Плата за идеал (гет)

Приближался день, когда Гарри должен был приехать на площадь Гриммо. Джинни собиралась сделать ему подарок, о котором никогда не расскажет.

— Мистер Блэк, научите меня анимагии!

Сириус засмеялся и, протянув руку, пропустил сквозь пальцы рыжие, промытые отваром березового листа — на дорогие шампуни не хватало денег — волосы Джинни.

— Маленькая волчица выросла.

Джинни только поморщилась, не понимая, что он хочет этим сказать. А Сириус кивнул:

— Научу, — и пробормотал себе под нос: — Рождаются же волки в лисьих семьях...

Впервые обратившись в комнате Сириуса, Джинни испугалась — так многократно увеличились размеры всего вокруг. К тому же проникавшее через распахнутое окно июльское солнце палило просто несносно! Обжигало не теплом — им Джинни наслаждалась, — а светом. Нестерпимо, как огонь, подобравшийся вплотную к глазам... к глазенкам-бусинкам.

— Ну-ну-ну, — проворковал кто-то над ее головой, и Джинни поразилась, как странно звучит голос человека, — не бойся меня, малышка... — Джинни заметила, что и впрямь дергается от прикосновений шершавых пальцев, и послушно замерла. — Сейчас станет легче, маленькая, погоди...

Ее несли. Спустившись по лестнице, Сириус распахнул дверь в какое-то помещение, и из него дохнуло затхлостью и выдохшимися зельями для уборки. Джинни даже припомнила бы их названия — так обострилось ее обоняние, — если бы ей не так сильно хотелось спать.

Еще один скрип — дверь закрылась. Стало блаженно темно, так хорошо, что даже тепло, идущее от тела Сириуса, стало ощутимее. Джинни немного поколебалась, где ей заснуть. Вот эти полки сбоку определенно были бы удобнее, чтобы зацепиться лапками, но Сириус был так уютен...

— Не спать! — это прозвучало намного внятнее, чем все, что Сириус говорил до этого. Джинни сквозь дрему сообразила — он специально сделал голос выше, чтобы ей было яснее. — Ну Джинни, волчонок, подожди чуть-чуть, не спи, — это звучало почти просительно. Ее опустили на что-то холодное. Лапки дернулись от недовольства потерей тепла, и Джинни распахнула глаза. — Хорошо. А теперь вспомни: ты человек. Рыжая, и глаза у тебя карие, теплые такие, и через две недели тебе будет четырнадцать...

Потом Сириус с Джинни дружно посмеялись над тем, что она, прославившаяся мастерским Летучемышиным сглазом, и сама обрела анимагическую форму летучей мыши. Сириус, несмотря на это, продолжал звать ее то Волчицей — произносил это именно так, с большой буквы, — то ласково, волчонком. Но разве волки не более упорны в достижении своих целей, чем псы? Так что же такого Сириус разглядел в ней, чтобы признать нечто более дикое, чем та воля к свободе, что жила в нем самом?

Конечно, Джинни было ради чего мучительно учиться анимагии, тратя почти все свободное время. Точнее, ради кого. Гарри...

Джинни радовалась, что обрела форму именно этого животного, даже не исключала варианта, что это произошло именно благодаря ее жгучему желанию стать кем-то маленьким, пронырливым, юрким, незаметным. Ей нужно было следить за Гарри, нужно было иметь возможность его защитить. Конечно, бабочка или еще какое-то насекомое, например, было бы незаметнее. Пусть тогда было бы легче прятаться, даже однажды незаметно схорониться в складках одежды Гарри — но в таком случае тот мог нечаянно задавить ее локтем. Кто тогда смог бы его защитить? Да и, в конце концов, летучие мыши бабочек едят — кому, как не Джинни, знать об этом.

Джинни училась превращаться в летучую мышь ради Гарри. Она вспомнила об этом только восемь лет спустя.

* * *

После войны восстановили Хогвартс, восстановили систему министерства, восстановили сам уклад жизни. В кои-то веки можно было, не думая о Волдеморте, заниматься тем, чем хотелось.

Доучившись в Хогвартсе, Гарри, как и мечтал, пошел в школу аврората. Джинни, лелеявшая мечту о большом квиддиче, была от этого не в восторге и намекнула, что кто-кто, а он-то уже достаточно рисковал жизнью. Но Гарри проявил упрямство истинного рогато-копытного животного, и Джинни не стала спорить. Просто (не то чтобы совсем просто, но оно того стоило) научила маму пользоваться мобильным телефоном, благо та практически никуда из дома не отлучалась, волшебные часы по-прежнему стояли на кухне, а за минувший год на них появилась стрелка с надписью «Гарри».

И вот однажды, когда Гарри заканчивал четвертый курс школы аврората, мобильный зазвонил. Впервые за два с половиной года. Джинни везде таскала его с собой, но, конечно, на тренировки не брала — оставляла в раздевалке. А зря. Выйдя из душевой и привычно взглянув на экран мобильного (на всякий случай, не более того), она обнаружила одиннадцать пропущенных вызовов. И номер, если верить этой «адовой машинке», как называла ее мама, был тот самый. В смысле, мамин.

