Лицом к лицу (джен)

Беллатрикс тянула ко мне свои руки через железные прутья решетки так, словно будь у нее возможность действительно добраться до меня, сестрица бы с удовольствием меня задушила. Металлические струны разлиновывали её тщедушное тело сверху вниз.

Прежде чем я открыл рот для приветствия, палочка тюремщика уперлась в мой позвоночник.

— Не говорить! — заявил он.

Беллатрикс тянула ко мне свои тонкие бледные руки и что-то хрипела.

— Не останавливаться! — отчеканил тюремщик.

Железные пруты резали её тело вдоль, вгрызаясь в тюремную робу.

— Смотреть в пол! — завершил он и прогремел за моей спиной ключами.

Тюремщиков, сопровождающих меня в этот день, было всего двое — один впереди меня, другой — за спиной.

Я удивился, когда этих двух простаков приставили ко мне.

Я ожидал увидеть не меньше, чем отряд авроров — в конце концов, я — опасный преступник.

Я кровожадный, беспринципный, сумасшедший убийца.

Я тот, о ком будут говорить, озираясь по сторонам и понизив голос.

Я тот, кем одуревшие от синдрома курицы-наседки мамаши будут пугать своих сопливых спиногрызов, когда те откажутся идти в постель.

— Камера 4-17, — прогнусавил тот, кто шел впереди и остановился.

Когда он смотрел на меня, я смог разглядеть ехидную усмешку на покрытом плесенью морщин лице. Я уже тогда догадался о её причинах.

Много позже я узнал, что в Азкабане существует своя система. Меня поместили на первый этаж — этаж для тех, кто все оставшиеся счастливые деньки собирается провести в этом чудном местечке. Здесь были те самые любители пыток, насилия и крови. Поставщики тел на городские кладбища. Работодатели врачей больниц Святого Мунго, Святого Патрика и Святого Иосифа. Живые легенды ушедшей войны, в компанию которых по ошибке затесался и я.

По чьей-то оригинальной задумке первый этаж именовался четвертым и дементоры отсюда не вылезали. Они чутко контролировали каждую смерть на этом этаже — пустая камера не должна простаивать без дела.

Над нашими головами — на третьем этаже, то бишь, — располагались те, кто, по мнению Министерства, заслуживал второго шанса, те, кто еще мог, как думали государственные крысы, измениться. Второй этаж — для взяточников, мошенников, любителей не платить налоги. Первый (четвертый, на самом деле) был чем-то вроде исправительных работ. Дементоры туда почти не захаживали.

Там вообще редко кто появлялся.

По чистой случайности — конечно же! — моя камера оказалась прямо напротив камеры Беллатрикс. Где-то неподалеку весело проводили время её муж, его братец, его однокурсник, их общий дружок и прочие участники их шайки.

Когда правосудию необходимо — его длинные руки дотянутся даже до самых опасных преступников.

Мы стояли друг напротив друга. Вдоль медленно увядающего лица Беллы тянулись две витые железные струны. Она протягивала ко мне руки, словно надеясь, что они удлинятся, пересекут двухметровый проход между нашими камерами и сомкнутся на моей шее.

— Эй, — говорил я. — Разве мы не должны объединиться, сжечь тут все к чертовой матери, сплясать на головешках и захватить власть в стране?

Беллатрикс так сильно вжималась в решетки, что они оставляли длинные уродливые витые полоски на её по-прежнему красивом лице.

— От судьбы не уйдешь, Сириус, — шипела она в ответ.

Грубо сшитая холщовая роба висела на ней мешком и скрывала от моего взгляда её все еще великолепную фигуру.

— Ты все-таки здесь — как и должно быть, — продолжала она.

Белла облизывала свои по-прежнему шикарные полные губы. Безумие в её глазах прогрессировало.

— Только ты как обычно второй! — радостно восклицала она. — Снова опоздал!

Она запрокидывала голову и смеялась своим знаменитым глубоким грудным смехом с хрипотцой. Она трясла своими длинными волосами, превратившимися за считанные дни в спутанный колтун.

