Отражение в настоящем (гет)

...Его будто не стало. Внутри всё так пусто... А там, где должно быть сердце, зияла, казалось, огромная бездонная чёрная пропасть...

...Лучшие друзья покинули его. И Сириус Блэк — его Сириус — оказался предателем: продал Поттеров, убил Питера и был посажен в Азкабан. Нет, он знал его слишком хорошо: анимаг никогда бы так не поступил, что-то тут не клеилось...

...Он не видел больше смысла в жизни. Потому что его смысла жизни не существовало — он ушёл, погиб от рук тёмного волшебника. Ей выпала такая честь — сам Волан-де-Морт убил её. Честь? Что за глупость? Она вообще не должна была уходить... Ей же было только 21...

...Он не успел. Не успел увидеть её в последний раз, не успел извиниться. Эта вина тяжким грузом осталась лежать у него на душе. Но зато он успел сказать ей, что чувствует. Без секретов, без тайн, прекратив внутренние терзания...

А если бы не сказал? Может не увидел бы её слёз, может, сумел бы спасти в ту ночь, если бы остался. Вдруг всё могло бы быть иначе?!..

* * *

...Вдох. Выдох. А ведь мне совсем не хотелось дышать. Да и вообще всё для меня потеряло смысл, значение. Дождем смыло будто все краски, и всё вокруг теперь стало таким серым, тоскливым. Она ведь не любила серый цвет, ей нравился синий. Я ещё говорил, что ей надо было на Когтевране, хотя сам считал, что под её изумрудные глаза идеально подойдут слизеринские цвета, но на Гриффиндоре ей было самое место.

Я вглядывался в пустые лица людей, в глубине души надеясь увидеть её лицо. Мне невозможно опротивело видеть счастливые улыбки, слышать смех. Как они могут радоваться, если её нет?

Превращения стали намного болезненнее. Потому что перед полнолунием в голове не билась трепетная мысль о том, что скоро я снова увижу Лили, потому что рядом не было друзей.

Каждый день я просыпался в надежде, что все это неправда, пустой сон, ночное видение, и засыпал, мечтая, чтобы она не являлась ко мне в кошмарах, которые зло вновь и вновь повторяли тот роковой день.

Я не знал, куда ведут дороги, на которые ступала моя нога, каждый раз чувствуя себя на краю пропасти, где даже легкий порыв ветра имел значение, но шаг за шагом продвигался дальше. С мучительным вопросом «зачем».

* * *

Непросто было возвращаться в Хогвартс, где всё вокруг напоминало мне школьные годы. Всё дышало воспоминаниями. А это тяжело — помнить, — очень тяжело.

Одна мысль со скоростью света сменяла другую, но только единственная прочно засела в моей голове: Сириус Блэк сбежал из Азкабана. Я поклялся во что бы то ни стало найти его и всё узнать. Узнать правду.

В поезде я спас знаменитую Золотую Троицу. После чего сразу ушел к машинисту, потому что не мог смотреть на Гарри — он был слишком сильно похож на отца. И одновременно мне снова хотелось взглянуть на него. Он сказал, что слышал, как кричала женщина. Лили, это была Лили.

Я внимательно наблюдал за ним. На первом уроке Защиты от Тёмных Искусств, в то время как я убеждался в том, что преподавать — это здорово, параллельно пытался понять, чем же Гарри отличался от Джеймса. И неожиданно понял: глаза. Почти такие же, как у Лили — изумрудные, но чуть темнее. Тогда я решил быть рядом. Ведь она любила его, погибала, защищая его — значит, и я должен. Ради неё.

Я встретил мальчика на мосту, когда прогуливался и предавался своим обычным мыслям. Он окликнул меня, а потом неуверенно произнес:

— Профессор, я хотел спросить...

— Почему я прервал твою встречу с боггартом? Я думал, это понятно: он мог превратиться в Лорда Волан-де-Морта.