Джинни рванула в «Нору», но та оказалась безлюдна. Мамина стрелка застыла на «В больнице», стрелка Гарри была на отметке, которая уже несколько лет как исчезла — «Смертельная опасность».

В этот момент Джинни стало ясно, почему Сириус звал ее Волчицей. Был, был в ней зверь, которому хотелось сейчас действовать. То ли сесть на задние лапы и судорожно завыть, то ли кинуться к Гарри, защитить, спасти, унести в безопасное место не в зубах, так на загривке, то ли найти обидчика и порвать его клыками, выпустить кишки из живота. Человек в Джинни, который еще сохранял остатки разума, знал, что следует привести себя в порядок и отправиться проторенной за первый после войны год тропой в больницу имени Святого Мунго. Но за животным все разумные мысли просто терялись.

Джинни дошла до зеркала и несколько минут смотрела на свое отражение. Это помогло. Надев на зверя ошейник и притянув к ноге, Джинни вытащила из «папиного» кошелька, хранившегося на кухне, пригоршню маггловских денег (бумажкам она доверять не научилась) и отправилась камином в безлюдный дом на площади Гриммо. От вида отремонтированной гостиной и старых гобеленов, которые Гарри не захотел убирать, стало больно. После войны они вместе обдумывали, как оставить этот дом домом, в котором жил Сириус, но и выгнать из него дух многих поколений темного семейства Блэк. Все тут напоминало о том, как они вместе сидели на этих резных стульях, тыча пальцами в стены и оживленно обсуждая, какой гобелен или шкаф оставить и на что заменить остальное. Как потом, вооруженные списком полезных заклинаний от миссис Уизли, клеили обои и белили потолки.

Джинни спешно вышла из дома и прибавила шагу, направляясь к метро, стараясь загнать поднявшего голову зверя подальше, поглубже в себя.

Гарри был жив и цел. К тому моменту, когда Джинни добралась до его палаты (в приемной ее смерили сочувственными взглядами), в его выздоровлении не было сомнений. А вот в восстановлении его магии — были, и большие. Где-то в больнице проходил консилиум, Гарри спал под воздействием Чар Легкого Сна, а Джинни сидела возле его кровати рядом с бледной мамой и понимала, как же она была опрометчива и беспечна. Разве можно было доверять безопасность Гарри куску пластика, начиненного электричеством, вкупе с деревяшкой, начиненной магией? Нет — нужно было, на худой конец, хотя бы знать, куда пойдет сегодня Гарри отрабатывать практику: его, как студента, помимо работы в архиве могли разве что отправить изредка «шестеркой» на проверки и допросы — наиболее безопасные и нудные дела, где он должен был вести протоколы.

В шесть вечера их с мамой выгнали из палаты — закончились приемные часы. Пройдя сквозь стекло в холле и оказавшись на полупустой улочке Лондона, миссис Уизли устало поинтересовалась у Джинни:

— Ты куда сейчас?

— Я на площадь Гриммо, — ответила та. — Скажу Кричеру, чтобы не ждал Гарри. Я и сюда добиралась через камин на Гриммо, но этот старый ворчун вроде бы и не видел меня. Не удивлюсь, если он уже готовит ужин. И бурчит на хозяина, из-за которого его придется заново греть.

Мама кивнула.

— Я буду ждать тебя в «Норе». Его друзей предупрежу сама, не беспокойся. Если Кричер начнет дуться, тащи еду в «Нору», чтобы не пропадала.

Они разошлись. Молли, которой в первый год войны приходилось почти каждый день добираться до больницы имени Святого Мунго, уже тогда нашла неподалеку удобное место, чтобы аппарировать незаметно для магглов. Джинни была бы рада аппарировать тоже, но рядом с площадью Гриммо подобных укромных мест не обнаружилось.

Она направилась к метро.

Пройдя пару кварталов, Джинни остановилась возле темной арки, ведущей в безлюдный внутренний двор маггловского дома. Она подошла ближе, коснулась пальцами тепловатого кирпича. И, не давая себе времени на раздумья, превратилась в летучую мышь, тут же уцепившись лапками за шероховатую стену на уровне — прежнем — своих глаз. Летать, ползать по каменной стене и, превращаясь обратно в человека, мягко приземляться на асфальт у нее получалось, как и раньше, ловко. Как и восемь лет назад.

В тот же вечер, после ужина, она связалась через камин с капитаном «Холихедских Гарпий», Гвеног. Услышав о том, что ее ловец желает выйти из команды — прямо перед началом квиддичного сезона! — та предсказуемо вознегодовала.

— Скажи хоть повод...

Джинни решила дать ей малую часть правды.

— Решила остепениться. Можно и так сказать.

