Неотъемлемое право (джен)

Прижимаешь ладони к замершим щекам, пытаясь таким образом хоть как-то избавиться от неприятного покалывания. Декабрь в этом году выдался холодным, с пронизывающим до костей, ломким ветром. Спешащие по улице люди то и дело бросают заинтересованные взгляды в твою сторону, но тебе сейчас как-то не до них. Прислонившись плечом к железному ограждению здания и время от времени дыша на озябшие пальцы, ты с завидным упрямством продолжаешь мерзнуть, не желая уходить. Ожидание утомляет, и время от времени тяжело вздыхая, закрываешь глаза в надежде, что станет легче. Но легче не становится, и с новым вздохом ты опять открываешь глаза и устремляешь взор на дом, который успел тебе надоесть всем своим видом. Тебе просто до безумия скучно.

А люди словно бы и не замечают того, какая оживленность царит возле дома, на который направлен твой взгляд. Чары, наложенные на него, отлично работают, и у маглов не возникает даже желания попасть туда — оно их вообще ничем не привлекает. Если бы тебе не было известно, что здание это являлось Академией Магии, то ты, наверное, тоже не обратил на него никакого внимания. Оно бы тебя тоже ничем не привлекло.

На часах уже три, и, немного подумав, ты наконец-то решаешься сдвинуться с места и подняться по лестнице к входу. Правда, попасть туда для тебя сейчас не представляется возможным. Ты там никто. Поток учеников покидающих стены Академии увеличивается, и приходится стать внимательнее, чтобы не пропустить появление Гермионы после столь длительного ожидания.

Она выходит из здания Академии, смеясь и весело переговариваясь с незнакомой тебе девушкой, и ты отворачиваешься. Страшно. Появляется желание убежать и забыть о своих глупых действиях. Ты стоишь и надеешься, что она не заметит тебя и спокойно пройдет мимо. Сердце пропускает удар, когда рука ложится на твое плечо. Не получилось.

— Гарри, привет! — громко и уверенно. Разворачиваешься, видишь улыбку на ее лице и чувствуешь себя слишком глупым. — Не ожидала тебя здесь увидеть.

Ты не можешь сказать ни слова и объяснить, почему это происходит, тоже не можешь. А уверенность Гермионы тает на глазах.

— Как ты, Гарри? — в ее голосе теперь беспокойство. Она неловко тормошит тебя, будто пытается привести в чувство.

— Ну... — только и получается. Немой укор в глазах отрезвляет и приносит необъяснимое облегчение, и теперь ты улыбаешься. Гермиона разглядывает тебя, не говоря ни слова, очевидно пытаясь понять твое состояние, а может, даже прочитать твои мысли. Тебя это смешит.

— Гарри, что-то случилось? — беспокойство никуда не пропало. Приятно осознавать, что кто-то волнуется за тебя.

— Я хотел бы поговорить с тобой, — наконец-то удается сказать что-то дельное. Правда, выражение лица Гермионы сразу же убивает всякое желание продолжать. Все явно не так просто.

— Рон собирался зайти за мной, — голос у нее виноватый.

— Ну ладно, — ты испытываешь огромное разочарование, и тебе не удается это скрыть. — Все нормально, я просто так. Ничего серьезного, — улыбка у тебя неправильная, и Гермиона в нее не верит, но большего просто не получается. Теперь точно.

— Подождем Рона и отправимся в Нору, — слишком поспешно говорит Гермиона, очевидно боясь, что ты сбежишь. Улыбаешься, прекрасно понимая, что ее опасения имеют прочное основание.

— Нет, я не хочу, пока... У меня дела, — стараешься быть спокойным, но невольно отступаешь назад. — Увидимся в Норе.

— Дождись хотя бы Джинни, она сейчас придет, — останавливает тебя Гермиона, но ты лишь способен слабо взмахнуть рукой, чтобы она перестала говорить.

— Я могу поговорить с ней и потом, — разворачиваешься, чтобы она не успела сказать что-то и, спустившись по лестнице, спешишь смешаться с толпой. Теперь к унынию и грусти прибавляется еще и вина из-за того, что оставил подругу стоять на лестнице в полном одиночестве. Хотя, к такому исходу ты был готов, правда, ожидал, что это случится после разговора.

Позволяешь толпе прохожих увести себя подальше от Гермионы. Глупо было предполагать, что в вечер пятницы у Гермионы найдется время для разговоров. Невольно коришь себя за самонадеянность и упрямство; возможно, из-за длительного пребывания на морозе ты даже простудился. Ты яростно качаешь головой, стараясь забыть и отвлечься, но это плохо получается.

До дома идешь пешком, время от времени одергивая ворот своего пальто и поправляя шарф. Трансгрессировать в темный переулок перед домом, в котором находится твоя квартира, опять же не позволяет упрямство — словно пытаешься доказать себе что-то. Правда, перед домом ты, недолго думая, заходишь в супермаркет.

Яркий свет больно режет по глазам, и хочется убежать. С унылым видом блуждая между стеллажей, ты пытаешься решить, что же такого купить, и в итоге, после двадцати минут бездумного хождения, кидаешь в корзину несколько пакетиков с крекерами, леденцами и прочими ненужными вещами. Очередь к кассе продвигается медленно, и ты развлекаешь себя тем, что читаешь названия различных брендов. А потом в тебе вспыхивает желание бросить корзину прямо здесь и отправиться домой. Ты невольно оглядываешься, чувствуя огромную неловкость, но разум, к счастью, берет верх. Или может быть это вновь всего лишь упрямство?

