Долго и счастливо (джен)

«И жили они долго и счастливо».

Криво усмехнувшись, Сириус комкает листок и ловким движением отправляет его в урну.

Не то, все не то.

«Жил-был на свете рыцарь. И был он так пригож, мудр и нравом весел, что прозвали его Великолепный».

Витые жгуты пламени где-то внутри, в животе. Клокочут, опаляют изнутри. Сириус еще помнит, кем был тот рыцарь, как он улыбался украдкой и говорил громко, смешно растягивая гласные. Вот уж удивительная штука — память. То, что исступленно хочешь забросить подальше, забыть, изорвать и сжечь, она сохраняет особенно ярко, этакой нарезкой из самых красочных, до одури реальных картинок. В результате у тебя не забытье и нега, а куча воспоминаний-осколков где-то под коркой, с острыми как бритва краями, что царапают изнутри, застревают в тканях и разъедают живьем.

«И было у того рыцаря все, о чем другие и мечтать не могли: почет, уважение, слава ратная. А, главное, было у него три друга верных».

В голове толчками пульсирует боль. Кровь рваными впрысками брызжет где-то под костями черепа. Сириус улыбается остервенело, с вызовом, до скрежета сжав зубы.

Мысленно он давно проклинает себя: за дурацкий сборник сказок, за рассказ, который никак не может закончить, за бездействие и безграничную, тягучую злость… Да за все сразу.

«Много подвигов совершили они вместе, жили не тужили, но вот пришла чума великая на земли те. Налетели тучи пыльные, засвистели ветры холодные, наползла тьма чернильная».

Мысли осыпаются как пересушенная на солнце глина. Он сам тоже глиняный. Унылая старая статуя — обветшалая, заброшенная, медленно распадающаяся на куски. Оживленная фантазией обезумевшего садиста Пигмалиона. Для чего? Вопрос. Он бесполезен. Даже простую детскую сказку как следует написать не может.

Стыдно, право. Здоровый детина — серьезный, самостоятельный, все знает и умеет, только вот правду говорить так и не научился: истина сочится из него с трудом, по капле, по жалкому слову, проедая широкую дыру в районе грудной клетки. Врать легко. Писать вранье легко. Только вот эта последняя история в его книге — правда.

«Собрались рыцари королевства того на совет и давай думать, что сделать с тьмой проклятой. Порешили они забыть распри прежние и собраться силою грозною для борьбы с нею. И был Великолепный наш первым среди них».

Из соседней комнаты — той, что с уродливыми болотно-зелеными обоями — раздается протяжный детский плач: надрывный, требовательный, на одной высокой ноте.

— Проголодался, — кивая самому себе, Сириус вскакивает на ноги и уже через пару мгновений оказывается на коленях около крохотного несуразного существа, запертого в манежике.

Существо узнает его, но не улыбается, а недовольно выговаривает что-то на своем птичьем языке.

— Эй-эй, парень, тише, — тяжелая рука, нелепая и неуклюжая как лопата, ложится на макушку малыша, пальцы неосознанно ерошат копну темных волос. — Что ты?

Гарри мерит его тяжелым, болезненно взрослым взглядом. Маленький, озлобленный, с огромными глазами-блюдцами — он совсем не похож на отца.

— А-а-а!

Сириус мягко улыбается, но руку одергивает. Ему немного обидно. Этот малыш — не Джеймс, совсем не Джеймс. Его крестник — истинное дитя своей матери.

«Была в той стране дева красоты невиданной. Только вот нрава не кроткого — бойкая, резкая, храбрая. Полюбил ее рыцарь наш истинно, по-настоящему, да только она его не любила»

Сириус отодвигается чуть дальше и, не теряя зрительного контакта, усаживается по-турецки так, чтобы его лицо было на уровне лица малыша. Играть в гляделки он умеет как никто другой, и уж сыну Лили его точно не переиграть.

— А-а-а-а… — уверенность Гарри тает как снег зимой. Плач становится тише и жалобнее.

Блэк недовольно морщится: когда он забирал крестника из дома Дамблдора, ему обещали маленького милого мальчика, но никак не пищащего хлипкого котенка, который, в довершение ко всему, смотрит на него ее глазами, тихо ненавидит и все грезит, чтобы вырасти и всадить благодетелю нож промеж ребер.

