Маугли Фенрира (джен)

Темнота, опустившаяся на мир была совершенно обычной. Ничего не предвещало событий, разразившихся накануне Хэллоуина, когда два мира вздохнули с облегчением. Все также попискивали засыпающие птицы и шуршали мягкими крыльями совы. Все было как обычно.

И в этой темноте, непроницаемой для обычного человеческого глаза, раздавалось сиплое дыхание бегущего волка. Пар, шедший из пасти с огромными клыками, обволакивал морду серого зверя. Его лапы бесшумно ступали по ломким от ночного морозца травам. Полная луна, озарявшая мир, но бессильно путавшаяся в густом лесу, выхватывала серебряными бликами мощное тело волка, высвечивала седую гриву и жутковато светящиеся глаза.

Две ночи, пока луна брала власть над его звериным нутром, Фенрир провел в шкуре волка, а днем отсыпался, отходил от ночных безумств, требовавших свежей горячей крови. Впервые за долгое время, это обращение стало вдруг болезненным для него. Много лет уже он не чувствовал выворачивающей боли от выламывающихся суставов и разрывающейся кожи. С тех самых пор, как убил своего Альфу, выбрав момент, когда тот был наиболее уязвим после полнолуния. С той ночи он перестал чувствовать боль превращения и терять голову, отдавая на откуп разум своему темному двойнику. Это было, пожалуй, единственным плюсом в роли Альфы.

Но вчерашняя ночь живо напомнила ему, что такое ужас превращения. Не успевшего толком ничего понять, Фенрира, готовящегося к обращению, бросило в такую бездну боли и страха, что он долгое время приходил в себя, отлеживаясь на мягком мху в темном сыром ельнике. Когда дурнота и слабость отпустили его, Фенрир медленно побрел подальше от места, где пережил самое болезненное обращение в своей жизни. Постепенно тело наливалось привычной силой, и он сначала трусцой, а потом быстрым бегом устремился в самую гущу леса.

Он бежал так долго и так надсадно, что поутру, когда солнечные лучи пронзали неохотно отступающую тьму леса, валился с ног и спал до самого вечера, а едва наступившие сумерки позволяли ему вновь накинуть волчью шкуру, бежал куда глаза глядят, выматывая себя до следующего утра. Может быть поэтому Фенрир не заметил, что на его человеческой руке исчезла Темная метка. Он был слишком уставшим, чтобы проверять ее наличие.

Долгий ночной марафон неожиданно вывел его к небольшому пригороду, окруженному с одной стороны негустым пролеском. Фенрир оскалился и отправился на охоту, чувствуя, как от желания вонзить клыки во что-то живое, трепещущее и стонущее, его внутренности скрутило судорогой.

Он крался мимо уютных задних двориков, запахи в каждом из которых рассказывали ему о людях живущих там. Он сглотнул слюну, учуяв запах детской присыпки и нежного младенческого мясца. Припав к земле, огромный волк крался мимо аккуратных кустов роз и гортензий. Свой сегодняшний ужин он себе уже выбрал.

Но тут он почуял нечто такое, что заставило его прижаться к земле и молить всех темных богов, чтобы его не заметил человек, чей запах он учуял.

Возле крылечка, отлично различимый с места, где лежал Фенрир, стоял сам Альбус Дамблдор. Испуганные мысли заметались в мозгу волка. Как Великий Светлый волшебник оказался именно тут? Не иначе, как по его, Фенрира, душу! На этом свете было всего два человека, которых боялся Фенрир — Дамблдор и Темный Лорд, и поэтому огромный оборотень, который одной лапой мог перешибить хребет быку, прижался к земле, силясь слиться с ней, стараясь оставаться незамеченным, пока не представится возможность бросится наутек.

Волей-неволей, Фенрир слышал окончание разговора Дамблдора, Хагрида и МакГоннагал. Он понял, КТО через пару минут останется без присмотра на крылечке маггловского дома, где он так легкомысленно нашел себе ужин. Если это был ребенок Поттеров, то его следовало немедленно доставить Лорду, тем самым поднявшись в его глазах. Теперь-то Белла Лейстрандж перестанет так задирать нос, когда он притащит мелкого Поттера Лорду!

Занятый приятными мыслями, Фенрир едва не пропустил момент, когда волшебники аппарировали. Едва только стих в небе грохот мотоцикла Хагрида, Фенрир осторожно приблизился к свертку с чем-то живым и шевелящимся. Ему не потребовалось совать нос в этот сверток, чтобы убедиться, что там лежит ребенок — полный памперс малыша говорил об этом громче любых слов.