Придя домой, ты бросаешь пакет с покупками на пол прихожей и направляешься в комнату. Испытываемое уныние и неудачные попытки убедить себя в том, что ничего особенного не произошло, заставляют тебя в буквальном смысле замереть в центре гостиной. Наверное, ты мог бы простоять так длительное время, но неожиданный приступ духоты приводит тебя в чувство. Бросив пальто на кресло и борясь с желанием повалиться на диван, ты бежишь на кухню.

Беспорядок тебя не слишком беспокоит, и ты с завидным хладнокровием готовишь себе кофе — тебе отчаянно нужно занять себя чем-нибудь, чтобы не чувствовать себя настолько разбитым. Когда чайник закипает, ты наконец-то призываешь пакет из прихожей.

Кофе получается отвратным, и настроения это никак не способно поднять. Ты спешно рвешь пакет с леденцами и отправляешь в рот сразу несколько. Сладкое тоже не помогает, но ведь и не стоило рассчитывать на это?

Когда в квартире раздается хлопок трансгрессии, ты все еще сидишь и давишься кофе. Успеваешь только подняться на ноги, когда Рон в буквальном смысле врывается на кухню. Лицо его выражает неприкрытую ярость, но это тебя нисколько не удивляет. Рон стоит перед тобой в джинсах и футболке, и нетрудно догадаться, что он трансгрессировал прямо с семейного ужина. Тебе почему-то так легко представить, как именно все произошло.

— Ты не имел никакого права! — Рон тычет в тебя пальцем, а ты ничего не можешь на это сказать. — Ты обещал!

От слов Рона в тебе не вспыхивает никакого желания начать оправдываться — и это пугает. Ты не можешь оправдать своего безучастия.

— Если ты ее разлюбил, зачем было возобновлять отношения после войны? Зачем было заставлять ее страдать все эти месяцы? — Рон мечется по маленькой кухне и продолжает говорить. Наверное, он бы глубоко оскорбился, если бы понял, что его совсем не слушают. Ты думаешь о том, что кофе остыл, и это кажется настолько малодушным, ведь он даже не вкусный. Медленно опускаешься на стул, и, естественно, это выводит Рона из себя. — Я ненавижу тебя.

Ты открываешь рот, чтобы впервые за этот вечер произнести хоть слово, но очередной хлопок трансгрессии не дает сделать этого.

— Рон? Рон, ты здесь? — Гермиона замирает в дверях кухни.

— Прости, Рон, — более неудачного момента было и не найти. Никто не слышит. Рон и Гермиона разглядывают друг друга, совсем позабыв о твоем присутствии. Это уязвляет за этот день больше всего.

— Тебе не стоило приходить сюда, — голос Рона хриплый. Гермиона молчит и даже не смотрит на тебя, предпочтя смотреть куда-то поверх твоего плеча. Рон даже не смотрит в твою сторону и, просто схватив Гермиону за руку, трансгрессирует.

Ты остаешься один наедине со своим кофе и чувствуешь облегчение. Тебе не хочется думать над поведением Гермионы, и поэтому мысль, что тебе срочно нужно чем-нибудь заняться, кажется спасительной. Убежав с кухни в гостиную, чтобы явно ни о чем не думать, ты стараешься заинтересовать себя фильмом по телевизору. В скором времени, ты смеешься над собой, потому что у тебя это не получается.

Смирившись с тем, что вечер полностью потерян, бредешь в спальню. В комнате темно, и легко представить себе, что здесь есть еще кто-то. Ты лежишь на спине и тяжело вздыхаешь, словно желаешь выпустить весь воздух из легких перед сном. Стоит тебе закрыть глаза — и комната начинает кружиться, поэтому лежишь, сжавшись и широко раскрыв глаза, стараясь преодолеть тошноту. В темноте спокойно, и собственное дыхание тебе кажется чужим. Внутри все сжимается, заставляя закрыть глаза и заткнуть руками уши. Ты вновь оказываешься там, среди ярких вспышек, грохота и криков. Ко всему этому прибавляется еще и тупая боль. Ты переживаешь все это опять, словно бегло листаешь страницы много раз прочитанной книги.

Утро для тебя начинается с падения с кровати. Чувство такое словно сломал позвоночник.

— Пусть, — разочарованно шепчешь ты, испытывая странное и неоправданное чувство жалости к себе. Большая травма кажется для тебя спасением — ты сможешь оправдать свое нежелание чем-либо заниматься. Мысль, что и сегодня у тебя не получится заставить себя сделать хоть что-то, приводит в еще большее уныние. Тебе лишь остается успокаивать себя лишь тем, что в субботний день все равно никуда не попасть. Это слабое утешение для тебя, но ты заставляешь себя принять сидячее положение.

Контрастный душ и кофе никак не способны поднять настроение, и чувствуешь ты себя разваливающимся стариком, которому ничего кроме покоя и не надо. Такие мысли обычно отрезвляют и возвращают тебя в действительность, но в скором времени это перестанет тебя спасать. Ты не можешь успокоиться и выкинуть подобные мысли из головы тоже не можешь, поэтому собравшись как можно скорее, сбегаешь из собственной квартиры.