«Обезумел Великолепный от любви той и позвал тогда Друга верного, и просил три дня и три ночи помощи его в деле темном. Задумал он завладеть красавицей и просил друга подсобить ему. Отпирался горемычный долго, да только не смог другу близкому отказать. Обманули они деву ту, в лес увели, и никто не прознал о том. Два дня водил ее Друг по чаще темной, все науськивал, да только не смог правды утаить. Разобиделась Дева, разузнав все, разгневалась. И не было покоя им долгих два лета. На исходе второго поутихла она, успокоилась, да и стала женой рыцаря. А Друг, горемычный, остался при них сотоварищем».

Выныривать из мира забытья, мягкого и тягуче-сонного, нелегко. Особенно под пытливым взглядом годовалого ребенка, родителям которого ты причинил столько боли и, главное, так не помог в тот единственный раз, когда они действительно в этом нуждались.

— Что смотришь? — тихонько ворчит он.

Он не злится, нет. Скорее, ему просто стыдно за собственную бестолковость. Что он может дать этому ребенку? На сей момент самый благородный и щедрый его поступок по отношению к Гарри — покупка игрушечной летающей метлы. Шикарно, ничего не скажешь. Дамблдор был на все сто прав, из него выйдет прекрасный отец!

— Голодный?

Все его познания о годовалых детях, да и детях вообще, сводятся к пространному умозаключению о том, что если малыш плачет — он либо голоден, либо запачкал подгузник. Подгузников Гарри уже не носит, штанишки остались сухими, поэтому, по логике, он хочет есть.

Глаза-блюдца смешно щурятся, и Сириус невольно проникается к младенцу нежностью. Совсем на минуточку позволяет себе погрезить о том, что у них все вполне может получиться…

— А-а-а-а-а-а-а!

Новый взрыв крика вперемешку с рыданиями напрочь выбивает Блэка из колеи. Что теперь не так? Еще мгновение назад малыш смотрел на него снисходительно, в чем-то даже одобрительно — и вот опять, приплыли.

— Тише-тише.

Может, ненависть передается по наследству? Перетекает через кровь матери к малышу, въедается в его клетки еще в утробе, не оставляя, по сути, никакого выбора? Вполне возможно.

В глазах Гарри стоят слезы, маленькие ручки с силой колотят по невысокому ограждению манежа.

— Черт бы тебя побрал, Лили.

«Тем временем тьма расползлась по всей земле, и не было от нее укрытия ни сильному, ни слабому. Всех пожирала она на своем пути — и если не могла тело взять, так душу забирала. Не избежал сей участи и друг третий рыцаря нашего. Был он коренаст, неказист и душой недобр. Крыс прозвали его. Не прошло и года, как проникла в него тьма, да подчинила себе. Замыслил Крыс недоброе, да предал рыцаря и жену его прекрасную. Поглотила тьма их — да так, что не осталось ничего, воспоминания одни. Поминай как звали».

Мысль о Пите, даже мимолетная, врывается под кожу, в самое нутро, червем буравит сердце. Поврежденное, изъеденное, тронутое гнилью оно бьется истошно и рвано, в ритме одного единственного слова: «Месть… Месть… Месть…»

Он бы давно рванул за Хвостом, не будь с ним Гарри. С крестником руки связаны. По крайней мере, сейчас. Мы в ответе за тех, кого приручили. Что будет с этим маленьким запуганным зверьком, если его, после мягких родительских объятий и, хоть и неуклюжих, но все же знакомых, ласк крестного, передадут кому-то еще — чужим, по сути, людям?

— Все будет хорошо, да, малыш?

Мягкая трель звонка кажется тревожным набатом. День «икс» наступил. Теперь только пан или пропал.

— Постарайся хотя бы не рычать на нее, ладно? — без особой надежды быть услышанным, Сириус идет в прихожую встречать гостью.

«Были друзья верные разгневаны предательством третьего. Как на Великолепного, рыцаря Светлого руку поднять посмел? Собрали они дружину сильную, да пошли в поход негодного искать. Только трусоват Крыс оказался. Едва услыхав, что погоня за ним, запрятался он в норы дальние, да и засел там»

— Эм, здравствуй, — Сириус в замешательстве мнется: светловолосая, с острыми чертами и неожиданно длинным крючковатым носом женщина ничем не походит на Лили.

— И где он?

Тактичность явно не их семейная черта.

— В спальне, вторая дверь направо.

Она сухо кивает и, не удостоив хозяина даже взглядом, следует в указанном направлении.

За Петуньей остается шлейф сладковатых, невероятно приторных, на вкус Сириуса, духов. Его мутит: горький комок подкатывает к горлу, и он уже не уверен, что хочет отдать крестника женщине, которая так пахнет.