Подцепив страшенными зубами сверток, Фенрир мягкими неслышными шагами удалился в ночь.

* * *

POV Гарри

Сколько себя помню, летом я всегда жил в лесу. Уютная пещера, где мы проводили время с моим отцом, была устроена просто, но удобно: ворох свежих хвойных веток, накрытых брезентом, заменял кровать. Ах, какие сны снились на этом мягком и душистом ложе! И почти в каждом из них я был волком, как мой отец. Только без боли и потери разума, как у дядьки Люпина, а обычным магом-перевертышем. В этих снах я вел свою стаю, бок о бок с отцом, Люпином и крестным, который был единственной собакой в стае. Мы бегали под яркими звездами и все вместе выли на луну, выплескивая неизбывную горечь, которую всегда вызывал у нас ее лик. То были хорошие сны.

Рядом с импровизированной кроватью всегда стоял шкаф, сработанный из светлого березового дерева моим крестным. Это был его подарок на мое двухлетие. Я правда ничего не помню из того праздника, но рассматривая колдографии, всегда покатываюсь со смеху. А вы бы не ржали как кентавры в поле, глядя на морду вашего отца-волка в дурацком бумажном колпачке? Дядя Сириус рассказывал, что потребовалось полчаса его уговаривать, чтобы отец позволил его на себя напялить.

Раньше в этом шкафу лежали мои немногочисленные игрушки, которые я брал с собой в лес. Теперь же там стояли ряды и ряды книжек, которые я успевал прочитать за лето, а некоторые — особенно интересные — и по два раза. А еще, на самой верхней полочке стояла колдография моих настоящих родителей, которых я не помню. Рыжая ведьмочка с зелеными, как у меня глазами и невысокий черноволосый мужчина в смешных ленноновских очках.

Я помню зиму, когда Фенрир и Сириус рассказали мне, кто я. Помню, я тогда очень испугался, что отец, которого я знал и любил, отвернется от меня, раз я не его сын. Фенрира беспокоили похожие чувства — он до дрожи в хвосте боялся потерять меня. Но мы все выяснили и стали еще дружнее. Когда Сириус пытался рассказывать мне о своих проделках с моим первый отцом, я всегда ненавязчиво переводил разговор. У меня уже был отец, который заботился и оберегал меня. Зачем мне жить воспоминаниями о призраке? Достаточно и того, что я знал о нем и был благодарен за подаренную жизнь.

Еще в нашей пещере был маленький стол и немного колченогий стул, отчего сидеть на нем было неудобно, и я предпочитал делать письменные уроки на коленях на кровати, из-за чего мой почерк был не самым разборчивым.

Но больше всего я любил бегать по лесу в сопровождении отца и обоих дядей. Сириус всегда в таких случаях оборачивался собакой, а Ремус и отец предпочитали бегать в звериной шкуре только по ночам полнолуния. Хотя отец мог оборачиваться в любой момент, он предпочитал, как он сам выражался, не терять человечности. Сириус мне как-то рассказал, что поначалу очень переживал, что Ремус мне сможет навредить, ведь он не контролировал себя так, как отец, но однажды получив приказ Альфы не причинять мне зла, Ремус стал не опаснее козленка.

Завтра мы пойдем на охоту, и мне доверят убить моего первого оленя.

POV Фенрир

Я смотрю на своего мальчика, сладко посапывающего на лежанке и в который раз благодарю всех богов, которые подарили мне его. Гарри оказался спасением для меня.

Когда десять лет назад я узнал, что Темный Лорд исчез, а Пожиратели разбежались, я растерялся. Ну и что мне теперь делать с пацаном, которого я выкрал от его маггловских родственников? Прочитав письмо Дамблдора, я приуныл. Каюсь, был такой момент, когда я просто хотел вонзить зубы в хрупкое тельце и покончить с этим фарсом, но полнолуние как раз завершилось, и у меня не было сил перекидываться.

Я брел по лесу с ребенком на руках и не знал, что дальше делать. Наткнулся на пещеру и решил бросить пацана там. Уйти, а дальше не моя забота. Я так и сделал. Положил мальчишку на каменный пол и ушел, не оглядываясь. Но чем дальше я уходил, тем тяжелее мне было идти. Ноги наливались свинцовой тяжестью, каждый шаг оказывался короче предыдущего. Наконец, я встал, напряженно прислушиваясь к биению жизни, которое оставил за спиной. Когда раздался громкий плач, я, не раздумывая, ринулся обратно!