На улице холодно. Мороз сразу же пробирается под полы твоего пальто, но ты стараешься не обращать на это никакого внимания. Люди спешат куда-то, и это невольно заставляет чувствовать себя наблюдателем. Тебе не хочется быть наблюдателем, но ты все равно не можешь не вглядываться в лица прохожих. Тебе почему-то до безумия страшно встретить кого-нибудь из своих знакомых — ловишь себя на мысли, что даже за угол поворачиваешь с опаской. Шагаешь ты медленно, оправдывая это тем, что твоя обувь не предназначена для более быстрого перемещения и, в конце концов, решаешься зайти в какое-нибудь кафе. Выбрав столик в углу и сделав заказ, бездумно следишь за прохожими в окно. Потом вздрагиваешь, вспомнив, что тебе совсем не хочется наблюдать за абсолютно чужими тебе людьми. Пытаешься отвлечься, разглядывая незамысловатое убранство кафе — здесь играет тихая музыка, и вопреки всему тебя это не раздражает, а наоборот, успокаивает.

— Какой ужасный день, — чуть ли не кричишь ты. В кафе людно, но тебя никто не слышит или просто не хочет слышать. Ты отчаянно смотришь по сторонам в надежде, что хоть кто-то взглянет на тебя, но нет, никому нет дела — сейчас у них есть чем заняться. Нахлынувшее разочарование в буквальном смысле раздирает тебя, дышать становится труднее. Ты смеешься — глупо было рассчитывать на внимание.

А потом начинаешь вертеть в руках галлеон, невольно думая, что и таким способом пытаешься привлечь внимание. Понимание того, насколько ты жалок, сидя в этом кафе и пытаясь всячески заставить людей обратить на тебя внимание, заставляет убрать монету обратно в карман. Ты не любишь внимания, но его наличие всегда вселяло в тебя некоторую уверенность. А здесь тебя никто не видит и никто за тебя не переживает.

Официантка рада щедрым чаевым и улыбается тебе, а ты думаешь о корысти. Такого жалкого внимания тебе не достаточно, но привычка довольствоваться тем, что есть и на этот раз тебя не подводит.

Когда ты покидаешь теплое кафе, на часах уже два. Медленно бредешь по тротуару, стараясь не наталкиваться на прохожих, и испытываешь странное чувство от понимания того, что все твои действия вызваны тем, что тебе абсолютно нечем заняться. Неоновая вывеска кинотеатра привлекает твое внимание, и ты решаешь занять себя просмотром какого-нибудь фильма. Правда, это желание появляется всего лишь на несколько минут, которых даже не хватает на то, чтобы простоять очередь к кассе за билетом.

Ты опять оказываешься на морозном воздухе, и это окончательно приводит тебя в чувство. Через минуту трансгрессируешь домой и вздыхаешь с облегчением. Вновь смеешься — настолько нелепыми тебя кажутся собственные действия.

В понедельник ты стоишь в министерском лифте и чувствуешь, что упадешь в обморок от удушающей духоты. На самом деле в лифте довольно прохладно, но ты не можешь перестать топтаться на месте, теребя галстук и привлекая к себе внимание соседей. Они удивленно тебя разглядывают, а тебе удается лишь вымученно улыбнуться и ослабить галстук еще больше. В итоге, когда двери лифта открываются на нужном тебе этаже, ты держишь галстук в руках, а рубашка твоя расстегнута. В коридоре тоже жарко, но места неописуемо больше, и ты с облегчением вываливаешься из лифта.

Пока ты стоишь в коридоре и пытаешься отдышаться, вокруг тебя собирается толпа. Глупо было предполагать, что твое появление в магическом обществе останется незаметным. Правда, ты все равно понятия не имеешь как себя вести в данной ситуации. Тебе все еще плохо. Кто-то интересуется, что с тобой, а тебе удается лишь улыбнуться и покачать головой. С трудом просишь всех разойтись и наконец-то начинаешь свое движение по коридору. За твоей спиной начинаются перешептывания, но тебе с успехом удается игнорировать их, продолжая медленно брести. Через некоторое время бездумного хождения понимаешь, что совсем не помнишь, зачем вообще пришел сюда.

Решаешь уйти. Правда, тебя совсем не прельщает перспектива возвращаться в лифт, но это кажется тебе лучше, чем привлекать к себе столько внимания. Пока ты идешь обратно к лифту, убеждаешь себя в том, что можешь вернуться сюда и в другой день. В лифте стоишь, закрыв глаза и стараясь ни о чем не думать. Это помогает тебе без особых проблем добраться до Атриума. Ты невольно замираешь перед праздничной елкой, думая о том, что у тебя совсем нет времени на покупку подарков. Правда, быстро приходишь в себя, вспоминая, что тебе подарить их даже некому. Ты опять начинаешь давиться жалостью к себе, поэтому отворачиваешься от елки. Это ничем тебе не помогает, и ты трансгрессируешь.

