Знать бы хотя бы где ты (джен)

Знать бы хотя бы где ты. И не верить бреду, что тебя нету...

* * *

Астория всегда была маленькой кукольной девочкой. Девочкой, которая училась на отлично, любила свою сестру и никогда не спорила с родителями. И когда эти же родители оповестили её о том, что на месте суженного прочно обосновался Драко Малфой, Астория просто кивнула и согласилась со словами матери о том, что Малфой — это неплохая партия.

Ей было тринадцать на тот момент, а Драко шестнадцать. И Астория помнит, как однажды, поздно придя в гостиную, увидела силуэт его точеного профиля, грустные, такие невообразимо печальные глаза и кожей почувствовала будто наэлектризованный воздух. Она помнит, как подошла к низкому диванчику, который стоял недалеко от его кресла, и, как деревянная куколка уселась на него, чинно сложив ручки и распахнув свои большие кукольные глаза.

Астория не помнит, зачем она это сделала, зачем она подошла. Но она помнит сухие чуть жестковатые губы и наэлектризованный воздух.

Ей было тринадцать на тот момент и не было ничего удивительного в том, что она так... совершенно не по-слизерински влюбилась. Тогда ей казалось, что все это — на всю жизнь, и больше такого не повторится, что надо запомнить каждый момент, каждую черточку, каждый вздох.

Гринграсс всегда казалось, что в старости она будет помнить очень многое, все, что когда-то так старалась увековечить в своей памяти. Вот только памяти плевать, на то, что там думает какая-то Астория Гринграсс, на тот момент уже Малфой, и стирает шершавым ластиком моменты, черточки и даже целые листы её жизни.

Иногда Астория просыпается и даже не помнит, кто она такая. Она не помнит столь любимую сестру, не помнит родителей, не помнит Волдеморта и войны, ничего не помнит.

Ничего не помнит, кроме Драко.

Их семейная жизнь была сложной, её с большой натяжкой можно было бы назвать стабильной. Девичья влюбленность упорхнула пестрой бабочкой, гранит доверия распался на неровные куски, и даже признательность, та, о которой так часто говорила Нарцисса — а именно это она чувствовала по отношению к Люциусу — и та прошла.

В пучину пустоты уже не маленькой куколке помогал не погрузиться её любимый сын, её Скорпиус. Он, вылитая копия своего отца, но ещё не надевший на себя огромную кучу масок, ни закопавшийся в собственную нору, ни спрятавшийся в кокон, напоминал Астории того Драко, в которого она влюбилась. Но время пролетело как-то слишком быстро, и вместо маленького сверточка в колыбели Асти однажды увидела своего большого и взрослого сына, который привел в дом свою избранницу.

Розу Уизли.

Астории казалось, что она навеки запомнит сказанные свистящим шёпотом слова; ей казалось, что в память, каленым железом навсегда врежутся осколки разбитого хрусталя и неаккуратная багровая лужица на дорогом персидском ковре; и, наконец, Астории казалось, что её сердце остановится, после того как Драко отрекся от своего наследника.

Астория помнит, что обычно, в таких моментах в сердцах столь любимых ею книжных героинь, что-то обрывалось, летело вниз и с невообразимым грохотом падало. Но у Малфой ничего не падало, не обрывалось и уж тем более не грохотало, у Астории в сердце стало банально пусто.

Но даже эту пустоту Астория Малфой уже не помнит, стерлась она.

И то, что в доме стало одиноко, и холодный ветер свистел по комнатам, и что оконные рамы разваливались, и половицы скрипели под ногами, и Драко громко кашлял по ночам, украдкой утирая капельки крови, чтобы она не заметила, Астория тоже не помнит.

Она не помнит, когда сменились одинокие холодные ночи на теплую, нагретую его телом, постель; не помнит, когда он стал вовремя возвращаться с работы и они ужинали вместе; не помнит, когда пустота чуть-чуть отступила.

Не помнит Астория и того момента, когда нашла окровавленный платок; не помнит страшных хрипов и громкого кашля по ночам; не помнит даже того, как Драко умирал в её кровати. Не помнит, как просил он прощения и как горько прошептал о том, что загубил её жизнь.

Астория уже на тот момент не думала, что удастся сохранить хоть что-то в своей памяти, но она очень пыталась запомнить промозглый хмурый вечер, безучастные деревья и то, как она судорожно искала, куда же устремить взор — деревья обступали кольцом, небо было отвратительно серым и пустым, а вокруг были лишь могильные кресты. Она пыталась запомнить комок сырой земли, который оставил некрасивые черные разводы на руке, пыталась запомнить, что Скорпиус так и не пришел, пыталась запомнить хоть что-то.

Девичья влюбленность упорхнула пестрой бабочкой, гранит доверия распался на неровные куски, и даже признательность, та, о которой так часто говорила Нарцисса — а именно это она чувствовала по отношению к Люциусу — и та прошла.

У Астории в сердце было до отвратительной тошноты пусто, когда она поняла, что человек, которого сейчас погружают на метры в землю, был всем её миром. Он был всей её пустотой.

Но Астория не помнит этого.

* * *

На третьем уровне лондонской больницы магических болезней и недугов, основанной великим целителем по имени Мунго Бонам, в отделении с повреждениями памяти уже три года находилась пациентка номер 603. Пациентка была преклонного возраста, и целители почти не прикладывали каких-либо усилий, что бы вернуть хоть какие-то кусочки её воспоминаний, списывая это на старческий маразм. Опытные легилименты разводили руками — в памяти подопечной было лишь одно воспоминание о наэлектризованном воздухе и сухих шершавых губах. Пациентка ни с кем не контактировала, лишь безучастно смотрела в белый потолок, но каждый вечер неизменно просила перо и кусочек пергамента, на котором медленно, дрожащей рукой выводила единственную фразу: «Знать бы хотя бы где ты...»

И не верить бреду, что тебя нету...