Осталось немного (гет)

Пролог.

— Я люблю тебя!

— И я люблю тебя!

   Противный звон будильника врывается в мое сознание.

— Тебе уже пора? Но почему так рано?

— Мне же на работу, Том. Ты забыл?

— Ах, да. Ну тогда до встречи, Джинни. Возвращайся скорей!

— До встречи…

1.

   Я просыпаюсь. Будильник все также противно звенит над ухом, и я выключаю его взмахом руки. Я все еще чувствую Тома рядом с собой, ощущаю его прикосновения. Но все это исчезает вместе с остатками сна.

   Смотрю в окно, за которым уже давно рассвело и сияет яркое зимнее солнце, сладко потягиваюсь и несколько мгновений счастливо улыбаюсь. Но потом улыбка медленно сползает с моего лица, я вспоминаю, что мне надо вставать и идти на работу, и от этого настроение резко ухудшается. Я нехотя откидываю одеяло и выползаю из кровати. Надо вставать. Надо прожить еще один бесполезный, никчемный день. Прожить, ради того, чтобы вечером снова лечь спать.

   На кухне взмахом палочки я вскипятила воду в стакане, заварила себе кофе, палочкой же подкурила сигарету. Плюхнувшись на стул и отпив кофе, я мутным, все еще сонным, взглядом окинула свое жилище. Крохотная однокомнатная квартирка в маггловской части Лондона, насквозь прокуренная и запыленная. Хуже и не придумать.

   На смену уходящему сонному состоянию пришла привычная утренняя депрессия, которая потом перерастет в дневную, а там и в вечернюю. Хотелось спать. Уже не физически, а морально. Просто спать и все. И ничего не делать, никуда не идти… Вместе с депрессией появились неприязнь и безразличие. Неприязнь ко всему — городу за окном, людям на улицах, солнцу в небе. Безразличие — тоже по отношению ко всему: опоздание на работу, расплескавшийся по столу кофе…

   Хватит. Соберись с силами, Джинни, сказала я себе, и иди на работу. Надо.

   Залпом я допила кофе, и затушила в пепельнице сигарету. Кофеин ударил по мозгам, я почувствовала неестественную бодрость. Надо собираться, а то и так уже опаздываю. Вставая из-за стола, я споткнулась о пустую бутылку Огневиски на полу, оставшуюся со вчера. Надо бы выбросить ее. Лень. Все лень. Убирать бутылку лень, вытряхнуть пепельницу лень, жить тоже лень. Только бы спать. Год, два, три, или всю жизнь. Не важно, сколько.

  М-да, Джиневра Уизли, Герой Второй магической войны, и как ты до такого докатилась? А главное — почему?

2.

   Все началось три года назад, когда я училась на пятом курсе, и четыре года спустя после происшествия с дневником Тома Реддла. Мне начали сниться по ночам какие-то странные сны. Поначалу это были просто вспышки, проблески чего-то, что я не могла запомнить и понять. Но по утрам после этих снов я просыпалась с ощущением непонятного счастья, радости, умиротворения. Постепенно они становились отчетливее, понятнее, дольше, и в один момент я поняла, что, а точнее, кто мне снится почти каждую ночь.  Тот, кого я любила всем сердцем и душой уже несколько лет. Тот, кого, я была уверена, не увижу больше никогда. Тот, чье лицо я видела лишь однажды. Том. Том Реддл.

   Да, я любила его. Влюбившись однажды, будучи еще маленькой глупой девочкой, я так и не смогла его забыть. Поначалу, конечно, понимание того, что мой милый и добрый друг-дневник Том оказался… ну, сами знаете кем, меня шокировало. Вся эта ситуация вызывала у меня отвращение и ненависть. Вот только потом, со временем, все это сгладилось, подзабылось и остались лишь добрые и светлые чувства. И любовь, вспыхнувшая с новой силой.

   Так я жила долгое время. Вспоминая о прошлом, мечтая о несбыточном. И вдруг — эти сны. Сны о нем. Когда они перестали быть смазанными вспышками, а стали связными и осмысленными, он заговорил со мной. Первое, что он сказал, было: «Прости меня, Джинни!». И я растаяла окончательно.

3.

   Ну все, я собралась. Можно идти на работу. Работаю я в небольшой магической лавочке на окраине Косого переулка, торгующей всяким индийским товаром — ингредиентами для зелий, травами, произрастающими только в Индии, а также всякими побрякушками: слабенькими талисманами, амулетами и сувенирами. Хозяева — три мага-индуса, а я у них работаю помощницей и продавщицей. Скромно, но на жизнь хватает.

   Заперев дверь квартиры на простенькое заклинание, я вышла на улицу. Снег повсюду таял, ярко светило солнце, и было тепло, как будто уже весна. Ага, как бы ни так: сейчас только середина января, и это мимолетное потепление обязательно скоро сменится очередными морозами. Да и наплевать. Какая разница? Я все равно на улице почти не бываю.

   Я огляделась по сторонам, и, убедившись, что поблизости никого нет, аппарировала в Косой переулок.

4.