В глаза бьет свет от неоновых вывесок, но ты за столь долгое время чувствуешь необъяснимое счастье. Блуждая между ярких витрин и временами заглядывая в них, тебе кажется, что все происходящее временно. Что все вернется на свои места, — и дружба, которой так сильно тебе не хватает, тоже вернется. Правда, ты не чувствуешь никакой уверенности в испытываемых тобой чувствах, но сейчас это кажется тебе таким пустяком, что даже думать об этом не хочется. Сейчас ты даже не прочь встретить кого-нибудь из знакомых, чтобы поговорить и рассказать о своих чувствах.

Домой ты приходишь, испытывая все тот же душевный подъем, и совсем позабыв о чувствах, появившихся в Атриуме Министерства. С улыбкой на губах пытаешься навести в квартире порядок и чувствуешь, что неудача в Министерстве придала тебе излишнюю уверенность. Нелепую уверенность. Но почему-то с наступлением вечера тебе становится труднее. Ты не можешь понять свои ощущения, а такие перепады тебя скорее нервируют, чем помогают разобраться в своих проблемах.

Ты лежишь на диване, разглядывая потолок и мечтая о том, чтобы кто-нибудь отвлек тебя. Когда в дверь твоей квартиры раздается стук, ты испытываешь испуг и долгое время не можешь собраться с мыслями. Стук в дверь становится настойчивее, и ты заставляешь себя подняться.

Совсем не ожидаешь увидеть Гермиону. Только не сегодня. Ты так и замираешь, с удивлением разглядывая девушку. Ее же твое замешательство нисколько не смущает, и, отодвинув тебя в сторону, она проходит в квартиру.

— Привет! — ты не можешь справиться с голосом, и это смешит Гермиону. Смех у нее слишком звонкий и кажется ненастоящим.

— Привет, — лица не видишь, так как она, отвернувшись, снимает пальто. Закрываешь дверь и делаешь несколько шагов к ней, почему-то совсем не зная как себя вести сейчас. — Я, вообще-то, не собиралась, потом подумала, что больше не смогу, — она поворачивается к тебе с виноватым выражением на лице, все еще держа стянутое пальто. — Скоро ведь Рождество.

— Ничего, — улыбаешься и забираешь пальто, чтобы повесить на крючок. Ты касаешься ее пальцев и тебе так неловко сейчас, что ты сам с трудом удерживаешься от того, чтобы отвернуться от Гермионы. Пальцы у нее холодные. Тебе удается справиться с собой и наконец-то повесить пальто.

— У меня есть для тебя подарок, — говорит Гермиона и принимается шарить по карманам своего джемпера. Она достает маленький бумажный сверток и с помощью палочки увеличивает его. — Я могла бы подарить тебе его прямо на Рождество, но у меня не получится, — она протягивает сверток тебе. — Здесь ничего особенного, скорее, это как память.

— Я открою его на Рождество, — прижимаешь сверток к груди. Это получается как-то неосознанно, и ты опускаешь руку. Гермиона кивает и, не ожидая твоих дальнейших слов, развернувшись, идет в гостиную. Идешь следом, попутно коря себя за беспорядок, который она сейчас увидит. Но ее это, кажется, нисколько не смущает и она, пройдя по комнате, просто опускается в кресло. Гермиона не смотрит на тебя, и ты невольно улыбаешься тому, что она чувствует себя свободно в твоей квартире. Она вытягивает ноги и несколько скатывается с кресла, словно желает лечь, а потом закрывает глаза.

Стараешься не шуметь, но ты слишком неловок, чтобы избежать этого. Твоя попытка просто пройти мимо журнального столика и сесть на диван оканчивается неудачей. Тебе кажется, что ты сломал ногу. Не можешь сдержаться и разражаешься так нехарактерной тебе руганью. Гермиона смотрит на тебя.

— Где же елка, Гарри? — ты совсем не это ожидаешь услышать, но это разряжает обстановку и дает тебе возможность опуститься на диван. — Как же дух Рождества?

— Мне лень ее наряжать, — стараешься быть беспечным. — К тому же ее еще и купить надо. Я вот подумываю, не украсть ли ее из Атриума Министерства.

— Если ты это сделаешь, то обеспечишь елкой не только себя, но и несколько верхних этажей, — говорит Гермиона и начинает смеяться. Ты смеешься следом, желая, чтобы стало немного легче. А потом она замолкает и становится серьезной. Тебе это не очень нравится, но ты не в силах что-либо поделать. — Что случилось, Гарри?

— Когда именно? — улыбаешься, но Гермионе это не кажется смешным.

— Рон все еще злится на тебя, — голос ее резок.

— А, ты пришла узнать правду, — почему-то этот факт тебя неимоверно расстраивает.

— Да нет же, Гарри, — она подается вперед, очевидно, желая быть ближе к тебе. — Я просто пришла к своему другу, чтобы провести с ним время.

Молчишь — тебе нечего сказать. Ты чувствуешь подступающее уныние, и понятия не имеешь, как с ним справиться. Присутствие Гермионы не способно спасти тебя от мыслей о своих неудачах.

— Открой окно, здесь жарко, — словно догадавшись, о чем ты думаешь, просит Гермиона, очевидно пытаясь отвлечь тебя и нарушить возникшую тишину. Идешь к окну и распахиваешь его в надежде, что свежий воздух отрезвит и избавит от странного наваждения. Это не помогает, но ты продолжаешь стоять на месте, с жадностью хватая ртом морозный воздух. — Ты заболеешь.