Таким был мой первый день в Азкабане — в камере 4-17, той, которая оказалась напротив камеры Беллатрикс Лестрейндж. Той, в которую меня привели два безликих тюремщика. Той, в которой они оставили меня умирать.

Даже в этом страшном месте, изможденная, в грязной одежде и со спутанными волосами она не отказалась от своих амбиций. Даже в этой ситуации она нашла то, в чем, по её мнению, она была лучше меня.

* * *

То, что дементоры рано или поздно убьют меня — это я осознал сразу же, оказавшись с ними в одном замкнутом пространстве.

Хотя их тоже можно было понять. В конце концов, разве не для этого они здесь?

Разве не для этого сновали мимо наших клеток, подтирая пыль коридора своими безразмерными плащами?

Разве не для этого заставляли чувствовать себя ущербным, ничтожным и ничего не значащим мусором?

Они — твои личные палачи тюрьмы Азкабан. Молчаливые вестники твоей смерти. Всадники твоего личного Апокалипсиса.

Я находился на этаже для смертников.

Неизбежное неизбежно.

Самые ужасные моменты наступали, когда один из таких палачей для твоей души как бы невзначай замирал напротив твоей одиночки. Потому, что в такие моменты появлялись твои самые страшные воспоминания. Самые ненавистные. Самые больные.

Они, словно диковинное растение, расцветали в твоей голове, заполняя все мыслительное пространство ядовитыми побегами.

Дементоры вытаскивали эти воспоминания наружу из самых глубин твоей душонки, и ты переживал их снова и снова.

Снова и снова.

Снова и снова.

Пока не умрешь. В конце концов, разве не для этого ты здесь?

Когда это происходило, раз за разом, когда кто-то из них замирал в опасной близости от меня, одна и та же мысль проносилась у меня в голове. Я все время думал — вот сейчас, сейчас, в скором времени это произойдёт.

Потому что таких воспоминаний у меня было сколько угодно.

* * *

У моей матери было много причин меня ненавидеть.

Много причин сделать то, к чему она все-таки пришла в конечном итоге.

Например, то, что я учился не там, где ей бы хотелось.

Например, то, что я разговаривал, пожимал руки и хлопал по плечам не тех, кто бы ей нравился.

Например, то, что я обменивался слюной, потом и прочими жидкостями не с теми девушками, которые пришлись бы ей по вкусу.

Например, то, что я одевался не в ту одежду, которую она бы сочла приемлемой.

Примеров — тысяча.

Но никто никогда не сможет догадаться, что именно стало последней каплей.

Ручка.

Обычная ручка, которыми так любят писать магглы.

Она стояла у меня за спиной, когда я отвечал на чье-то письмо. Выводил слова на бумаге этой самой обычной маггловской ручкой. А она стояла и читала каждое слово, написанное черными чернилами.

А потом тихо и спокойно сказала:

— Ты не мой сын.

И так же спокойно пошла выжигать меня с гобелена.

Здесь, в Азкабане я вспоминал каждый её крик, каждое оскорбление и каждый подзатыльник. Мое тело вспомнило каждый Круциатус, который она когда-то ко мне применила. Боль заставляла меня метаться по камере. Благодаря милым созданиям в черных плащах боль была самой настоящей.

Я горел агонией своих шестнадцати лет.

А когда моя память вытащила на свет то, как она выжигала меня на этой глупой зеленой тряпке — на самом деле, в своем сердце, я наконец-то похоронил её.

Она стала первым клиентом кладбища моей души.

Я открыл глаза, отдышался, осмотрел свои руки со сбитыми костяшками и усмехнулся. Я почему-то решил, что дальше будет намного легче.

Как же я тогда ошибался.

Это было только начало.

* * *

Было время, когда я даже хотел попасть в Азкабан.

Серьезно, лежа на лавке в камере предварительного заключения в Аврорате с отбитыми почками и парой сломанных ребер, я просто мечтал о том, чтобы оказаться в этой тюрьме. Я знал, что именно этим все закончиться — так чего же было тянуть? Это было бы логическим дерьмовым завершением всей этой дерьмовой истории.

