, а я все сидел, нахмурившись.

Портрет распахнулся, и из проема вылез Джим:

— Лили, прости, я опоздал, — на этом моменте он почесал башку. — Пошли?

Я так и не понял, что я такого сделал. Ведь по сути — ничего же и не делал. Это все Чарли. Она поздоровалась, она поцеловала, она соблазнила. Как это всегда и бывало. Чарли ничем не отличалась. Наверно, я чего-то не замечал.

— Чарли, — тихо сказал я, лежа на мокрых простынях.

— Что? — тихо спросила Чарли, лежа у меня на груди.

Я выдохнул дым сигареты через ноздри.

— Я что-то упустил?

— О чем ты? — также тихо, спокойно, лениво спросила она.

— Между нами что-то есть?

Чарли вздохнула.

— Не знаю.

Я смотрел в потолок и думал. Думал, думал и думал, потому что точно знал, что что-то упустил.

— Может, ты хотела что-то мне сказать?

— Я уже давно сказала.

Я нахмурился.

— Когда?

Чарли замерла. Я почувствовал, как ее дыхание прервалось.

— Ты… ты что — не читал? — нервно спросила она.

— Что не читал? — я судорожно пытался вспомнить хоть что-нибудь.

— Я… у тебя в куртке, во внутреннем кармане, — голос Чарли прерывался, она стала говорить в нос, и я почувствовал слезы на груди, но решил притвориться, будто не заметил.

Потому что я был таким придурком. Я мигом вскочил с кровати и полез в шкаф за курткой. На это ушло много времени, потому что я затолкал ее в самую глубь шкафа. Во внутреннем кармане не оказалось ничего, кроме пачки сигарет. Но, заглянув внутрь, я нашел там сложенный листок бумаги.

Когда я обернулся, я увидел только пустую кровать.

Сглотнув, я развернул листок и начал читать:

«Привет, Сириус.

Я тебя люблю.

Я много раз пыталась тебе об этом сказать, но, видя твое безразличие, не решалась. Глупо, конечно, писать письмо вот так, не отправляя сову, а просто пихая его в карман куртки. Просто, может, письма тебе присылает толпа поклонниц, и мое ты не воспримешь всерьез и выбросишь, даже не заглянув, а так вероятность того, что ты прочитаешь, гораздо больше.

Ты мне всегда нравился. С тех самых пор, как стал со мной здороваться. Знаешь, любой девушке было бы приятно, если бы ты, Сириус Блэк, здоровался с ней просто так, без всякой причины. Даже толком не зная.

Я думала, может, ты сделаешь следующий шаг, может, спросишь, как у меня дела. А не здоровалась я с тобой просто потому, что ужасно гордая. Я всегда считала, что достойна большего, чем ловеласа с авторитетом.

Потом я с тобой поздоровалась. Я думала, что ты хотел бы этого. Но оказалось, что нет — ты совсем перестал со мной здороваться, начал избегать.

А затем случилось так, что я начала курить только ради того, чтобы проводить с тобой хоть немного времени. Чтобы целовать тебя, обнимать, просто быть рядом. Это очень глупо, я знаю, но так оно и есть. Я просто с ума сошла, я обезумела от любви к тебе.

Наверно, я ничем не отличаюсь, да? У тебя таких поклонниц — пруд пруди.

Ты даже не спросил, почему я сделала это со своими волосами. Если тебе все-таки интересно — то только для того, чтобы ты поинтересовался. Я даже не придумала какую-нибудь правдивую легенду, чтобы ответить, если бы ты все-таки спросил. А ты не спросил, и я влепила тебе пощечину. Просто за это.

А еще ты дал мне свою куртку. Я перед этим еще посмотрела тебе в глаза, чтобы быть уверенной, что ты это всерьез. Что ты не играешь со мной, как все это время. И потом ты ушел. Так в своем стиле, знаешь. Каждый раз ты уходишь первым.

Твое равнодушие разрывает меня на куски. Но сейчас у меня появилась надежда, потому что ты дал мне свою чертову куртку. До этого я и не думала надеяться, я не была наивной дурой, а теперь я задаю тебе вопрос:

Ты меня любишь?

Чарли».

Выбежав в гостиную, я не ожидал увидеть ее сидящей напротив камина. Я полагал, она ушла в комнату или, может, совсем ушла.

— Ты все решил?

Я подошел к ней и сел рядом, уставившись в камин. Признаться, я даже не разобрал, горел ли там огонь.

— Ты все решил? — в этот раз с нажимом переспросила Чарли.

Я помотал головой, потому что не хотел врать. Я вообще ничего не решил.

Если бы мне пришлось выбирать между двумя безотказными красотками и Чарли, я бы выбрал Чарли.

Она разочарованно вздохнула.

— Люблю.

И я только потом понял, что сказал. Чарли посмотрела на меня, сдвинув брови.

— С ума сошел?

— Да вообще пиздец. По уши прям.

Никаких вам гребаных бабочек в животе, и не так, как у Джима с Эванс. С недосказанностями и дикими стонами.

Без восторженных рассказов и предвкушений о грядущей встрече. Обычно и, наверное, тайно. Но на самом деле мы ничего не скрывали: нам просто не хотелось все это демонстрировать. Обоюдно, без договоренностей — просто так получалось.

— Салют, Чарли.

the end