Вылечу тебя (гет)

Я стою возле дубовых дверей у входа в Большой зал, нервно теребя рукав пыльной мантии. Надо же, а мои всегда ухоженные руки теперь не узнать: покрасневшие, покрытые копотью; на левой руке вывихнут безымянный палец, на правой красуется глубокий алый порез, подаренный мне Долоховым. Будет шрам, но мне все равно.

Мама запретила мне ждать тебя, повторяя при этом шаблонные фразы, вроде: "ему нужно побыть одному", "сейчас не время". Хотя откуда мне знать, что говорят в таких ситуациях? А маму я не послушала, как всегда. Всего несколько часов назад я пропустила ее запреты мимо ушей и осталась в Хогвартсе. Но я не жалею, несмотря на весь ужас, запечатлевшийся в моей памяти на долгие годы так же, как твой образ, замеченный мною семь лет назад на вокзале Кингс-Кросс, Гарри.

Царившие в это время и счастье, и горе будто ослепляют взор, затуманивают разум. Или же это слезы застилают глаза от мысли, что я потеряла дорогого и родного мне брата. Я никогда столько не плакала за все шестнадцать лет жизни. Слезы, эти проклятые слезы, что сейчас капают на грудь, оставляя следы в виде ровных кругов на фиолетовой мантии. Я всегда любила рисовать круги на чистых листах пергамента, там, где должны были красоваться мои домашние работы. Круг — это линия бесконечности. А бесконечность — это так соблазнительно и в то же время безумно страшно. Чувствую привычную тяжесть в носу, дорожки отчаянных слезинок, от которых щиплет свежую рану на щеке. Но плакать нельзя — вот мое главное правило, которое я выполняю уже не первый год.

Стоять надоело, я побрела к скамейке, напевая при этом гимн Хогвартса. Строчки исполняют в голове странный, доселе никому не известный танец. Танец безумия. Я же умудряюсь ловить их, тщательно пережевываю во рту и выпускаю. Уши снова их впускают внутрь. Песня сбивается.

Я жду тебя, Гарри, жду уже долгие полчаса. Тик-так, тик-так. Этот звук бьет по мозгам, волной разливается по полушариям мозга, а эхо доходит до сердца. От этого отчаяния хочется заломить руки до крови, до боли, до смерти. Но я должна быть сильной для того, чтобы быть рядом с тобой, мой Избранный. Я должна быть рядом с тобой для того, чтобы своими объятиями придать тебе сил. Чтобы вылечить тебя. Часто в закоулках Хогвартса, там, где ветер боится потревожить наши души, соединенные красными нитями любви и беззаботности, ты говорил мне, что мои объятия придают тебе силы. Вот так мы и сидели, наслаждаясь панорамой вечернего озера. А озеро было синим в это блаженное время. Синий-цвет веры. Я верила тебе, ведь так приятно быть полезной для любимого.

Все вокруг буквально пропитано твоей энергией: начиная от разрушенной колонны, валяющейся у меня под ногами, заканчивая телом Волдеморта. Я не боялась произносить его имя, никогда. Даже сейчас я смотрю на его тело без страха, чем не могут похвастаться другие волшебники, находящиеся здесь. В лучах оранжево-красного солнца, его тело отливает адским блеском, и на моих губах рождается еле заметная улыбка. Смерть для него достойное наказание за все несчастья, постигшие мирный магический мир и мир магглов.

По мраморной лестнице, перенесшей на себе тысячи пар ног, спускаются Рон и Гермиона, грустно глядя друг на друга. Я всегда знала, что они больше, чем друзья. Выводы были сделаны не только из-за двусмысленных слов Гермионы, но и безошибочным чувством Уизли, также и их взглядами друг на друга. Вот, чья судьба была предначертана свыше, чего не скажешь о нашей жизни, Гарри. Если же их дороги были соединены яркими чернилами, переплетаясь, отдаляясь, утопая в ревности и бездействии, но не разъединяясь, то наши же пути были блеклые, рваные. Неизвестность и неуверенность — вот коктейль, который мы должны пить, давясь его горечью, но не пропуская ни глотка. А Рон и Гермиона счастливые, только вот держатся за руки крепкой хваткой, боясь отпустить друг друга, будто их могут разлучить. А ведь бояться нечего, все кончено. Они привыкнут, привыкнут также, как мы.

А за ними, наконец, идешь ты. От дуновения легкого ветерка рыжая прядь волос упрямо сбилась с уха, нагло налетев на веки. От этого я не сразу заметила, с каким выражением лица ты смотришь по сторонам. Погибшие герои, рядом уложенные у стены внушают тебе — я вижу это даже отсюда — ужас и бесконечную, уничтожающую горечь. Ужас потому, что ты считаешь себя виноватым, горечь оттого, что ты ничего не можешь изменить. Отворачиваешься, привычно взлохмачиваешь волосы, и я снова улыбаюсь — ты неисправим. Черная, как смоль шевелюра, кажется ярче то ли от света свечек, то ли от исцеляющих заклятий мадам Помфри. Ты выглядишь таким одиноким, что у меня подкашиваются коленки. Слава Мерлину, я не стою. Это состояние, которое тебе совершенно не к лицу, исправимо. Дай мне только вылечить тебя и никакая школьная медсестра не нужна.

Ты ловишь мой обожающе-грустный — странное сочетание — взгляд, и изумрудные глаза светятся счастьем и теплом, которого достаточно для того, чтобы согреть весь Лондон. И ты даже не представляешь, Гарри, какой это комплимент для рыжеволосой девочки. На мгновение мне показалось, что ты дернулся, но еле сдержался от того, чтобы не подбежать ко мне, Джинни Уизли. Это правильно, спешка ни к чему, ведь у нас впереди еще целая жизнь. Даже не важно, сколько она продлится — неделю, год, десятки лет,— главное, с тобой. Двадцать шагов — это вечность, и я пожалела, что не бросилась бегом. Пять, четыре, три, два, один... И никто больше нас не разлучит. Ты прижимаешь меня к себе, жадно впитывая мои жалкие остатки энергии. Мне трудно дышать, но я не жалуюсь. Ты шепчешь, что все будет хорошо, а я согласно киваю, уткнувшись носом в твою грудь. Воздух, который пару минут назад застревал в трахее, заставляя задыхаться, теперь чист и легок, как никогда. На фоне всех событий, лавиной обрушившихся на нашу голову, у меня остался лишь один вопрос: а кто кого из нас еще вылечит?