— Ну и пусть, — поворачиваешься к Гермионе в надежде, что она объяснит тебе свое беспокойство за твое здоровье. Объяснение, что она твоя подруга, тебя не совсем бы устроило на данный момент.

— Ну и мерзни, — ее слова заставляют тебя улыбнуться и отойти от окна.

— Я сварю кофе.

— Не стоит себя утруждать, — Гермиона ерзает в кресле, пытаясь устроиться поудобнее.

— Мне не трудно, — пока она не произнесла новых аргументов, спешишь на кухню.

Ты стоишь над плитой в ожидании того, когда закипит вода. Тебе кажется, что все это снится, и в твоей гостиной никого нет. Ты так давно не принимал гостей, что присутствие кого-то в твоей квартире заставляет чувствовать тебя странное возбуждение. Когда ты возвращаешься в гостиную с двумя кружками и видишь Гермиону в кресле, ты не можешь сдержать улыбки. Сегодня ты готов забыть все свои неудачи.

Ты опускаешь кружки с кофе на журнальный столик перед креслом Гермионы и при этом смахиваешь несколько журналов и газет на ковер. Чувствуешь себя неудачником и в спешке пытаешься их собрать.

— Не стоит, Гарри, прекрати, — говорит Гермиона и тянет тебя за ворот футболки. Ты вздрагиваешь и роняешь собранные газеты обратно на ковер. Пальцы у нее все еще холодные. Усиленно моргаешь, пытаясь отвлечься, и когда тебе это удается, протягиваешь Гермионе кружку с кофе. Ты не смотришь на подругу, чувствуя себя полным идиотом.

— Я закрою окно, здесь становится холодно, — но Гермиона не дает тебе даже подняться. Она просто достает палочку и взмахом закрывает окно. Тебе остается опуститься на ковер рядом с креслом и прижаться затылком к подлокотнику. Делаешь глоток из своей чашки, а потом с недовольством ставишь на журнальный столик. Странно было предполагать, что на этот раз кофе получится. Гермиона сидит, уткнувшись носом в кружку, и ее, кажется, совсем не смущает вкус приготовленного тобой кофе. Ты смеешься, и напряжение тебя отпускает.

— Как твоя учеба? — тишина тебя почему-то пугает.

— Рождественские каникулы, — в голосе Гермионы нет ни капли радости по этому поводу. Но тебе не удается предаться рассуждениям на эту тему, Гермиона запускает пальцы в твои волосы. Ты даже вздрогнуть не можешь. Это настолько напоминает тебе о школьных временах, что ты даже не замечаешь, как закрываешь глаза, предавшись воспоминаниям. Комната теперь выглядит как факультетская гостиная и тебе кажется, что ты слышишь смех других гриффиндорцев и треск поленьев в камине.

— Здесь не хватает камина, — невольно выдыхаешь ты.

— О чем ты? — недоумение в голосе Гермионы, разрушает столь хрупкую иллюзию.

— Да так, просто воспоминания, — тебе не хочется объяснять. — Если у тебя каникулы, почему ты не пришла раньше?

— Я свободна всего лишь второй день и, как видишь, я все же пришла, хотя могла бы и не делать этого, — она все еще продолжает перебирать твои волосы.

— И не приходила бы, — не можешь справиться с обидой в голосе. — Не приходила бы.

— Перестань, я же твоя подруга и если бы мне пришлось выбирать, я бы выбрала, — в голосе у Гермионы усталость.

— И как часто ты стояла перед таким выбором? — это вырывается неожиданно, но тебе очень сильно хочется услышать ответ.

— Сейчас я не выбираю, Гарри, — усталости в голосе больше нет.

— Я понимаю, раньше было другое время, я был другим, и ты была другой, — ты не знаешь, зачем говоришь все это.

— Был, была, было — нет слов грустнее, не правда ли? Кроме них ничего больше и нет в мире, — слова Гермионы заставляют повернуться к ней лицом.

— Иногда мне кажется, что если бы сейчас было лето, то всего этого бы не было, — ты переходишь на шепот. — Достало однообразие. Хочется сделать чего-нибудь, никогда мне так скучно не было. Может, стоит съездить отдохнуть?

— Убежишь? — она выпрямляется в кресле и внимательно смотрит на тебя. — Это же не решит твоих проблем, которых, кстати, нет. Прекрати их придумывать. Я отлично понимаю, что ты не можешь смириться со всем этим, но все закончилось, и как бы тебе ни хотелось оказаться вновь там, этого не будет.

— Какая же ты жестокая, как ты можешь так говорить? — стараешься выглядеть возмущенным, но тебе это плохо удается, ведь ты отлично понимаешь, насколько права Гермиона. Ты отворачиваешься от нее и опять упираешься затылком в подлокотник. — Жестокая.

— Нет, ни капли, — по его голосу тебе легко догадаться, что она улыбается. — Жизнь гораздо лучше, чем этот кофе.

Слышен стук, Гермиона положила кружку на стол.

— Нет, кофе был прекрасен, ведь ты его выпила, — смена темы приносит облегчение.

— Я не хотела обижать тебя, — ты слышишь смех, а затем шорох. Свет в комнате гаснет. — Прекрасно.