— А, — прервалась Гвеног, и ее лицо приобрело понимающее выражение. — Понятно. Значит, в скором времени мы пожелаем вам...

«Завтра и пожелаете, когда узнаете из газет, что Гарри в больнице лежит», — подумала Джинни. А вслух сказала:

— В некотором роде — да.

Джинни недолго думая поселилась на площади Гриммо — Кричер без хозяев не прибирался, а дому, в который должен был вернуться выздоравливающий Гарри, нельзя было зарастать пылью. Теперь фамильный особняк Блэков уже не вызывал мыслей о том, как они с Гарри ремонтировали его после войны. Джинни вспоминала Сириуса — длинная нечесаная грива волос, усмешки и шуточки — и заучивала его уроки заново один за другим.

Гарри очнулся через месяц после нападения. Спустя еще полмесяца он уже сдавал свои самые последние — выпускные экзамены. Ему предстояла работа в аврорате, а Джинни — череда нелегких дней. Или даже лет. Но, в конце концов, она же сама это выбирала, верно?

На двадцать третий день рождения Джинни подарила Гарри коричневый пояс, неброский, но идеально подходящий к мантии аврора. В один из его карманов, безразмерный, можно было запихнуть хоть метлу — несколько лет назад Джинни спросила формулу его создания у Гермионы.

Гарри же в день рождения Джинни, одиннадцатого августа, вручил ей обручальное кольцо. Ее мама этого ждала уже не первый год, да и сама Джинни, признаться, тоже, но то, как Гарри сказал: «Я не был уверен тогда, что выживу, и поэтому решил, что если...» — то ли испортило ей странное торжество, то ли сделало еще слаще.

Свадьбу справили в «Норе» в середине октября. Медовый месяц из-за того, что общественности не терпелось заполучить Поттера в качестве работающего аврора, превратился в медовые полторы недели. Гарри и Джинни провели их на южном побережье, в домике, что Лавгуды отстроили из особенного фиолетового кирпича на месте сгоревшей башни. Ксенофилиус к тому моменту окончательно перебрался в Лондон, где держал типографию, а Луна была в экспедиции по Тибету. Джинни послушно кивала, слушая перед отъездом в «Цеппелину» уже привычные наставления матери вперемешку с ее же радостными возгласами по поводу свадьбы младшей любимой дочери, и думала: «Безопасность... Знала б ты, мама, куда я собираюсь послать эту безопасность ради своего Гарри — выдрала бы его стрелку с наших фамильных часов. Но не узнаешь».

Полторы недели не прошли — пролетели. Новоиспеченная чета Поттеров вернулась в «Нору». Джинни, ушедшей из большого квиддича, только предстояло искать подходящую работу, а Гарри ожидали первые часы работы в аврорате. Поэтому Молли не могла допустить, чтобы ее дети (она звала Гарри сыном уже давно) отвлекались на налаживание семейного быта. Они и раньше жили в «Норе» месяцами, только вот теперь у них была одна комната вместо двух отдельных.

В первый же день супружеской жизни в «Норе» Гарри отправился на первое свое задание по работе — правда, ничем не отличавшееся от заданий по учебе, так как он еще не окончательно выздоровел. А Джинни с утра пораньше пошла в лавку Джорджа. После смерти Фреда магазинчик малость захирел, но все же держался.

— О, сестренка, — Джордж явно был удивлен. Давно прошло то время, когда Джинни с явной жадностью во взгляде засматривалась на духи с Амортенцией, за которые мать тайком отчитывала близнецов после семейных воскресных обедов. Джинни давно было не до вредилок и пушистиков, даже не до знаменитых не пропускающих проклятия одежд Умников Уизли — война-то закончилась... — Зачем пришла?

— За подарком, — улыбнулась давно выдумавшая легенду Джинни. — Гарри сегодня вступил в должность, вот я и...

— Обязанность добропорядочной жены. Понял, — усмехнулся Джордж и отложил в стол большой потрепанный гроссбух. Раньше бы ни Фред, ни Джордж не стали бы таким заниматься прямо за прилавком, отметила Джинни краем сознания. Расчеты, колонки цифр, скрип гусиного пера, совсем как в школе, — это все не соответствует духу Умников Уизли. Не соответствовало. Теперь же Джорджу, похоже, на это наплевать. — Что ты хотела?

— Перчатки, — не задумываясь, ответила Джинни. — С защитой от проклятий. Две пары.

— Зачем две? По числу конечностей? — Джордж оставался собой, то бишь все так же любил позубоскалить.

— Нет, на смену, — пожала плечами Джинни и не удержалась от ответной шпильки: — Вам же, парням, неведомо, как медленно высыхает после стирки зачарованная ткань...

— Но Эскуро...

— И как быстро истончается она от чистящих заклинаний.

— Уела, — засмеялся Джордж, выкладывая на прилавок две пары черных кожаных перчаток. Джинни потеребила материал пальцами. Прочный.