— Я думал о нём, — признался он. — Вначале. Но потом я вспомнил ночь в поезде. И дементора.

Гарри смотрел задумчиво вдаль, а я стоял рядом и изучал его, каждую черту лица, мечтая, чтобы он повернулся ко мне, и зелёные глаза устремились на меня.

— Ну замечательно. Значит, ты больше всего боишься страха. Это похвально.

Он усмехнулся, а я вздохнул:

— Когда я тебя в первый увидел, Гарри, я сразу тебя узнал. Не по шраму, по глазам. У тебя её глаза.

И он посмотрел на меня.

Ком встал у меня в горле, по телу пробежала дрожь, и мне пришлось отвернуться, кивая в подтверждение моих слов.

— Я знал её, — тихо проговорил я, стоя к нему спиной, чтобы не увидел, что лицо моё перекошено от боли. — Твоя мать поддержала меня, когда все от меня отвернулись. Она была не только одарённой волшебницей, но и невероятно доброй девушкой. Она умела видеть красоту в других даже тогда, когда человек сам в себе этого не видел. А у твоего отца Джеймса был особенный талант, — я засмеялся, но на душе было горько. — Он вечно попадал в переделки. Талант, который ты унаследовал.

Гарри улыбнулся, улыбка у него тоже от отца.

— Ты очень похож на них, Гарри. Ты сам в этом скоро убедишься.

— Вы тесно общались с ними, да?

— Джеймс был моим лучшим другом. А Лили... Я любил её. Больше жизни. Мы были вместе, пока я не понял, что с Джеймсом ей будет лучше. Она вышла замуж, родила тебя. В тот самый вечер я не выдержал, сказал ей, что кроме неё мне никогда никто не был нужен. А потом сказал, что ненавижу тебя — их с Джеймсом сына. И очень нескоро понял, что это не так, что я очень обидел твою маму этими словами. Но не успел.

Мальчик понял. Не разозлился, не стал обвинять.

Наоборот. Он стал ближе. Приходил ко мне просто так, мы гуляли вместе; он доверял мне, рассказывал что-то личное. А потом он поделился, что ему страшно. Из-за дементоров. И я пообещал научить его защищаться.

У него был тот же патронус, что у отца — олень.

Как раз такой, в какого превращался сам Джеймс. Гари сказал, что для того, чтобы вызвать его, он вспомнил, как видел маму и папу в зеркале желаний. Самое счастливое моё воспоминание тоже было связано с ними.

Однажды я очень сильно рассердился на него. Он держал у себя Карту Мародёров — нашу карту. Я отчитывал его, говоря, что я не всегда мог вытащить Джейми из переделок, а рядом с ним не всегда будет Гермиона, что с помощью карты любой убийца может найти его, и что Джеймс и Лили отдали свои жизни за его, а он проявляет не лучшую благодарность родителям.

А потом всё превратилось в круговорот.

Я встретил Сириуса, мигом убедившись в его невиновности. Всё встало на свои места. Предателем был Питер, грязный мелкий крысёныш. Я бы убил его, но Гарри решил отдать его дементорам. Он сбежал, и Бродяга не мог остаться, улетая со словами «теперь-то я не потеряю тебя, Римми». Да, я застал его, хоть в ту ночь было полнолуние, и я доставил им немало хлопот. Он дождался, только чтобы сказать это. Сириус, мой Сириус, снова был со мной. Он оказался той соломинкой, которая не давала мне потонуть в пучине тоски.

* * *

Учебный год закончился, а значит, я не мог каждый день смотреть в изумрудные глаза Лили, которые унаследовал её сын. Но тогда... ничего хорошего мне не светило впереди. Но серая почтовая сова оборвала все линии размышлений. Почерк я узнал сразу, хоть он и не подписался.

— «Я там, где жива моя погибшая мать», — прочёл я вслух. — Странно, Бродяга, ты никогда не любил загадки.