— Это ты или я забыл заплатить за электричество? — интересуешься ты, хотя прекрасно знаешь, что это сделала Гермиона.

— Свет меня достал, в темноте лучше, — отвечает Гермиона.

— А мне в темноте спать хочется, — бормочешь ты. — Неимоверно.

Гермиона никак не реагирует на твои слова, но ты и не ждешь чего-то. Закрываешь глаза и думаешь о различных мелочах, которые никак не касаются твоего прошлого или настоящего. Простые бытовые мелочи. А Гермиона все еще перебирает твои волосы.

Утром ты сидишь в кафе и разглядываешь сидящую напротив тебя Гермиону. Она с аппетитом разделывается с куском шоколадного торта, совсем не обращая внимания на тебя. Перед тобой стоит лишь чашка кофе, тебе совсем не хочется завтракать.

— Скучно, — выдыхаешь ты.

— Ты говорил с Джинни? — отложив вилку в сторону, интересуется Гермиона, очевидно, считая, что разговор — как раз то, что нужно на данный момент.

— Мне хватило одного разговора с ней, — отвечаешь и переводишь взгляд на окно. Вновь пошел снег. Ты не любишь снег. Тебя неимоверно раздражает эта белизна. — Зачем повторять все вновь? Мне это не нравится.

— Она любит тебя, — продолжает Гермиона. Поворачиваешь голову и встречаешься с ней взглядом.

— А я люблю тебя, — ты говоришь так, словно, бросаешь вызов. Гермиона же вздыхает и переводит взгляд на окно. Нетрудно догадаться, что она испытывает некоторую вину за твои чувства, но не предпринимаешь даже попытки как-то избавить ее от этого. Неловкая пауза становится слишком длинной, а ты с завидным упрямством молчишь и разглядываешь Гермиону.

— Тебе нужно отвлечься, — слова даются Гермионе с трудом. Ты улыбаешься и киваешь, но конечно не собираешься следовать ее советам. Не в этот раз.

— Ты сама назвала это бегством, — тебе с трудом удается не съязвить. — Бегством.

— Займи должность, которую тебе предложили, Гарри, — Гермиона не обращает никакого внимания на твою иронию и продолжает говорить, правда, ты ее больше не слушаешь. Она уверенно размахивает руками, очевидно описывая твои перспективы на новом месте, а ты просто разглядываешь ее, в ожидании, когда она замолчит. Снег за окном все еще продолжает идти, и теперь ты думаешь о том, как ты будешь добираться до дома. На мгновение совсем забываешь, что волшебник.

— Ну все, прекрати, — без всякого сожаления перебиваешь Гермиону. Ее советы тебе утомляют, ты определенно не понимаешь, как ей удается расписать твою жизнь на долгие годы вперед. — С такой уверенностью ты постоянно предлагаешь мне свою помощь, но я не уверен, что ты бы согласилась на помощь с моей стороны.

Гермиона явно удивлена, но не предпринимает никакой попытки заставить тебя замолчать. А тебе так хочется, чтобы она сделала это. Ты не можешь контролировать свои эмоции, которые именно в этот момент решили вылиться на ничего не подозревающую подругу.

— Ты всегда сама делаешь выводы, забывая о том, что есть не только ты. Не все смотрят на этот мир как ты. И если ты смирилась и приняла все это, я рад за тебя, Гермиона. Но не делай мне одолжений. Каждый твой дружеский жест выворачивает меня изнутри, — закрываешь глаза, отлично понимая, насколько твои слова резки. Потом ты смотришь на Гермиону, которая пребывает в откровенном ужасе. Она предпринимает попытки сказать хоть что-то, но ей это плохо удается. Речь у нее бессвязная и нервная. Ты поднимаешься из-за стола.

— Гарри... — Гермиона все еще пытается сказать хоть что-то.

Тебе не хочется ждать, когда ей это удастся, надеваешь пальто и, оставив деньги за завтрак на столе, покидаешь кафе. Гермиона догоняет тебя, когда ты собираешься свернуть за угол и смешаться с толпой. Она хватает тебя за рукав пальто, пытаясь развернуть, и ты с невольной улыбкой на губах, позволяешь ей это сделать. Что изменилось за эти несколько секунд?

— Зачем ты так, Гарри? — ее вопрос для тебя ожидаем, но ты не знаешь, что ответить. Гермиона явно ищет ответ на твоем лице, внимательно разглядывая тебя.

— Иногда мне просто кажется, что ты, Рон и Джинни забыли, как это было. Тебе достаточно сказать, что время идет вперед и для тебя все решено. Время и правда идет, и когда-нибудь я забуду, Гермиона, но не рассчитывай, что прямо здесь и сейчас, — тебе кажется, что это всего лишь оправдание твоих поступков и твоей нерешительности.

— Гарри, я понимаю тебя, — Гермиона сжимает твою руку сильней и тянется к тебе, очевидно, желая тебя поцеловать.

— Ну вот, только жалости твоей мне не хватало, — улыбаешься, но поцеловать себя не даешь. Ты целуешь ее сам, когда она, отчаявшись добиться от тебя чего-то вразумительного, принимается заламывать руки и озираться по сторонам, словно общение с тобой сводит ее с ума от неловкости. Гермиона не отвечает, ты и не ожидаешь от нее этого. Тебе даже не хочется этого, потому что это не даст повода Гермионе чувствовать себя виноватой. Не перед тобой, а перед Роном. Мысли о Роне отрезвляют, и ты отстраняешься.