— Сколько с меня?

— Нисколько. Подарок на свадьбу я не зажал, а вот на расставание с твоей командой — да.

— За что ж дарить-то...

— За то, что с твоим уходом из «Гарпий» у любимых «Пушек» нашего Ронни прибавилось шансов подняться на вершину турнирных таблиц.

— Ага, сейчас, — рассмеялась Джинни, наблюдая за тем, как брат упаковывает подарок. — Ни в жизнь этому не бывать, что со мной, что без меня!

Довольно посмеиваясь, Джордж завернул перчатки в зеленую ткань, перевязал сверток коричневой лентой.

Придя не домой, а в Цеппелину, ключи от которой по-прежнему хранились у нее, Джинни аккуратно развернула сверток, выложила одну пару перчаток и завязала его обратно, а другую недолго думая распорола. На швы явно были наложены сохраняющие их заклинания, и Джинни, хваля про себя тщательность своего брата в работе, пришлось произносить «Фините Инкантатем» раз пять, пока они не поддались портняжным ножницам.

Свои приблизительные размеры Джинни выяснила еще в начале лета, сначала старательно измазавшись в саже, а потом аккуратно перелетев на чистый пергамент. Еще существовали специальные заклинания для подгонки одежды под тело, и она на них надеялась.

Выкроив довольно большой мешочек с прорезями для крыльев и головы, Джинни аккуратно сшила его, стараясь делать внутренние швы как можно меньше, чтобы не натирали тельце, и, обратившись в летучую мышь, примерила на себя. Едва она заползла внутрь, ткань плотно облепила ее тело. Вышло вроде как неплохо.

Выбравшись из защитного чехла (ткань разжалась после простого подергивания лапками), Джинни снова превратилась в человека и принялась накладывать на мешочек все защитные заклинания, которые только знала. Умела она не так уж и мало: общение с Сириусом в столь юном возрасте даром не прошло. Да и разговоров взволнованной мамы из живущих в «Норе» не слышал разве что глухой — будь ее воля на то, наложила бы мощное защитное даже на отцовский маггловский радиоприемник.

Оставалось подумать о защите крыльев, но Джинни надеялась на наложенные на себя, а не на костюм, защитные заклинания и, кроме того, на то, что у людей перепонок между руками и боками нет. В таком случае ее руки могло спасти простое превращение обратно в человека, так ведь?

В июне, когда мать потребовала у нее объяснение уходу от «Гарпий», Джинни сказала, будто хочет подготовиться к поступлению в Магический Университет. Тогда она чувствовала: ее место — рядом с Гарри, и точка. Когда же выяснилось, что после выздоровления Гарри продолжит раз за разом подвергать себя опасности, легенду пришлось изменить. Джинни открыто объявила, что решила немного подумать, чем ей хотелось бы заняться, может, на курсы подготовки походить, повыбирать... Она действительно думала ходить на эти курсы — если, разумеется, занятия будут проводиться не в то время, когда Гарри на задании.

Она собиралась прикрывать Гарри только со спины. В прошлый (и — пока что — единственный) раз его на больничную койку отправило заклинание, пущенное в спину. Джинни почти каждую ночь тренировалась, ловя (и поедая) мошек и бабочек. Она утешала себя тем, что, по крайней мере, можно будет представлять себе, как ловишь что-то аппетитное, а отнюдь не луч опасного заклинания.

Дебют Джинни состоялся одновременно с дебютом Гарри, в ноябре, в ночь на Самайн, через неделю после того, как его наконец-то признали работоспособным. За эту неделю Джинни выслушала уйму жалоб на бюрократию и намучилась сама. То, что она собиралась сделать, пугало ее до дрожи, но и отступиться она от этого не могла. Ей-Мерлин, лучше уж сразу кидаться в риск, чем ждать, когда дадут такую возможность!

В ту ночь Гарри дежурил вместе с двоими аврорами в центре Лондона, где маггловский бар весьма опасно соседствовал с магическим, находившимся в Косом переулке. Помимо приятельских бесед и взаимно выгодных предложений даже подвыпившим посетителям обоих заведений редко что доставалось, но только не в Хеллоуин. Маггловские наряды мертвецов и ведьм — штука, в принципе, весьма убедительная, а уж для подвыпившего и в полумраке — тем более. О магических нарядах можно и умолчать. Магглы нередко пугались, ибо магам в праздник о Статуте о Секретности забыть куда проще. Сами маги хватались за палочки — по той же причине. Таким образом, отряд авроров на нескольких «горячих точках», где миры запросто могли пересечься, был делом святым. Часть авроров вздыхала, что нельзя на потенциально опасные места попросту наложить успокаивающие народ заклинания, но другая часть благоразумно помнила, как развлекался с чужими разумами Волдеморт во Вторую Магическую войну, и радовалась запрету на любые влияющие на сознание заклинания за пределами колдомедицины. Этак безопаснее, да и разумнее.

