Не плачь, Гермиона (гет)

Не кричи, Гермиона. Не кричи и не плачь. Здесь только мы с тобой. Только ты и я. Рона похоронили на прошлой неделе. Засыпали известью вперемешку с землёй в братской могиле. Где-то там, за холмом. Ты стояла такая некрасивая — в разодранной мантии, с грязными потёками на щеках, с землёй, застывшей под полукружьями ногтей. Ты стояла и дрожала, и не позволяла себе заплакать. Ты была прекраснее всех.

Нас остаётся всё меньше.

Мы не победим.

Если это очевидно даже мне, то непонятно, какую тоску и обречённость ты, умница Гермиона, чувствуешь сейчас.

Тише, милая. Хотя какая же ты милая? Ты теперь похудела так, словно кроме костей и кожи в твоём теле больше ничего нет. Ты теперь бледный призрак с провалами глубоких бесцветных глаз. В своей драной мантии, с лохмой грязных жирных волос ты больше напоминаешь дементора. Не дрожи: если они придут, они примут тебя за свою. Когда они придут.

— Я получила сову от Грюма, — шепчешь ты. — Они держатся.

Там, за холмом, Аластор Грюм и его грозный отряд пытается простоять хоть немного. В трёхста метрах от нас их убивают, а мы отсиживаемся, как пещерные крысы. Потому что я — последняя надежда. Потому что ты можешь быть полезна. Потому что нас с тобой не должны поймать.

— Сколько их осталось? — спрашиваю я ровно.

— Трое, — срывается твой голос, и ты закрываешь лицо руками.

Тише, девочка, не плачь. Ты же тоже понимаешь, что это не отчёт, а прощальное письмо. Ты же тоже видишь, что он просто решил попрощаться с нами. Так отпусти его без сожаления.

Я подхожу к тебе, наклоняюсь, кладу руку на острую коленку, торчащую из-под мантии, и ты перестаёшь дрожать.

Ты любишь Рона, который лежит в сырой земле. Я люблю Драко, который подставляет задницу Волдеморту. Но мы с тобой необходимы друг другу. Это только продолжение нашей дружбы. Помоги мне, Гермиона, ты же такая умная. Это кинестетический голод. Это тоска кожи по коже. Это иллюзия чувства.

Между нами проходит какой-то заряд.

Между нами есть эта страшная буферная зона, в которой твои и мои мысли переплетаются и создают такой жуткий резонанс, что нас притягивает друг к другу неумолимо. Стоит только мне тебя коснуться, и начинается…

Ты быстрыми рваными движениями расстёгиваешь свою мантию там, где ещё есть застёжки. Я одной рукой выдёргиваю ремень из пряжки.

Мы не будем целоваться.

Мы не хотим друг друга.

После нашего секса мне так же плохо, как и тебе. Я готов сжаться в комок и начать скулить. Я чувствую себя изнасилованным и грязным. Мне становится так мучительно одиноко, что я начинаю всем сердцем желать того, чтобы Тёмный Лорд заявился сюда и прикончил меня своей Авадой.

Но здесь холодно.

Твои трясущиеся плечи наводят на меня такую тоску, что я завыл бы прямо здесь, но мой голос давно сел и вместо воя из меня выйдет только задушенное кряхтение.

— Пожалуйста, не делай этого, — задушено прошу я. Но ты всё равно опускаешься на колени, стягиваешь мои брюки и берёшь в рот мой вялый член.

Ты не можешь контролировать это. Ты не можешь остановиться. Я тоже не могу остановить тебя. Всё уже началось, и мы теперь не притормозим, даже если сама Беллатриса Лейстрандж ворвётся в нашу маленькую холодную палатку. Я скучающе взгляну в её глаза, ты даже не оторвёшься от моего пениса, сделаешь вид, будто не услышала.

Мы с тобой друзья.

Отдалённо мы слышим свист и крики, мы видим отсветы заклинаний через тонкую ткань.

Сейчас ты хочешь выйти из палатки и броситься бежать к холму. Ты хочешь миновать все эти путающие чары, скрывающие чары, чары отвода глаз. Ты хочешь выбежать туда, к ним. К тем или другим — не имеет значения.

Поверь, Гермиона, я тоже этого хочу.

Ты напряжённо сосёшь мой член. Эрекция появляется сама собой. Я её не чувствую, я не чувствую ни грана возбуждения. Твой рот слишком тёплый, ты пачкаешь меня своей вязкой слюной, и меня сейчас вывернет от отвращения. В уголках твоих губ собирается белая масса — квинтэссенция всей той гадости, которую ты проворачиваешь со мной.

Отпусти же меня, моя девочка, я ничего не чувствую.

Твоя рука медленно скользит по твоему телу, опускается тебе между ног.

«Хвала Мерлину! — безрадостно замечаю я. — Я не всуну».