— Что теперь? — Гермиона не смотрит на тебя.

— Пойду домой, — стараешься вернуть себе беспечный вид.

— Гарри, — Гермиона хватается за твою руку, и ты чувствуешь, какое отчаяние она испытывает на данный момент. Ты накрываешь ее руку своей и сжимаешь, словно хочешь передать ей всю свою уверенность.

— Да ладно тебе, Гермиона, — улыбаешься. — Скоро Рождество и не стоит терзать себя глупыми переживаниями.

— Они не глупые, — теперь ты чувствуешь злость. Странно, но ты не ожидал, что это будет тебя так волновать. Сжимаешь ее руку сильнее. — Перестань, Гарри.

— Где ты планируешь провести Рождество? — тебе не хочется пускаться с Гермионой в долгие рассуждения касаемо твоего поведения.

— Миссис Уизли пригласила к себе, а к родителям приезжает дядя, поэтому я еще не решила, — сдается Гермиона и отвечает на твой вопрос. — А ты что делать собираешься?

— Миссис Уизли меня тоже пригласила, — отвечаешь ты.

— Я приду к тебе, — говорит Гермиона, отлично понимая, что к Уизли ты не пойдешь. Ты вновь сжимаешь ее руку, не совсем понимая, зачем ты это делаешь. — Я приду.

— Хорошо, — киваешь ты, а потом выпускаешь ее руку. — Увидимся еще, мне пора.

Ты не ждешь, когда Гермиона скажет что-то, потому что отлично знаешь, что она может вновь начать наставлять тебя на путь истинный. Этого ты больше не вынесешь.

— Мы можем пойти к моим родителям, — ты уже сделал несколько шагов по тротуару, когда до тебя доносится голос Гермионы. Разворачиваешься и машешь рукой, словно бы выказывая свое согласие. — Я зайду за тобой, Гарри!

Киваешь и, развернувшись, продолжаешь идти дальше, точно зная, что Гермиона не кинется тебя догонять. Она не станет этого делать, уж в этом-то ты уверен.

* * *

Свет из окна бьет прямо в глаза, заставляя ворочаться в попытке спрятаться от него куда подальше. Ты утыкаешься носом в подушку и пытаешься вновь заснуть. Правда, через минуту с огромным нежеланием садишься и окидываешь взглядом комнату. На часах восемь, и это, несомненно, слишком рано для тебя, но сегодня особенный день. Ты быстро умываешься и натягиваешь футболку и шорты. Схватив собранный еще с вечера рюкзак и сандалии, толкаешь плечом входную дверь и ступаешь на песок.

Сделав круг вокруг твоего нового жилища, ты с довольным видом идешь вдоль берега, желая отойти как можно дальше, чтобы избежать соблазна вернуться домой. Песок пока что еле теплый, но ты отлично знаешь, что через несколько часов передвигаться по пляжу босиком станет практически невозможно. Людей не так уж и много, они предпочитают приходить сюда ближе к вечеру, разобравшись с повседневными проблемами.

Ты проходишь несколько миль и бросаешь рюкзак на песок, а потом оглядываешься, чтобы удостовериться, что отсюда не видно твоего дома. Недалеко от места твоего привала стоит маленькая палатка, в которой торгуют прохладительными напитками, и ты довольно улыбаешься. Трудно найти место лучше. Конечно, можно было бы и ближе к палатке, но в скором времени там станет слишком людно.

Достав из рюкзака небольшой складной пляжный зонт, ты обустраиваешь себе место, а потом валишься на песок и закрываешь глаза. Представляешь себе, как медленно пляж наполнится людьми и здесь станет так шумно, что тебе станет как-то не по себе. Садишься и оглядываешься по сторонам, а потом тянешь к себе рюкзак и достаешь оттуда сверток. На самом деле ты не очень-то горишь желанием разворачивать его, но ты обещал Гермионе. Развязываешь бантик и аккуратно снимаешь обертку. Теперь у тебя в руках гриффиндорский шарф. Ты невольно улыбаешься, тебе стоило догадаться, что именно может подарить тебе Гермиона. Но ты совсем не чувствуешь, что заслужил такой подарок.

Цвета родного факультета не способны вселить в тебя былой радости. Они олицетворяют храбрость и благородство. Ты не можешь сдержать смеха, твое бегство не похоже на храбрость, но зато кто-то может посчитать это благородством. Убираешь шарф обратно в рюкзак. Даже как-то слишком поспешно.

Такой подарок способен лишь оживить воспоминания и тебе не хочется этого. Не хочется, но, тем не менее, ты не всегда можешь контролировать свои чувства. Отчаяние вгоняет тебя в уныние, ты так долго старался убежать от всего этого, а подарок Гермионы — как символ того, что у тебя ничего не получилось и, конечно же, не получится. Какое-то время ты даже подумываешь вернуться обратно. На твоих часах десять и солнце уже палит нещадно, но зонтик спасает от прямых лучей. Качаешь головой и вновь ложишься на песок

Ты не прочь заснуть прямо здесь и проспать до позднего вечера. Но в это Рождество твои желания не спешат сбываться. Возможно, это связано с тем, что в этом месте дух Рождества вообще не ощущается. И поэтому, сложив руки за головой и закрыв глаза, невольно прислушиваешься к происходящему кругом. Временами тебе кажется, что ты слышишь то, на что раньше не обращал никакого внимания. Это заставляет тебя резко садиться и оглядываться в поисках нового и раньше невиданного, но окружение совсем не меняется. Разве что людей становится все больше и больше.