Как только Гарри поужинал и поцеловал Джинни на прощание в щеку, та сослалась на головную боль и поднялась вверх. Там она быстро наложила на себя Дезиллюминационное заклинание и еще несколько защитных, превратилась в летучую мышь, нацепила «боевой костюм» и вылетела в окно.

Гарри как раз дошел до края сада. Перед тем как он аппарировал, Джинни успела крепко уцепиться коготками за его мантию на плече. Гарри, по-видимому, ничего не почувствовал, благо осенняя мантия была плотной.

После короткого инструктажа небольшая группа авроров — Гарри, его напарник, такой же новичок, и один опытный аврор, которого Гарри называл мистером Дрискол — направилась в темную, удобную для наблюдения подворотню возле входа в Косой переулок.

Первый час было откровенно скучно. Авроры прохаживались туда-сюда, то и дело дыша себе на руки. Джинни смаривало, она, сонно моргая, пыталась припомнить, впадают летучие мыши зимой в спячку или нет. Она порадовалась и за Гарри, на руках которого были подаренные ею перчатки, и за себя — возле капюшона мантии нашлось местечко, нагретое теплом тела.

Незадолго до полуночи произошел первый инцидент. Какой-то явно подвыпивший маг попытался — безуспешно, но весьма громко — наколдовать себе огня, очевидно, хотел закурить. Гарри с напарником уже снялись с места, собираясь вправить неразумному мозги, но Дрискол жестом остановил их и, подойдя к нарушителю порядка, что-то сказал вполголоса. Тот послушно закивал и чуть ли не бегом направился к кирпичной стене, которая была порталом в Косой переулок.

— Почему вы его не... — попытался разобраться Гарри, когда Дрискол вернулся.

— На всех штрафов не напасешься, — отрезал тот. — Наша задача — не наказать всех подвыпивших и немного забывшихся, а не дать им натворить дел.

— Понятно, — кажется, немного разочарованно отозвался Гарри. Джинни тихонько фыркнула в ткань капюшона. Ищет подвигов. И ладно, и пусть. Она хотя бы будет знать и сможет его защитить.

После двух часов людей на улице стало заметно меньше. Всего за ночь произошло еще четыре подобных мелких случая. Джинни то проваливалась в дрему, то просыпалась. Ближе к пяти утра ее разбудил возбужденный возглас Гарри. Открыв глаза, она увидела то, чего надеялась никогда больше не увидеть — в ночном небе чернела Темная метка.

При виде ее у Джинни, кажется, вся шерсть на теле встала дыбом. Рефлекс, наработанный годами жизни в военных условиях, просто так не исчезает. Она чуть-чуть расправила кожистые крылья, готовясь, если понадобится, стать живым щитом, а то и напасть — вцепиться в глаза, в лицо.

Не пришлось. Дрискол, выкрикнув «Ступефай!», в два счета обездвижил выпустившего метку. Поручил доставить напарнику Гарри пленного в аврорат.

— А он не нападет? — опасливо спросил тот. — Раз Пожиратель...

— Из него такой же Пожиратель, как из меня, — усмехнулся Дрискол. — Он мальчишка, зеленый, как вы. Вообще — привыкайте. Это практически традиция. Хеллоуин — это же что?

— Что? — послушно спросил Гарри, глядя, как его напарник обхватывает неподвижное тело и аппарирует прямиком в аврорат.

— Ночь на Самайн, когда Зима выпускает из своих ворот темных созданий. Ей-Мерлин, ты только представь, как много чести Пожирателям — подобные зеленые их с вампирами и темными духами равняют! — Дрискол негромко рассмеялся. — Каждый год в эту ночь такого мальчишку, а то и пару-тройку, обнаруживаем, только в другом месте. В прошлом году в магическом Эдинбурге и одном городке в Уэльсе, не помню названия, в позапрошлом — в Хогсмите...

— Это какая-то организация? — осторожно уточнил Гарри.

— Нет, просто мыслят они до смешного одинаково, — объяснил Дрискол, почесывая подбородок. Он был разговорчив, то и дело начинал развлекать своих подчиненных какими-то байками. — Так-то все разные мальчишки. Если их поскрести, может, конечно, и найдется какая-нибудь веселая компания у них, которая мечтает возродить Того-Кого-Нельзя-Называть на пару с Беллатрисой, — он хохотнул. — Разгоняем эти компании, конечно.

— Может ли из этого получиться что-то действительно опасное?

Дрискол мгновенно посерьезнел.

— Нет. А если и начнется, то мы это заметим и обезвредим, будь уверен. Да и, — добавил он более спокойным голосом, — без настоящих Пожирателей такие пацаны ничего не смогут, а все Пожиратели у нас под прицелом.

Гарри кивнул.