Твои пальцы работают лениво. Ты вообще не спешишь. Ты не получаешь удовольствия. Это не взаимопомощь. Это разрядка.

Мы оба сошли с ума, сошли с ума, сошли с ума.

Я думаю о Северусе Снейпе. Мне интересно, на чьей он стороне. Мне интересно, как его будут убивать. А его точно убьют. Предателей ненавидят даже те, кто пользуется их услугами, верно? Как ни крути, Снейп предатель. На чьей бы стороне он ни был. Он умрёт, он будет корчиться в судорогах на холодном каменном полу или на сырой земле. Я знаю это наверняка, эта мысль приносит мне странное удовлетворение.

Я запрокидываю голову, потому что меня накрывает. Мой член выплёскивает тёплую жемчужную жидкость на заднюю стенку твоего горла. Ты спешишь отстраниться, выталкиваешь мой член изо рта и заходишься кашлем.

Оргазм? И близко не было. Я уже забыл, что такое оргазм.

Но ты тоже не кончила. Вряд ли ты даже намокла там, внизу. Всухую потёрла пальцами клитор, имитируя мастурбацию.

Я ожидаемо чувствую себя использованным и опошлённым.

Ты тоже.

Ты поднимаешься и идёшь в другой конец палатки, подальше от входа. И тебя ломает на середине пути. Ты падаешь, сжимаешься в тугой комок. Ты вся как натянутый нерв. Ещё немного и тебя пробьёт судорога.

Я лениво натягиваю спущенные брюки, не трудясь вытереть член.

Я понимаю очень хорошо: если нас убьют сейчас, нам не придётся вырастать. Мы никогда не испытаем мук кризиса среднего возраста, ужаса первых морщин и грёбаного семидесятилетнего юбилея. Не так и плохо, если поразмыслить.

Мы здесь, Волдеморт. Приди и убей нас. Изнасилуй и убей Гермиону. Она не обидится, я обещаю. Изнасилуй и убей меня. Я тоже не обижусь. Ты можешь быть уверен в нас.

Медленно-медленно всё вокруг затихает.

«Наших убили», — проносится у меня в голове.

Гермиона не реагирует.

Тишина стоит такая густая, что, кажется, в уши набили ваты.

Никакого тебе шороха леса, шума ветра. Я только и слышу, как кровь стучит в моих висках. Стучит всё громче. И больше ничего. Я всерьёз опасаюсь, что потерял слух.

И тут меня накрывает запоздалым пониманием. Меня как будто пронзает неожиданной мыслью, и я в ужасе смотрю на девушку перед собой.

Противный грязный комок стучащих друг о друга костей, перетянутых кожей.

Я смотрю на неё, и у меня шумит в ушах.

Я смотрю на неё, и у меня дыхание перехватывает.

— Я люблю тебя, — произношу я одними губами.

Она не может этого видеть, она смотрит застывшими глазами в пол.

— Я люблю тебя! — ору я что есть мочи своим севшим, срывающимся на визг голосом.

И она неожиданно подскакивает, смотрит на меня непонимающими глазами и ломается окончательно.

Правильно, Гермиона. Всё правильно. Поплачь, моя девочка. Поплачь. Поплачь.

Слёзы текут из её глаз, но она не всхлипывает. Она понять не может, что с ней происходит. Она шмыгает носом, но из носа всё равно течёт.

И тут мне перестаёт быть страшно.

Страх, стягивавший мою грудь последние полгода, растворяется в заплесневелом воздухе этого места.

Я улыбаюсь ей.

Я чувствую, что мои щёки мокрые.

Я размазываю слёзы по щекам грязными пальцами и выскакиваю из палатки.

Мне больше не страшно. Мне есть, кого защищать.

* * *

Я выхожу из палаты и осторожно иду по коридору. Мне вообще нужно быть аккуратней. А сейчас и подавно. Стоит мне хотя бы пошатнуться, и толстая целительница, семенящая за мной, не выпустит меня отсюда ещё недели четыре.

За поворотом я вижу Гермиону. У меня плохое зрение, между нами метров, наверно, пятнадцать, но я всё равно первым делом вижу внимательный сосредоточенный взгляд её карих глаз.

Улыбка сама собой появляется на моём лице.

Гермиона удивительно красивая. В голубом плащике, с чистыми завитыми волосами и румянцем на щеках она больше похожа на ангела, случайно залетевшего в эту чёртову богадельню.

— Ты пришла меня встретить? — спрашиваю я. Она фыркает.

Ну да. Всё и так ясно.

Мы выходим оттуда плечом к плечу. Я беру её за руку.

— Не плачь, Гермиона, — говорю я, не поворачиваясь к ней. — Не кричи и не плачь.

— И не думала, — отвечает она таким голосом, словно едва сдерживает слёзы.

И всхлипывает.