Мне и в голову не пришло остаться — быстро собраться и уехать на площадь Гриммо, 12.

Он встретил меня у дверей, мигом заключив в крепкие объятия. Хрипло шептал что-то, но я не слушал, зарывшись лицом в его отросшие спутанные волосы, вдыхая до боли знакомый запах. Я вцепился в него, как брошенный котенок, зная, что он улыбается, чувствуя, как его руки гладят меня по спине.

— Ты до сих пор в одежде заключенного, — удивился я. — Но ведь ты больше года как сбежал. И небритый.

— Времени не было, — усмехнулся Сириус, прокашлявшись.

— Я пойду в магазин. Куплю тебе хотя бы поесть.

— Нет, — он схватил меня за рукав. — Не уходи. Прошу тебя. Четырнадцать лет тебя не было рядом. И еда у меня есть.

Вечером я лежал в кровати поверх одеяла и смотрел в окно на падающий снег. Начало декабря, холодно. Но сердце в груди уже не так сильно было оплетено его вездесущими морозными колючками, оно грелось у едва вспыхнувшего робкого огонька. До слуха долетала тихая возня на кухне, но любому было понятно, что хозяину дома откровенно нечем заняться. И вскоре он тихо вошёл в мою комнату, забрался ко мне, лег поперёк кровати, положив голову мне на живот.

— Я соскучился, Сириус, — не выдержал я.

Он поднял свои голубые глаза, чуть улыбнулся и шепнул:

— Я тоже.

Он взял одну мою руку и притянул к своей щеке. Я слушал, как постепенно выравнивается его дыхание, как превращается в сонное сопение, как он негромко бормочет что-то. Ему, наверно, будет холодно ночью, но накрыть одеялом его было трудно, поэтому пришлось оставить всё как есть в надежде на то, что зима не сыграет с нами злую шутку.

Он приходил ко мне каждый день. Ничего не говорил, просто молчал. Я ещё думал, что мне столько всего надо ему рассказать, но мы каждый день перекидывались только парой слов. А по наступлении весны он перестал приходить.

Я всё равно плохо переносил полнолуния. Наверно просто не умел терпеть. Первая ночь цикла всегда была самой тяжелой. Глаза не смыкались, из груди рвались наружу болезненные стоны.

— Лили, — почему-то тихо заскулил я, перевернувшись на спину.

В кромешной темноте блеснули глаза, и рядом опустился он, всем телом прижался к моему и зашептал:

— Не зови её.

— Сириус, — всхлипнул я.

— Держись, Римми, придётся терпеть. Не могу спать, когда ты так мучаешься. Чем я могу помочь?

— Останься, — просьба слетела с губ раньше, чем в голову пришел разумный ответ.

— Так я за этим и пришёл, — усмехнулся Бродяга и положил тёплую ладонь мне на грудь.

Но вскоре я резко выгнулся в спине, закусив губу, чтобы не закричать от сильной боли. Сириус негодующе зарычал, вскочил и мигом превратился в собаку, после чего вновь запрыгнул в постель. По-видимому, вспомнил старое поверье о том, что животные помогают больным. Прохладным и влажным носом он уткнулся мне в шею. Шерсть его поредела и не была уже такой мягкой, но я любил его и такого. Пёс тихо заурчал, и я стал гладить его по голове, по спине, и мне становилось лучше.

* * *

Перед началом учебного года на пятом учебном курсе у Гарри в доме 12 на площади Гриммо стали проводиться собрания Ордена Феникса, а в августе туда приехали Уизли. И я решил уйти. Сириус ужасно разозлился и невообразимо сильно обиделся, но я бы мешал многочисленному семейству рыжиков.