Утром Джинни вернулась в «Нору» прямо на капюшоне Гарри. Она рискнула превратиться обратно, только когда он, оставив верхнюю зимнюю мантию, тихонько поднялся наверх, чтобы переодеться. Сняв с себя все заклинания, она проскользнула на кухню и начала готовить завтрак. В сон ее, как ни странно, не клонило. Наверное, она продремала в ту ночь больше времени, чем ей казалось.

Желток в яичнице только начал густеть, когда Гарри спустился на кухню. Присутствие там Джинни явно его удивило.

— Ты чего? — спросила Джинни и несколько раз кашлянула. В легких до сих пор застоялся холодный зимний воздух. — Я же знала, во сколько ты придешь, ты говорил, — Гарри вернулся не в восемь утра, как обещал, а в полвосьмого, но Джинни благоразумно не стала заострять на этом внимание.

— А, точно, — с облегчением сказал он и сел за кухонный стол. — Рассказать тебе, как все прошло?

Джинни слушала его вполуха, ведь она сама все видела. Ее больше волновало, когда Гарри дадут следующее задание и где оно будет проходить. Она едва дождалась конца его рассказа, чтобы спросить об этом.

— Патрулировать Лютный переулок будем в ночь на четверг, — ответил тот с некоторым недоумением. — А что?

Джинни нервно усмехнулась.

— Возле Косого переулка, маггловский район даже — а Темную метку выпустили. Ты еще спрашиваешь?

Он вдруг поцеловал ее, перегнувшись через стол. Легко, просто коснулся губами ее рта.

— Все будет хорошо, глупая.

— Будет, — согласилась Джинни. И добавила про себя: «Я за этим прослежу».

Все действительно прошло хорошо. И на следующий раз, когда Гарри отправился на инспекцию в какой-то сомнительный магазинчик, торгующий разного рода древностями, тоже все прошло нормально. Джинни после третьего его задания уже начала буквально ждать любого повода хоть как-то оправдать свое пребывание в его капюшоне. Она подозревала, что его коллегам дали задание — или же они сами постарались — сохранить достояние всей Магической Британии. Но прекратить из-за этого слежку и не подумала. Ее спокойствие того, Мерлин побери, стоило.

Дождалась Джинни своего шанса только в январе, когда какой-то проходимец в Лютном, не пожелав показать Гарри свою палочку, бросил в него с расстояния в десять футов Петрификус Тоталус. Джинни потом посмеивалась над собой. «Только со спины прикрывать», да, конечно. Сорвалась на густо-синий — обычно он не имел цвета, но летучие мыши все видят иначе — луч заклинания, будто на особенно вкусную бабочку.

Как и всегда, тщательно заколдованный костюмчик не поддался заклинанию — а может, оно просто не сработало на быстро движущемся теле. К счастью, Гарри вовремя выставил щит, поэтому никаких вопросов не возникло.

Они начались только еще через несколько месяцев, когда явно поднабравшегося опыта Гарри начали посылать на серьезные боевые задания. Первое такое задание — не сказать сражение — произошло в скрытом в лесу доме Пожирателя из Внешнего Круга, который успел до Битвы за Хогвартс переписать свою собственность какому-то подставному лицу. Подставное лицо устроило в этом доме логово очень ностальгически относящихся к былой славе Пожирателей Смерти личностей — несколько более серьезных, чем «ежегодные хеллоуинские мальчишки». На осмотр внезапно обнаруженной скрытой заклинанием территории отправился отряд из пяти человек, там их встретило втрое больше. Авроры, трое из которых были такими же «зелененькими», как Гарри, растерялись.

А Джинни превратилась в берсерка. Ловила нежным животиком, скрытым под тяжелой кожей, лучи заклинаний, а то и распахивала им навстречу рот, будто бабочке, в последний момент уворачиваясь. Кидалась противникам в лицо, стараясь, тем не менее, не касаться их напрямую — но все равно ощущение чего-то мельтешащего прямо перед лицом сбивало с толку. А вот за одежду и волосы цепляла их лапками, отвлекая, благо схватка произошла на поляне, окруженной густым кустарником, и в дискомфорте никому не пришло бы в голову винить ускользающего призрака, а не ветви кустов.

Пока авроры отправляли в нокаут последнего противника, Джинни не обычным, слабым зрением, а тем, которое называют «эхолокатором», летучемышиным, нашла пояс Гарри, тот, который сама для него шила. Устроилась в «безразмерном» кармане и слушала, трясясь от избытка адреналина и борясь с накатившей сонливостью, как коллеги подшучивают над смущающимся Гарри — мол, что же ты, шрамом заклинания отбивал?

К тому времени Джинни уже нашла работу со свободным графиком — ведущая колонки спортивных новостей в «Квиддич сегодня», изредка пишущая туда же статейку-другую.

А потом, в августе, в аккурат к своему дню рождения, она забеременела.

Сначала Джинни растерялась: по рассказам матери она еще лет в одиннадцать поняла, что в таком положении надо себя беречь. Потом рассудила так, что рискует либо овдоветь, либо лишиться ребенка. Гарри она хотя бы знает дольше.