Каждый день до суда из меня пытались выбить признание. Те люди, с которыми я стоял плечом к плечу против Пожирателей. Они были уверены, что я предал лучшего друга, а потом грохнул дюжину ни в чем не повинных магглов и бедняжку Питера.

Стивен Уэлш, который однажды отлеживался несколько дней у меня в квартире после передряги, из которой я же его и вытащил.

Дерен Бёрн, у которого я три недели назад был на крестинах дочери.

Энтони Смит, постоянно называвший меня «братом».

Поэтому в первое время я даже был рад, что наконец-то оказался в Азкабане. По крайней мере, там не было моих бывших приятелей, считавших, что еще один синяк на моем теле — маленький шажок для возвращения Джеймса Поттера и его жены.

Словно Джеймс с минуты на минуту должен был зайти в мою камеру, взлохматить свои волосы и сказать: «Все в порядке, я снова с вами, братцы, вы добились своего!».

Было бы так — я бы позволил им сломать все кости в моем теле.

Единственное оправдание избивать меня из всех моих бывших друзей и сослуживцев было у Фреда Фитча — когда-то давно, еще в школе, я трахал его жену.

* * *

— Ты не можешь просто взять и заявить: на хуй эта жизнь мне не нужна — она мне не подходит, предоставьте мне другую, пожалуйста, — вот последние слова, которые я сказал своему брату.

— Почему? — наивно удивился он и хлопнул несколько раз своими длинными закрученными девчачьими ресницами.

Потому, что её ты тоже просрешь, зло подумал я.

Я был единственным человеком, который знал о его намереньях. Наверное, поэтому я был единственным человеком, который попытался его отговорить. Дело было вовсе не в родственных чувствах, внезапно проснувшихся во мне.

Всю жизнь мы с Регулусом были совершенными противоположностями. Даже тогда я выглядел как демон, решивший сражаться за свет от скуки, а он — ангелом, попавшим на сторону зла по ошибке. В итоге все оказались на своих местах.

Рег наверняка неплохо себя чувствовал в Раю, а у меня был мой персональный Ад.

Я оказался прав: жизнь не дала ему второго шанса, как бы он не старался. Любой мир, построенный на самообмане, рано или поздно просто рушится.

Единственное, в чем я ошибался — мне не стоило так отзываться о его ресницах.

У меня у самого были такие же.

* * *

— Юная красавица Персефона была дочерью Деметры, богини всего живого, и великого громовержца Зевса, — вещал голос Беллатрикс из камеры напротив.

В Азкабане не было дней, недель, месяцев, часов или минут. Был один Азкабан с дементорами, словно вырванный из времени и пространства. Поэтому никто никогда не знал, сколько времени уже прошло — и прошло ли сколько-нибудь времени вообще.

Я не был уверен, но иногда мне казалось, что нас — меня, исхудавшей Беллы с искусанными губами, её мужа, его брата и прочих уже нет.

Что нас просто не существует.

Что мы уже стерты с лица Земли.

— Когда мрачный Аид увидел, как резвилась юная красавица Персефона в ручье, он обезумел от её красоты и тотчас же похитил её, — продолжала Белла мерным голосом.

Я не был уверен, жив я или мертв, не был уверен в том, что мои глаза и уши еще не подвели меня.

Я не был уверен в том, что действительно вижу Беллу, которая бросалась на прутья камеры, как дикий зверь, или дико смеялась, или выла несколько часов подряд, как человек, которому заклятьем оторвало руку.

Я не был уверен, что именно Белла, а не моя галлюцинация декламирует легенды, которые когда-то рассказывали нам наши родители перед сном.

— От беспробудного горя её матери, Деметры, земля была бесплодна и всему живому грозила смерть и гибель. И умолял Зевс вернуться богиню на Олимп, и отвергала она его мольбы снова и снова — прежде чем вернет ей Аид её дочь Персефону... — отражался от каменных стен глубокий голос Беллатрикс.

Я прижимался к решеткам и звал её.

— Зачем ты это делаешь? — спрашивал я.

— Чтобы не сойти с ума, — совершенно безумным голосом отвечала мне Беллатрикс. — И отпустил Персефону Аид к матери, но не мог он обойтись без обмана. Дал он проглотить ей шесть гранатовых зерен, чтобы на веки вечные привязать юную красавицу...