Тогда я впервые увидел повзрослевшую Джинни Уизли. Её прямые волосы вились немного из-за влажности на улице, и она была... похожа на Лили. Нет, девочка была такой нескладной, высокой, с резкими чертами лица. Волосы и в самом деле обычно были прямыми, губы тонкими, на щеках были веснушки, и, что самое главное, глаза были голубыми. Смеялась она не так звонко, улыбалась не так мило. Не сидела подолгу в одном положении с задумчивым взглядом, так, чтобы можно было внимательно разглядеть её. Она думала и говорила не так. Она была другой. Но всё равно похожей на Лили Эванс.

И я стал чаще приходить к ним. Джинни занимала мои мысли, я не мог от них избавиться. Бродяга замечал, что моё поведение меняется, а потом он стал догадываться о причине, но сказал по этому поводу лишь пару слов: «Она не Лили». Я знал это и без него, убеждал себя в этом, но безуспешно. На языке так и крутились два имени. Часто, до такой степени, что имя дочери Артура и Молли мне повторять безумно приелось, но я ничего с этим не мог поделать.

Тогда снова пришлось исчезнуть на некоторое время, однако собрания вынуждали возвращаться.

Приехал Гарри. Сириус очень обрадовался, а я был рад, что он перестал так нянчиться и заботиться обо мне.

* * *

В конце октября младшая Уизли вернулась домой со словами, что будет приезжать каждые две недели на выходные. И когда она была у нас, я пристально следил за ней, буквально глаз не спускал. Бродяга и по этому поводу сердился, как строгий отец на провинившегося ученика, хорошо хоть не прогонял. Хотя он вообще не желал меня куда-либо отпускать.

В тот вечер я, почему-то ужасно усталый, сидел на кухне и думал, всё о том же, как обычно. Горячий шоколад на столе был уже и не горячим, и перестал быть сладким с тех пор, как Лили прекратила пить его со мной.

— Джинни, — вздохнул я. — Джинни, Джинни.

Похожа, и всё. Совсем другая, но похожа.

— Джинни, Джинни.

Мне на плечи легли легкие девичьи руки, я сильно вздрогнул, будто очнувшись. Сколько она тут стояла? Поняла ли, что переворачивает весь мой мир одним только своим появлением?

— Римус, — тихо, будто жалобно, позвала она.

Второе поколение Ордена Феникса по привычке называли меня профессором, а в крайнем случае по фамилии, и она тоже. И имя моё из её уст звучало странно и по-другому.

Я отодвинулся немного на стуле от стола, кивнул на кресло рядом, но она чуть мотнула головой и села мне на колени. Я приобнял её, чтобы удержать. Её голубые глаза изучающее и внимательно смотрели на меня; руки обвились вокруг моей шеи, а лицом она уткнулась мне в плечо.

— Сириус не смог. Теперь я попробую. Помочь тебе.

— Ничем не поможешь, милая, — усмехнулся я, закрывая глаза.

Тёплая ладошка коснулась моей щеки.

— Самовнушение? Что ж, я с лёгкостью смогу переубедить тебя.

— Не трать время на глупости.

— А что, если это важно для меня?

— Не выдумывай. Иди, сыграй мне что-нибудь.

Она бросила скучающий взгляд на фортепиано и осталась сидеть, чуть наклонив голову ближе ко мне.

— Что ты... — начал я.

Она прильнула к моим губам. Мягко и настойчиво, нежно и требовательно. Запуская тонкие пальцы в мои волосы, прижимаясь ко мне всем своим беззащитным и хрупким телом. Вот что было таким же. Поцелуй — пьянящий, желанный, глубокий. Как умела только она. Но, как оказалось, не только.

— Лили...

Я целовал Лили. Её сладкие губы. Я гладил её рыжие волосы, обнимал её за талию, вдыхал её тонкий запах. Наслаждался ей.

Я открыл глаза. На моих коленях по-прежнему сидела Джинни Уизли и виновато улыбалась. И мне стало тошно от этой улыбки, потому что она делала это по-своему.

— Прости, — хрипло прошептал я. — Нельзя было этого допускать.

— Нельзя... Ты слишком много себе запрещаешь, Римус. С тех пор.