Джинни сопровождала его на всех заданиях, пока могла, а когда уже не могла, Гарри сам ушел в отпуск, благо он отработал уже больше года — с репутацией умницы и «любимчика судьбы». Каким, собственно, был еще с годовалого возраста, как это было известно всей Магической Британии.

Сыну дали имя Джеймс Сириус. Как и оба человека, в честь которых его назвали, мальчишка был шустрым и неуемным. Настолько, что Джинни с ним катастрофически не справлялась одна. Из этого, само собой, вытекал вывод: на время заданий Гарри передавать ребенка Молли, которая по-прежнему была подвижна и души не чаяла во внуке.

Вскоре подошел черед второй беременности. Фактически с ней повторилась та же история. Только младший мальчик, Альбус Северус, слава Мерлину, с рождения был тихим и задумчивым. Правы, что ли, магглы, говоря «как лодку назовешь, так она и поплывет»? Если Джеймс Поттер или Сириус Блэк были фигурами яркими и бунтарскими, то и Альбуса Дамблдора, и Северуса Снейпа можно было охарактеризовать как тихих, но видных. В то же время судьбам всех четверых едва ли можно было бы завидовать. Хотя — как могло быть иначе во время войны?

Когда она носила третьего ребенка, девочку, которую решено было назвать Лили Луной (Джинни гадала, какой же характер дадут ей эти имена), случилось банальное. Она заснула в кармане у своего мужа. Токсикоз в третью беременность проходил странно — никаких причуд в плане вкусов и запахов, но постоянная непреходящая сонливость, плюс более сильные изменения магии, чем раньше. Нет, Джинни не беспокоилась за накладываемые на себя охранные или дезилллюминационные заклинания — с ними не возникало никаких проблем даже в те дни, когда она воздерживалась от простого «Инсендио», опасаясь обжечь себе кисть. Дело было и не в заклинаниях. Просто когда Гарри, вернувшись с очередного задания, начал разбирать свой «вещмешок», как он в шутку называл безразмерный карман, он выудил нечто местами кожаное, местами пушистое и невидимое. Наложив «Фините», он узрел анимагическую форму своей жены — весьма неохотно пробуждающуюся.

Джинни же спросонья, учуяв запахи родного дома, привычно выползла из «защитного кожуха» и превратилась в человека. Сообразить, что что-то неладно, ей удалось, только разглядев собственного мужа, вертящего в руках перешитую — изрядно потрепавшуюся за эти годы, но еще держащуюся, качество Умников Уизли, как-никак — кожаную перчатку. Гарри принюхался к ней, провел пальцами по швам и произнес вполголоса:

— Значит, моя счастливая звезда — это моя жена. По крайней мере, буду теперь знать. Давно? — осведомился он у Джинни.

— С самого первого твоего задания, — ответила Джинни, садясь на полу и обнимая колени руками. — В ту ночь было слишком холодно для Хеллоуина. А аврор Дрискол травил какие-то байки, призывая вас не арестовывать людей по мелочам. Помнишь?

— Еще бы не помнить, — хмуро ответил Гарри. — Первое задание ведь, ты же сама сказала.

Потом в тот же вечер было немало разбитой посуды и бесед на срывающихся голосах. Гарри не пытался отчитать ее за годы лжи и риска собой и детьми. Он научился забывать о прошлом после войны, когда оказалось, что у Пожирателей есть дети, которые сами Пожирателями не были и с которыми — волей-неволей — пришлось налаживать контакт.

Гарри пытался взять с нее обещание не поступать так больше. И напоролся на фамильное упрямство Уизли. В какой-то момент в запале Джинни предложила Гарри перейти на другую работу — менее опасную, чтобы она за него не волновалась и не подвергала риску себя саму. Тот точно так же, в запале, согласился.

Надо ли говорить, что через неделю работы в архиве он попросился обратно, в аврорат, и был принят с распростертыми объятиями? Никто даже пальцем у виска не повертел. По крайней мере, Гарри этого не видел и не слышал, чтобы его обсуждали.

А Джинни... После рождения Лили Гарри предложил ей не прятаться больше в капюшоне, а сидеть у него на левом плече. «Чтоб я знал, с какого плеча хватать и в карман прятать», сказал он, усмехаясь, но в этой усмешке не было веселья. Загораживать его от заклинаний она не перестала — не пристало уже матери троих детей, женщине, которой уже за тридцать, менять свои привычки.

Просто, зная, что Гарри за нее беспокоится, она была несколько осторожнее.

А у Гарри всего через месяц возникла привычка ходить со слегка склоненной к левому плечу головой.

* * *

— Гермиона, можно тебя попросить?

Сотрудница Тайного Отдела, дважды кавалер Ордена Мерлина — единожды за военные заслуги, единожды, как она сама с усмешкой говорила, «за личные», то есть за научные, поставила крохотный серебряный хроноворот на стол и повернулась к своему собеседнику.