Я не был уверен в том, что именно она видела в своей голове перед любым из подобных выступлений.

Но почему-то я знал, что эти видения рвут её душу на части.

Белла уже была мертва.

Как и я.

Как и все мы.

И если когда-нибудь в этом мире что-то изменится, или рухнет тюрьма Азкабан — никого из нас уже не будет. Ни одного человека с этажа смертников.

Будут только живые мертвецы с пустыми глазами и пародиями на бывшие души.

* * *

Одной из самых запоминающихся смертей была смерть Северуса Снейпа.

Ничего особенного — он как-то появился в нашей штаб-квартире Ордена Феникса.

Я ожидал веселья — совсем как в школе. Тем более, теперь у меня было много новых поводов доводить его.

Я не помню, что я ему сказал.

Наверняка что-то гадкое.

И наверняка назвал его Сопливусом.

В тот самый невзрачный момент Снейпа просто не стало. Он как-то слишком утомленно на меня посмотрел и отмахнулся.

Просто отмахнулся, вместо того, чтобы попытаться проклясть меня одним из своих знаменитых эксклюзивных заклятий.

Так не стало моего любимого школьного врага.

Он просто превратился в пустое место.

* * *

— Сириус, — шипела Белла, прижимаясь к железным жердям. — Сириус Блэк!

Иногда мы с Беллатрикс разговаривали. Иногда мне даже казалось, что эти наши разговоры несут какую-то смысловую нагрузку. Иногда я был просто уверен, что они действительно существовали.

Пребывание в Азкабане выворачивает все твое существо наизнанку.

Беллатрикс прижималась к прутьям, которые чуть ли не резали её, и тянула ко мне свои руки — набор костей и суставов, обтянутых тонкой кожей.

Я стоял прямо напротив нее. Если я протянул бы руки в ответ, то смог бы ухватиться за её кукольные, сморщенные, будто старушечьи ладони.

— Сириус, — заговорщицки шептала она. — Скажи мне, Сириус...

Она пожирала меня своими безумными глазами и пыталась просочиться сквозь прутья своей клетки.

— Скажи мне, — просила она. — Скажи мне, Она уже приходила к тебе?

Огромные глаза смотрели на меня с интересом.

— Нет, — шептал я в ответ. — Она ко мне не приходила. Если бы Она была у меня, я бы запомнил.

Мои рассуждения казались мне очень логичными в этот момент. Несмотря на то, что я не совсем понимал, о чем она говорит.

Беллатрикс держалась за длинные металлические полоски, отклонялась и откидывала голову, демонстрируя мне свою точеную шею. Её роба была настолько велика ей, что в нее с легкостью вместился бы еще один человек.

Казалось, что голова Беллатрикс сейчас отломится и покатится по полу, бешено вращая глазами.

Казалось, что огромный мешок, который на ней, сейчас поглотит её.

— Сириус, — кричала она, раскачиваясь на собственных руках, как на жердях, из стороны в сторону. — Сириус Блэк!

— Сириус, — шептала она, вновь прижимаясь к холодному железу.

— Сириус, — просила Белла. — Когда Она придет к тебе, передай ей от меня привет!

И мы смеялись.

Мы смеялись так, словно мы лучшие друзья и кто-то из нас только что очень удачно пошутил.

Мы смеялись как в последний раз в жизни.

* * *

Я вновь пережил даже то, как на моих глазах умирала Марлин — смешная девушка с длинной шеей.

Она умирала красиво.

Красиво падала от того, что несколько зеленых лучей перерезали её буквально пополам.

Я не знал её — в смысле достаточно хорошо.

Я помнил её по тому злосчастному стакану воды и по нескольким фразам.

Но почему-то именно в тот момент я понял одну очевидную вещь. Никто не может быть лучше другого настолько, чтобы отобрать у него жизнь.

* * *

Я очень быстро полюбил то, что называлось в Азкабане днем для посещений.

Ну, тот самый день, когда кто-то из родственников может придти к тебе и погоревать о твоей ужасной судьбе. Или позлорадствовать — здесь все зависело от того, насколько ты надоел им в жизни до Азкабана.