Ведь можно ненавидеть любя. Я любил и одновременно ненавидел её за схожесть. Мне слишком больно видеть её и вздрагивать каждый раз, думая о другой. Слишком сильными были воспоминания, чересчур реалистичными были кошмары и ночные призраки прошлого.

Отвлечься.

Уехать.

Забыть. Планка высока: попытаться забыть.

Такие наивные мысли. Сейчас война. Только в Англии, но и покинуть страну значило оставить друзей и всех тех, кто дорог сердцу. Ни за что бы я не бросил Сириуса. Я готов был проклинать себя за те тринадцать лет, что незаслуженно считал его предателем, и теперь хотел быть поблизости. Как верный пес — странно, в собаку превращался он, а я был диким и неуправляемым волком. Я не мог не защищать Гарри — все, что осталось нам от погибших друзей. И всех остальных. Когда я думал об этом, нарочно не выделял младшую из Уизли отдельно, убеждая себя в том, что она ничем не отличается, но напрасно.

На Рождество на Артура напала змея, и на каникулы вся его семья была на площади Гриммо, 12. И я снова уехал. «Не истерии, — отмахивался Сириус. — Все обошлось, не нервничай. Ну что ты, честное слово». Но в моих глазах всё равно горел безумный животный страх, сводя меня с ума. Конечно, никто не понимал, с чего это. Все они радовались, что член Ордена Феникса остался жив, и нам теперь частично были известны планы Волан-де-Морта. Ну а волк — нет, всего лишь крохотный брошенный волчонок — оставался в темном углу, беспомощно скаля клыки и пытаясь согреть замёрзшие лапки под тёплым животиком. Я чувствовал себя таким маленьким и ненужным в этом огромном мире, и одновременно таким старым, потрепанным.

В конце февраля я вернулся поздним вечером. Сердце ужасно ныло и было готово вырваться из груди. В доме тихо, темно. Перепачканная рубашка мигом слетела с моих плеч, я пошёл в ванную комнату. Дует откуда-то, ведь дому уже много лет. Спиной и затылком я прислонился к стене душевой кабинки, включил ледяную воду, которая стекала по волосам на щёки и смешивалась с горькими слезами.

Наспех вытеревшись, я натянул джинсы и вернулся в комнату. Там был он.

— Что ты тут делаешь? — выдавил я, обходя гостя вокруг, ложась в кровать, приподнимаясь на локтях.

Ласковые, но сильные руки заставили лечь нормально, после чего обвились вокруг моего торса. Лбом он уткнулся мне в щеку, я запустил пальцы в его блестящие черные волосы и хрипло зашептал:

— А что, если бы это был ты? Если бы истекал кровью на полу в отделе Тайн? А если бы умер? Ведь ты никогда не раздумываешь, когда речь заходит о риске! Ты не вспомнишь о друзьях, не вспомнишь обо мне! Пойми ты, Сириус!

Я подавился вновь подступившими слезами.

Руки крепче сжались вокруг, пальцы впились до синяков, а сам анимаг проговорил нетвердым голосом, касаясь губами моей шеи:

— У меня же есть сердце, Рем! Оно тут, бьется, слышишь? — Бродяга схватил мою руку и приложил к своей груди. — Ты и Гарри — у меня нет никого дороже! Мы потеряли Джеймса и Лили, но мы вместе! И будем, обещаю.

— Как ты можешь обещать?! — взвыл я.

— Тише. Просто поверь мне.

Из груди вырвался судорожный вздох.

— Знаешь, мне всегда нравились твои мускулы, — тихо сказал он, проведя рукой по моей, а потом по прессу. — Я никогда не мог мириться с тем, что этим ты обязан своей волчьей натуре, завидовал безумно.

— Но ты же играл в квиддич, — слабо улыбнулся я. — И отжимался больше.

— А еще я был красавцем, — тявкающе рассмеялся Блэк.