— Гарри, ты и так у меня в последний раз попросил что-то буквально минуту назад. Как видишь, не отказала — это «что-то» на столе стоит. Так что проси.

— Если Джинни тоже попросит тебя о хроновороте, не давай ей. Ни в коем случае.

Гермиона смерила Гарри задумчивым взглядом.

— А с чего ты решил, что она попросит?

— Альбус в этом году в школу пошел. Она стала беспокойнее. Пока они в маггловскую ходили, ей, видимо, не представлялось, что им может грозить хоть какая-нибудь опасность. А сейчас они все равно что в магический мир вступили. Вот я и боюсь, что ей потребуется время защищать не только меня, но и их. Сейчас я за ней хотя бы следить могу...

— Гарри, — подруга успокаивающе тронула его за запястье. — Во-первых, когда ты работал в архиве, она за тобой следила?

Гарри поджал губы.

— Нет. Я понимаю, к чему ты клонишь, но ее в Хогвартсе на первом же курсе чуть не убили. Ты помнишь. Такое не забывается.

— Еще я помню, что ее спас ты. И Фоукс, — Гермиона вздохнула. — Давай посмотрим правде в глаза. Кто давал имена вашим детям?

Гарри потер глаза.

— Я. Джинни говорила, что только имя, данное отцом, принесет ребенку счастье, вот и...

— А кто им в школу письма пишет?

— Тоже я. Джинни пообещала Алу на станции, что будем писать ему каждую неделю. Но когда приближается суббота, она говорит, что или только что дописала статью и устала, или пишет ее сейчас и не может отвлекаться. Мне нетрудно, мне по работе не так много приходится писать...

— Ага, ибо ты скидываешь это на восторженных студентов-стажеров, которых вокруг тебя всегда табун, — закончила Гермиона. — На самом деле не такой уж плохой расклад, Гарри. Джинни любит тебя — так, как никто больше любить не умеет, рискуя собой и даже не задумываясь об этом. А ты любишь детей.

— И шляюсь к любовнице.

Гермиона села за свой стол, надела рабочие очки и взяла в руки стопку каких-то бумаг.

— Ты так и не ответил мне: зачем тебе бегать к ней, да еще с хроноворотом? Влюбился?

Гарри вздохнул. Этот разговор был ему откровенно неприятен. Но настойчивости, которая сейчас ясно читалась в глазах Гермионы, нельзя было сопротивляться.

— Какое там, — он неохотно махнул рукой в сторону волшебного окна, за которым по прихоти хозяйки кабинета белел какой-то горный пик. — В Чжоу я был влюблен, когда мне было пятнадцать. С тех пор еще больше лет прошло. Это скорее... побег.

Гермиона сняла очки, слегка щурясь. На ее лице было то выражение, с которым она обдумывала особенно сложные аналитические задачи.

— От чего же?

— От ощущения себя ничтожеством. Думаешь, хорошо, когда ты считаешь себя состоявшимся в своей профессии, и вдруг оказывается, что все это — всего лишь заслуга твоей жены, которая слишком сильно тебя любит? Чжоу на меня наплевать, и это в какой-то мере отдых.

Гермиона помотала головой.

— Раз это тебя мучает... А перейти на другую работу? Там, где безопасно. Где ты сможешь состояться.

— Не поймут, — просто ответил Гарри. — Это будет то же самое, что уйти от Джинни. Сломать идеал, понимаешь?

Гермиона, закусив губу, кивнула. Она сама продолжала удерживать брак — или его видимость — из-за того, что желтые газетенки в случае развода причинили бы и Рону, и Розе с Хьюго точно больше вреда, чем взаимное непонимание в семье.

— А хроноворот зачем?

— Джинни всегда рядом, вот и все. Работой не прикроешься, мы с ней как Чип с Дейлом. — Гермиона снова кивнула. Это было своеобразной традицией, разделенной только между ними двоими — то и дело вворачивать в разговоры что-то откровенно маггловское. — А так приходится выйти в туалет, прокрутить там хроноворот, оттуда аппарировать, ровно через три часа и четыре минуты вернуться и выйти оттуда, чтобы ни у нее, ни у детей не возникло подозрений.

— Зато у тебя идеальная жена, — сказала Гермиона серьезно. Они с Роном окончательно рассорились из-за ее «неидеальности» — чрезмерной любви к бумажкам и сложнейшим магическим наукам. Что, правда, не мешало им продолжать жить вместе и растить детей. После испытания под названием «вернуть развод с полпути, при этом сохранив видимость нормальной жизни» она уже могла понять, наверное, любую форму любви. Даже такую нездоровую, какую Гарри каждый день ощущал на себе.

— Да, — ответил Гарри и опустил взгляд на свои руки. — За идеалы надо платить, я знаю.

Он прокрутил хроноворот прямо из кабинета Гермионы. Постоянно пользуясь им, невольно научишься ценить время.