Когда же в спальне та тянет к крохе костлявые тонкие пальцы, он едва сдерживается, чтобы не шикнуть на нее. Ишь, будут тут всякие ребенка лапами трогать.

— Худоват, — с ноткой разочарования в голосе заявляет она после затянувшейся паузы.

Сириус громко хмыкает: как будто домашнее животное выбирает, честное слово. Конечно, он сам нередко грешит тем, что сравнивает Гарри со зверьком, но это… другое. Он точно знает, что другое.

— А-а-а? — глазища Поттера полны удивления и, кажется, непонимания.

— Это твоя тетя Петунья, — осторожно произносит Сириус, невольно пятясь. — Она просто пришла с тобой познакомиться.

На это раз хмыкает Петунья.

— Мальчишке лучше сразу знать правду, хоть и не поймет сейчас. Я пришла, чтобы забрать тебя, Гарри, — говорит осторожно, по слогам, нелепо растягивая слова, так, словно перед ней не маленький ребенок, а умалишенный или глухонемой, вызывающий в ней волну презрения. — Ты уедешь из этого клоповника и будешь со мной, твоим дядей Верноном и кузеном Дадли.

Сириус тихонько рычит от гнева. Какой еще клоповник?! Гарри здесь хорошо, и причина того, что ему (хотелось бы верить, что временно) придется пожить у ненормальной тетки, совсем не в том, что их общий дом какая-то помойка.

— Подумать только, завтра сочельник, а этот болван даже не удосужился украсить дом! — шепчет она скорее сама себе. — Вот мы с Верноном купили огромную елку, обвешали ее игрушками и уже уложили подарки для Дадлика. Нормальные родители или опекуны непременно так бы и сделали…

Дальше Блэк не слушает. Из всего сказанного больше всего его коробит «Дадлик». Как можно так коверкать имя человека, пусть и маленького?

— Да, конечно, содержание еще одного… рта обойдется недешево, но я готова забрать его прямо сейчас.

С тяжелым вздохом и тоской во взгляде, как никогда ясно осознавая, что желанные планы мести откладываются на определенный срок — возможно, лет пятнадцать, до совершеннолетия крестника — Сириус все же с некоторым извращенным удовольствием хватает Петунью за шкирку и выволакивает ее из дома, поливая отборной бранью.

— И больше никогда не возвращайся! — угрожающе тихо предупреждает он, перед тем как громко хлопнуть дверью прямо у миссис Дурсль перед носом.

Блэк опустошен. Один импульсивный поступок и все — провал. Зияющая, гниющая дыра на месте его жизни. Он не отомстит подонку. Никогда уже не отомстит, если только Гарри, ни к ночи сказано, не переедет Хогвартс Экспресс, когда тот соберется в школу.

Истерически смеясь над собственной невысказанной вслух дурацкой, злой шуткой, Сириус осел на пол и, обхватив руками голову, тихонько всхлипнул. Всего один раз, тихонько-тихонько, чтобы никто не услышал. Да хотя кому тут слышать?

Словно в ответ на его вопрос его ноги коснулась чужая теплая ладошка.

«Дни, недели искал Друг верный предателя Крыса, да нашел наконец в пещере темной. Долго бились они на мечах волшебных, и силы их равны были, но на стороне Друга правда и справедливость были, и потому победил он врага ненавистного. Вернулся он домой успокоенный, и почестей ему не счесть было, да только не нужно было все, постыло».

На искусно отпертую защелку манежа Сириус смотрел как на воплощенное чудо. Неужели, Гарри тревожила эта дурацкая клетка? Как годовалый младенец смог открыть защелку и доползти до соседней комнаты?

— Неплохо, парень, очень неплохо, — Сириус поднял крестника на руки и внимательно посмотрел ему в глаза.

Нет, теперь он видел в них не только Лили, но и Джеймса. А еще — совсем немножко — себя. Этот малыш далеко не так прост, как он думал.

«Взял Друг сиротинушку от друга-рыцаря своего да вырастил как своего сына кровного. И были им счастье и благоденствие великие».

— Карандаш! — на удивление четко выпалил Гарри, тыча пухлым пальчиком в сторону письменного стола.

Не «Сириус», конечно, но тоже неплохо для первого слова. Со словарным запасом крестного все могло быть куда хуже. Да и, в конце концов, кто он такой, чтобы жаловаться?

— Что ж, пойдем искать карандаш, — он помедлил. — Долго и счастливо, да?