Он торжественно проводился раз в полгода — и напоминал мне родительские дни в маггловских летних лагерях. С единственным отличием, конечно. Мелких сопляков не держали в клетках и не травили их дементорами.

Хотя кому-то из них такая профилактика и не помешала бы.

Этот день так нравился мне не потому, что хоть кто-то за все годы в тюряге пришел навестить меня. В эти дни дементоры исчезали как по мановению волшебной палочки, и у меня была передышка.

Целых двенадцать часов без высасывающих твою душу тварей.

Это было лучше, чем первый полет на метле.

Это было лучше, чем самое вкусное мороженое.

Это было лучше, чем самый крышесносный секс.

Больше всего мне запомнился один из визитов Нарциссы Малфой.

Леди Малфой выглядела как новая, яркая, красивая кукла, по ошибке оказавшаяся на свалке посреди мусора. Посреди объедков, использованных презервативов, старой, никуда не годной одежды. Посреди грязной стеклянной тары, сломанных предметов интерьера, выполнивших свою функцию средств личной гигиены.

Вот как выглядела Леди Малфой в Азкабане.

Вот как выглядела Леди Малфой посреди нас всех.

— Белла, — в ужасе шептала Нарцисса.

Держась при этом на безопасном расстоянии от любимой старшей сестренки.

— Белла, — причитала Нарцисса, и мне верилось в то, что ей действительно больно, и горько, и она сожалеет.

Сочувствует тем самым сочувствием, которое испытываешь, когда любимый книжный персонаж умирает, а ты даже не успел с ним попрощаться.

— Белла, — повторяла она, прижимая к груди какой-то сверток.

Беллатрикс смотрела на нее исподлобья и, дождавшись, когда Нарцисса приблизится к металлическим струнам, кинулась на них так, словно была диким зверем, запертым в клетке.

Сверток выпал из рук Леди Малфой.

Это был её последний визит. Когда она поспешно удалялась, Беллатрикс хохотала ей в след.

Сверток оказался пушистым пледом истинно Малфоевской расцветки. Его можно было достать, всего лишь просунув руку между прутьев камеры. Только Беллатрикс этого не сделала.

Даже здесь, в Азкабане, приобретя парочку хронических заболеваний и изломав свой рассудок, Белла не лишилась того, что слишком быстро потеряла Нарцисса.

Она не забыла, что фамилия Блэк не позволит ей поступиться своей гордостью и принять чью-то подачку.

Плед так и остался лежать между нашими камерами, пока его окончательно не разъела сырость Азкабана.

В тот момент, когда он приземлился на бетонный пол, почему-то я был уверен, что это убеждение было не единственным, с которым Беллатрикс Лестрейндж пойдет до конца.

* * *

Они умирали каждый день.

Каждый день я хоронил кого-то из своих друзей, родных, или даже врагов.

Иногда мне казалось, что я переполнен трупами моих знакомых. Иногда мне казалось, что если вспороть мою грудную клетку, то из нее посыплется труха от не до конца разложившихся мертвецов.

Дольше всех умирал Джеймс.

Кажется, его смерть в моей голове растянулась на несколько лет.

Раз за разом я переживал этот момент — мертвый Джеймс на ковре перед камином. Мертвая Лили в детской.

И мертвый я.

Мертвый, но все еще живой.

В тот миг я испытал то, что называют — вся жизнь пронеслась перед глазами. Бесполезно что-то говорить о том, что ты испытываешь в тот момент, когда теряешь лучшего друга. Слов, чтобы была возможность описать это чувство, еще не придумали.

Любое из них было бы неправильным.

Неверным.

Даже оскорбительным.

Тебя просто как будто бы больше нет. Есть только абсолютная, всепоглощающая боль. И эта боль теперь будет вечным твоим соседом, товарищем и соратником. Она не оставит тебя всю твою последующую жизнь.

Они умирали день за днем, и я не мог остановить этот процесс.

А когда кладбище в моей душе было переполнено, я понял, что Беллатрикс знала, о чем она говорит.