Смирившись с тем, что уснуть не удастся, бездумно пропускаешь песок сквозь пальцы, откладывая в сторону мелкие ракушки. Временами поднимаешь голову, чтобы посмотреть, как волны набегают на берег. Кто-то проходит совсем рядом, и ты дергаешься, совсем не думая о том, насколько глупо пугаться прохожих. Это всего лишь подросток, но ты не можешь заставить себя отвести от него взгляд. И дело тут совсем не в твоей паранойе, а просто в том, что этот парень напоминает тебе себя. Ты качаешь головой и смеешься, потому что это кажется таким глупым.

Чтобы хоть как-то отвлечься, ты поднимаешься и, схватив свои вещи, перебираешься поближе к берегу. Вновь установив зонт, опускаешься на песок и невольно принимаешься разглядывать людей на пляже. Правда, в скором времени тебе надоедает это занятие.

— Я все делаю правильно, — шепчешь, смотря перед собой — на горизонт. В твоем голосе легко расслышать так характерную тебе упрямость. Эти слова должны укрепить твою уверенность, ты даже представил себе своих друзей, которым говоришь это. Качаешь головой и с какой-то нелепой яростью опять смотришь на горизонт.

Ты видишь перед собой тонкую голубую линию, которая соединяет море с небом. Море всегда разное, оно неповторимо, и небо такое же, а линия совсем не меняется. Ты отчаянно моргаешь, желая, чтобы это видение прошло, но все остается без изменений. Ты не можешь удержаться и смотришь на часы. Закрываешь глаза, желая успокоиться, и ловишь себя на мысли, что тебе опять хочется посмотреть на часы. Странно, ведь ты отлично понимаешь, что время на часах практически не изменилось. С бездельными привычками расстаться труднее всего.

Заталкиваешь часы подальше в рюкзак и вновь смотришь на эту линию, отчаянно желая отвлечься. А линия совсем не меняется, словно, знает, что за ней наблюдают. Не можешь сдержать нервного смешка, тебе кажется, что ты сходишь с ума. Оглядываешься по сторонам, время и правда идет, а линия все так же бежит сквозь время. Она напоминает тебе твою жизнь.

Надеваешь сандалии и поднимаешься на ноги, а потом со злостью хватаешь зонтик с рюкзаком и идешь в сторону палатки с напитками. Ты пьешь холодную воду и стараешься уйти как можно дальше от моря. Эта линия испортила тебе настроение. Шагаешь по тротуару в сторону города, но все еще слышишь море. Оно там, за деревьями, все такое же спокойное и непоколебимое. И линия там же.

Проходя мимо одной из множества забегаловок, понимаешь, насколько же ты проголодался. Ешь ты быстро и никак не можешь заставить себя успокоиться. К морю возвращаться тебе не хочется, и поэтому предпочитаешь изображать из себя туриста и блуждать по узким улочкам. Правда, отделаться от мыслей об увиденном не можешь.

К домику ты возвращаешься, когда уже полностью стемнело. Сидишь возле дверей и вновь смотришь на море. Линии тебе не видно, но это не успокаивает тебя. Тебе кажется, что ты стал свидетелем чего-то ранее неизведанного, и это не дает тебе покоя, так как ничего особенного не произошло. Ты невольно сравниваешь эту линию с настоящим, ведь оно тоже бежит сквозь время, но потом качаешь головой, выбрасывая эти мысли из головы. Это глупо, так как ты не можешь определить, что же олицетворяет твое прошлое: море или небо? Только одно ты знаешь точно — эта линия всегда будет тебе напоминанием. Знаешь, что если когда-нибудь забудешь истинный смысл данной тебе жизни, то тебе стоит лишь посмотреть на нее — и ты вспомнишь. С одной стороны это кажется тебе хорошим, но с другой... Ты не знаешь, как быть. Все твои мечты забыть рухнули в одно мгновение.

На часах три и ты наконец-то решаешься лечь спать. Часы вновь на твоей руке, все-таки надобность хоть как-то контролировать время вынуждает тебя достать их из рюкзака.

Утро начинается с настойчивого стука. Ты дезориентирован и не сразу можешь понять, что происходит, подслеповато смотря в окно. Стук не дает тебе собраться с мыслями, но, тем не менее, у тебя хватает ума распахнуть окно. В комнату влетает сова, и пока ты не успеваешь хоть что-то сделать, она бросает письмо тебе на колени и улетает. Бездумно разглядываешь белый конверт, на котором нет даже адреса. Потом решительно его вскрываешь и разворачиваешь аккуратно сложенный клочок пергамента.

«Я всегда рядом»

Эти слова заставляют тебя вскочить с кровати и выйти к морю. Ты смеешься, сжимая в руке пергамент, а линия продолжает бежать сквозь время. Только на этот раз ты понимаешь, что это ничто иное, как любовь — тонкая голубая линия, бегущая сквозь время.