Ворвавшись в пещеру, я увидел, как сверток с Гарри обнюхивает молодой медведь-первогодка. И хотя он был сыт и просто исследовал предмет, невесть как оказавшийся в его пещере, я ополоумел от страха за ребенка. Одно неуклюжее движение когтистой лапы — и Гарри будет раздавлен!

Я плохо помню, что происходило там, в пещере в паре шагов от беспомощного детского тельца, но когда кровавая пелена спала с моих глаз, а сердце перестало стучать в ушах набатом, я увидел, что попросту свернул медведю шею, хотя и сам получил несколько раз когтистой лапой. Но где наша не пропадала. На мне все быстро заживало.

Подняв захлебывающегося плачем Гарри, я прижал его к себе. Ребенок сразу утих и только изредка судорожно всхлипывал, как бывает у детей после истерики. Когда его крохотная нежная ладошка коснулась моей груди, я вздрогнул. Опустив глаза, я увидел, как Гарри начал засыпать, поднеся ко рту окровавленный пальчик и начав его посасывать. Так в нем оказалась толика моей крови. И каким бы условным не стало это «родство» я больше не мог отказаться от него.

Что смог пробудить во мне этот малыш? Что такое он задел во мне? Было время, и я по приказу убивал десятки таких вот детей. И если бы не Гарри, убил бы еще больше. Но вытерев с нежных щечек слезы испуга, я вдруг понял, что пути назад уже нет. Дитя, которого по прихоти природы у меня никогда не будет, само вошло в мою жизнь и перевернуло ее с ног на голову. Что я мог сделать, когда крохотные цепкие пальчики сонно схватили мой палец и не отпускали долго-долго? Кто я такой, чтобы отвергать ребенка и так потерявшего все на свете, попавшего еще до рождения в круговорот политических интриг? Я смотрел на сладко посапывающего малыша на моих руках и понимал, что теперь все изменится. Не может не измениться.

* * *

Но теперь у Фенрира появились заботы, к которым он не был готов. Ребенка требовалось кормить и ухаживать за ним. Грубый, неотесанный мужчина, никогда не возился с детьми. Но что было еще важнее, Фенриру требовалось место, где Гарри был бы под защитой ото всех, желающих ему зла. И тогда оборотень вспомнил, как хвастался младший Блэк своим родовым домом. Регулус бесследно исчез, но вот его старший брат был во всех новостях волшебного мира. Еще бы! Трус, предавший ближайшего друга, обрекший его семью на смерть! Фотографии Сириуса заполонили все мало-мальски уважаемые издания. Оставалось только найти момент и выкрасть Блэка.

Будучи приближенным к Темному Лорду, Фенрир знал, кого следовало «благодарить» за разгром домика Поттеров и потому невиновность Сириуса не вызывала у него вопросов. На самом деле это оказалось легче, чем он думал. Труднее было выследить Петтигрю с мальчиком на руках, но он справился. Когда эта крыса под зельем Правды оказалась в зале суда, где вершили «правосудие» над Блэком, судьям ничего не оставалось, как отпустить Сириуса на свободу. Присутствующий в зале под Оборотным Фенрир, успел заметить пристальный и холодный взгляд, брошенный Дамблдором вслед уходящему Блэку.

С тех пор у них и появилось две резиденции: летняя и зимняя, где два бывших врага скрывали Гарри Поттера от всего мира. Спустя некоторое время к ним присоединился и Ремус Люпин, оказавшийся незаменимым в воспитании такого уникального ребенка, как Гарри.

Гарри перевернулся во сне на живот, почмокал губами. Черные вихры раздвинулись, открывая лоб с тонкой полоской шрама в виде молнии. Фенрир, отвлекшийся от воспоминаний, подошел к сыну и поправил сползшее на пол одеяло. Гарри всегда очень беспокойно спал, ворочаясь по сто раз за ночь. А сколько раз Фенрир поднимал его с пола, когда бегущий куда-то во сне сын, слетал с кровати!

— Счастье ты мое, — улыбнувшись, тихо прошептал Фенрир, погладив сына по голове. Все вокруг вдруг стало расплывчатым и нечетким. Человек-волк поспешно отошел от кровати Гарри, утирая кулаком внезапные слезы.