Потому что Она ко мне все-таки пришла.

* * *

Сразу же вспомнилась сказке о парне, которому удалось провести Смерть. В конце они стали кем-то вроде лучших друзей. Я точно помнил, что слышал эту фразу от Беллы.

Даже находясь в месте, где время остановилось, где не знаешь, жив ты или мёртв, не уверен, в своем уме ты или безумен, даже здесь я не хотел встречаться с Ней.

Я отчаянно хотел оттянуть этот момент.

Если бы в моей одиночке был чайник и плюшки — я бы предложил Ей попить чайку.

— Скажи, — просил я. — Скольким ребятам удалось провести тебя?

— Ни одному, — звучало ответ.

Это бред, когда кто-то описывает смерть, как старуху с косой. Не верьте этим людям. Плюньте им в лицо за клевету.

Когда она приходит за тобой — она абсолютно всюду. Перед тобой. Позади тебя. Вокруг тебя. Внутри тебя.

Отрезает тебе пути к отступлению.

И её голос звучит у тебя в голове.

— Но кто-то же пытался? — не унимался я.

Даже здесь, в месте, где холодные стены подарили мне чахотку, туберкулез, или что пострашнее, где от шконки не прекращаются боли в спине, с душой, переполненной трупами, я не терял свою жажду жизни.

Наверное, на затворках моих мыслей у меня еще осталась парочка невыполненных целей.

Или какой-то частью своего искалеченного сознания я просто понимал, что есть места похуже Азкабана.

— Что ты можешь дать мне взамен того, чтобы я оставила тебя и дальше гнить здесь заживо? — спрашивала она.

В этот момент мне стоило бы задуматься, что со мной что-то не так — раз сама Смерть согласна оставить меня в покое.

Мне было, правда, нечего ей отдать. Но, тем не менее, я с уверенностью заявил, что готов отдать все что угодно.

В следующую секунду она предложила мне самую абсурдную вещь в данной ситуации.

— Я заберу у тебя твою смерть.

— Ты сделаешь меня бессмертным?

— Нет. Ты просто будешь жить без смерти.

— Разве это не одно и то же?

— Нет. Но когда ты это поймешь, будет уже поздно.

Наверное, я зря все это затеял — по всему выходило, что мне придется вечно вести подобный образ жизни.

Однако я был готов на это.

Чего только стоит вслушаться в эти слова: Сириус Блэк наебал саму Смерть.

Хотя, в запасе у меня было и объяснение попроще.

Оно звучало примерно так: я все же сошел с ума.

* * *

Только один человек упорно не умирал в моей голове.

Может потому, что я так отчаянно ждал его смерти.

Может потому, что я собирался устроить ему самое кровопролитное убийство.

Может потому, что я планировал организовать ему самые пышные похороны.

Я знал, что он жив.

Я видел это подтверждение собственными глазами. Однажды оно распласталось на полу моей жалкой камеры. Появилось будто ниоткуда.

Наверное, прав тот чувак, который когда-то с уверенностью заявил, что в нашей жизни ничего не происходит просто так. Кажется, он был каким-то знаменитым философом. Или мы с ним как-то надирались вместе в Дырявом Котле.

Я знал, какой должок болтается за моей спиной. Теперь я был в этом просто уверен — раз уж волею судьбы мое "на хуй мне эту жизнь" было услышано.

— Белла, — напоследок позвал я её.

Мое сознание прояснилось — или просто в нем не осталось больше живых.

Мы снова стояли лицом к лицу.

Так же, как тринадцать лет назад Белла тянула ко мне свои руки, которые теперь выглядели так, словно она протягивала их ко мне из самой могилы.

— Скажи мне, Белла, — попросил я. — Скажи мне, Она ведь приходила к тебе? Как тебе удалось Её обмануть?

Белла залилась своим безумным смехом.

— Я обещала Ей убить тебя, — ответила Белла и подмигнула.

В её голосе было столько дружелюбия и любви, сколько, кажется, не было за всю её жизнь.

Я знал, что она никогда не отступится от своих убеждений, какими бы они ни были.

..а через несколько минут мои лапы коснулись ледяной воды..

продолжение следует