   Так я и начала жить когда-то — на две жизни. Дневную и ночную. Днем уроки, друзья, квиддич, а ночью — сон и Том. Мы с ним много времени проводили вместе, обо многом говорили, но я никогда не спрашивала его о том, кто он. Призрак, осколок души или же всего лишь моя больная фантазия? Сам он тоже никогда не поднимал этой темы. Так же я ни разу не проводила параллели между Томом Реддлом из моих сладких снов, и лордом Волан-де-Мортом из жестокой реальности. Это были — по крайней мере, для меня, — абсолютно разные люди, не имеющие ничего общего.

   Я была полностью уверена, что сны с Томом — это не более чем сны, ведь наутро ничего, кроме воспоминаний, не оставалось. Но в ту ночь — в тот сон — когда мы впервые поцеловались, я проснулась, и мои губы горели огнем, и на языке был вкус этого поцелуя, его, Тома, вкус. Тогда я уверилась в том, что он действительно существует. Не знаю, где — в параллельной вселенной, в мире мертвых или еще где-то — но Том есть. И я пообещала себе, что когда-нибудь приду к нему навсегда.

   Естественно, я никому не рассказывала обо всем этом. Единственной, кому я решилась поведать часть правды о своих снах, была Гермиона. Но ее реакция была предсказуема — сначала она испугалась, потом озадачилась, а в итоге выдала, что мне надо к доктору. Маггловскому. Психологу, кажется.

   У Гермионы слова с делом не расходятся, и поэтому, как только мы приехали на каникулы, она потащила меня к этому самому доктору. Я согласилась только потому, что знала: маггл ничего не сможет сделать, ведь мои сны имеют явно магическое происхождение. Вот колдомедик из Мунго вполне мог бы избавить меня от них, а я этого боялась как огня — потерять своего единственного любимого Тома, и эти встречи с ним.

   Поэтому я послушно пошла вместе с Гермионой к маггловскому доктору, рассказала ему о снах, которые якобы мучают меня. Доктор долго мне рассказывал о навязчивых состояниях, переутомлении и депрессии, а потом выписал мне какие-то таблетки. Впоследствии, под бдительным контролем Гермионы, я их пропила, а через месяц сказала ей, что сны мне больше не снятся.

   Конечно же, я соврала. Том по-прежнему был со мной, и впредь я зареклась делиться с кем-либо своим туманным счастьем.

5.

   При воспоминании о тех временах, когда мои «отношения» с Томом только начинались, я слабо улыбнулась. Тогда я боялась потерять его, боялась, что сны прекратятся. Сейчас же я спокойна, я знаю, что Том со мной, и никуда от меня не денется. И я от него. Главное — спать.

   Рабочий день был в самом разгаре, я уныло сидела за прилавком и считала часы до его окончания. Индусы рассредоточились по лавке, и громко переговаривались между собой на своем языке. Где-то я слышала словосочетание «крикливые индусы», и, помнится, удивилась: почему крикливые? Теперь понимаю, почему! Они всегда говорят очень громко, почти кричат, даже когда стоят рядом друг с другом.  И даже если их всего трое, но они одновременно начинают говорить, складывается впечатление, что их десять. Как минимум. И кричат, кричат, ну почему нельзя говорить спокойно? Голова уже раскалывается, и нестерпимо хочется спать. Мерлин, когда все это закончится? Не могу больше, надоело, на-до-ело все!!!

   Но была у индусов одна традиция, которая мне нравилась, несмотря на все их недостатки. По утрам они заваривали свой индийский чай со специями, «masala» на их языке; и пели песню на индийском, всегда одну и ту же, очень красивую и грустную. Пели все вместе, громко, прочувствованно, завораживающе. И мне нравилось, вдыхая горьковатый аромат чая с имбирем, слушать их тоскливую непонятную песню.

   Но рано или поздно чай был выпит, песня заканчивалась,  и волшебство момента таяло, возвращая меня к обычной серой рутине.

6.

   Когда я поступила на шестой курс, и вернулась в школу, честное слово, если бы не Том, я бы не выдержала. Дни превратились в ад, наполненный страхом и болью. Шла война, настоящая война. По ночам, во сне, Том успокаивал меня, обессилевшую, измотанную, напуганную. Если бы не его поддержка, его любовь, я бы сломалась.

   Однажды Том очень удивил меня, попросив:

— Расскажи мне о нем.

— О ком? — не поняла я.

— О Волан-де-Морте.

— Зачем?

— Хочу знать что я… — Том запнулся, — что он творит. Чего он добился.

   Я рассказала. Том слушал молча, спокойно, лишь изредка хмурясь. Но в какую-то долю секунды мне показалось, что в его глазах вспыхнул алый огонек.

— Нет, Том! — в страхе закричала я, — ты не он! Ты — не он!

— Не он, — согласился Том, — но хотел им стать.

— Но не стал. И не станешь! — твердо заявила я.

   Во время битвы за Хогвартс, когда я увидела Волан-де-Морта вживую, я окончательно в этом убедилась. Но Гарри упорно называл Темного Лорда Реддлом, и это пошатнуло мою уверенность. Засыпая тогда, в ночь после победы, я впервые не знала, хочу ли я сегодня увидеть Тома.