— Зато я хотя бы учил уроки, — поддразнил я.

— Без тебя я в жизни не сдал бы СОВ и ЖАБА. Нам всем повезло, что ты помогал. А я помню, как списывал у тебя эссе чуть ли не каждую неделю. Хорошо было в школе, правда?

Я промычал что-то утвердительное в ответ. Глаза слипались, и мне пришлось поближе притянуть Сириуса к себе, чтобы он не вздумал уходить. Сейчас он был мне очень нужен.

* * *

Апрель. Этот месяц никогда не предвещал ничего хорошего, как, впрочем, и остальные.

Мне ничего не оставалось, кроме как сидеть вечерами в гостиной за столом и вспоминать, запрокинув голову назад и глядя в потолок.

— Лили, — тихо скулил я. — Лил... Лили.

— Почему ты зовёшь её?

Наверное, Джинни стояла тут, прислонившись к дверному проему, уже давно. Мне было жаль её. Она — молодая и красивая — влюбилась в меня. А я любил не её, а образ, заключенный в её теле. Она, скорее всего, понимала, ведь во время поцелуя с моих губ ни разу не слетело её имя. Каждый день она слышала, как я бормочу два имени. И после этого я еще пытался убедить себя, что я не сумасшедший. Ещё какой.

— Потому что он не понимает, — чуть разозлено прошипел Сириус, войдя в комнату и направившись к своему креслу, где оставил книгу. — Из его головы никак не выходит мисс Эванс, так же известная как миссис Поттер.

Он бросил на меня сердитый взгляд, но в голубых глазах я увидел только сильное негодование и огонёк ярости.

— Это правда?

— Да.

— Расскажи мне.

— Тебе совсем необязательно знать.

— Довольно, — резко остановила она. — Мне нужно это знать. Я хочу помочь.

Да кто она такая, чтобы... Я поднялся, подошёл к книжным полкам, отыскал учебник по драконоведению — потрепанный и замусоленный — открыл его на странице, где был изображен её любимый — Валийский Зеленый дракон, и достал оттуда желтоватый конверт. «Римус» — аккуратно выведено на нем. А внутри письмо, которое я прочитал много раз и давно уже выучил наизусть.

«Рем, я... я люблю тебя. Не так, как ты хочешь,

чтобы это было, но по-настоящему. Я не сержусь

на тебя, потому что знаю, что это неправда. Мы

же вместе с тобой играли с Гарри, и ты улыбался.

Мне всегда нравилось, когда ты улыбаешься. Ты...

пожалуйста, приезжай, как только прочитаешь это,

хорошо? Или... если ты, может, сердишься, то дай

мне знать, что все в порядке. Но ты не можешь

просто так взять и бросить нас, мне будет тяжело

без тебя. Хочу, чтобы все было как раньше. Хочу,

чтобы ты крепко обнял меня и попросил все забыть.

Я люблю тебя, Римус.

Твоя Лили»

Джинни дрожала от головы до ног. Письмо выпало из её рук на стол. Волосы у неё такие же рыжие... я притянул её к себе и поцеловал. Она тихонько застонала, отрывисто дыша из-за недавно поступившего к горлу кома горечи. Мне не хотелось расстраивать её, она сама попросила рассказать.

— Ты... и сейчас... до сих пор... ты... любишь её...

— Всегда, — выдохнул я.

Она обняла меня за шею, прижалась сильнее.

— Она написала... это перед... тем, как умерла...

— Да.

— Она... простила...

— Да. Но я себя не прощу.

По щекам её катились слёзы, а я иступленно целовал её.

Голубые глаза. Светло-голубые, некрасивые. Она мне не нужна. Мне нужна другая, та, которой нет.

— Прости, Джинни, все это было ошибкой.

Она понимала, но всё равно вопросительно смотрела на меня.

Я быстро зашагал к выходу, но в дверях обернулся и прошептал:

— Ты не Лили.

-

The End