   А увидев, не кинулась к нему в объятия как всегда. Лишь мрачно констатировала:

— Тебя убили.

— Не меня. Его, — покачал головой Том, — а я не он.

— Почему? Где доказательства? — тихо спросила я.

— Я люблю тебя, Джинни, — просто ответил он, — а Волан-де-Морт никого не любил. Не умел.

   И это было лучшим доказательством.

7.

   Тогда-то, в скором времени после окончания войны, я и ушла из семьи. Школу бросила, не доучившись последний год. Я тогда уже была в неадекватном состоянии — плохо воспринимала реальность, жила в своем замкнутом мирке. Сказалась на мне война, ее потери и переживания.

   Я нашла себе эту квартирку в маггловском Лондоне. По началу, все мои родные и близкие приходили ко мне с разговорами, уверениями, пытались вернуть меня обратно. Даже Гарри приходил, извинялся, говорил, что любит. А я ответила: опоздал. Наверное, все тогда подумали, что я нашла себе кого-то, поэтому и сбежала ото всех. Что ж, в принципе, так оно и было.

   Мне нужны были деньги, надо было на что-то жить, если мое жалкое существование можно было назвать этим громким словом, поэтому я и устроилась работать в лавку к индусам. Для меня, нелюдимой и замкнутой, это было лучшим вариантом — английский индусы знали плохо, поэтому с разговорами не приставали, и в душу не лезли.

   У меня стали появляться всякие дурные привычки — кофе, сигареты, алкоголь по вечерам после работы. Правда, Том не любил, когда я напивалась, и это было единственное, что удерживало меня от бесконечного пьянства.

   В квартире я почти не убиралась, все было покрыто толстым слоем пыли. Я медленно сходила с ума, все больше отгораживаясь от окружающей реальности, но мне было на это наплевать, ведь я была счастлива с Томом.

   Как-то я не выдержала, и спросила у него, кто он. Призрак, осколок души, или  что-то еще? На что он честно ответил:

— Я и сам не знаю. Знаю только, что я существую благодаря тому, что мы с тобой любим друг друга. Любовь поистине великая сила, а я всегда ее недооценивал.

— А есть ли способ нам с тобой быть вместе вечно? — спросила я.

— Если только ты уснешь навсегда! — усмехнувшись, ответил Том.

— То есть, умру?

— Нет, уснешь.

   Я так и не поняла, что он тогда имел ввиду. Возможно, он просто шутил, а возможно и предполагал что-то. Я не знаю.

8.

   Я чувствую, что осталось немного. Нет, не до конца рабочего дня, хотя и до него тоже, а вообще. Я знаю, что логическое завершение все этого, всей моей жизни уже близко. Я не знаю, каким оно будет, что со мной случится, но хуже уже не станет, это точно. Потому что хуже просто некуда.

   Я устала жить на две жизни. В дневной нет ничего стоящего и интересного, она раздражает меня всеми своими проявлениями. Днем я испытываю почти ненависть ко всему, что меня окружает. И только два этих слова греют мне душу: осталось немного.

   Сон затягивает меня. Я слишком много сплю последнее время. В выходные дни сплю почти весь день, а в рабочие ставлю будильник так поздно, что времени на сборы остается впритык. А если не поставлю будильник, наверное, не проснусь совсем. О, кстати, а это идея…

   Рабочий день наконец-то заканчивается, и вместе с индусами я выхожу из лавки. Тепло прощаюсь с ними, даже слишком тепло, непривычно. Они удивленно на меня смотрят, но я уже отворачиваюсь, и аппарирую. Скоро ночь, и у меня поднимается настроение.

9.

   Вечер проходит тоскливо, я что-то ем на ужин, даже не замечая, что именно. Пью Огневиски — оказывается, бутылка под столом не была пустой, в ней еще немного плескалось на дне. Курю сигареты одну за другой. Бесцельно шатаюсь по квартире.

   Бросив взгляд в зеркало, криво усмехаюсь своему отражению. Полупьяная, с сигаретой в опущенной руке, со взлохмаченными огненно-рыжими волосами. Да, я выгляжу сейчас не так, как раньше. Да я и не та, что раньше.

   Наконец, около десяти вечера, меня начинает клонить в сон. Прежде чем лечь, я убираю пустую бутылку со стола, мою посуду, вытряхиваю пепельницу. Все это по-маггловски, руками, не применяя палочку. Кстати, а где она? А, неважно…

   Ложась спать, я снова шепчу два заветных слова: «осталось немного», и впервые забываю поставить будильник.

   По мере того, как я проваливаюсь в сон, я начинаю чувствовать нежные руки Тома, его горячее дыхание на своей шее, и нежный шепот: «Джинни! Ты пришла!».

   Осталось немного.

   Я засыпаю.

   Все.

   Эпилог.

   Завтра наступит новое утро. Взойдет солнце, станет светло. Косой переулок начнет наполняться людьми. Индусы откроют лавочку, заварят чай со специями, затянут свою грустную песню… Вот только я ее уже не услышу.