Обратный отсчет (гет)

Ровный и безжизненный свет Люмоса играет бликами на стеклах круглых очков, отражается от зеркала и растворяется в заоконной тиши.

Ветер с озера приносит запах тины, камышей и смерти, залетает в распахнутое окно, треплет смоляные пряди, но не может развеять густой дым, разбавить терпкий привкус табака в воздухе, витающем под тяжелыми бордовыми балдахинами.

До полуночи — два часа. От победы — шестнадцать.

Ровно сутки назад он, тревожно озираясь, пробирался по пыльному ходу, стряхивая себя паутину и ее хозяев. Пробирался навстречу неизвестности, и страх горечью жег губы. А кто бы не боялся перед финальным рывком?

Девятнадцать часов назад он трясущимися руками собирал серебряные капли жизни и ничего не понимал.

Восемнадцать часов назад он понял все. В мертвом спокойствии он неторопливо прошел по такому же спокойному замку, прощаясь, так же спокойно вышел из его ворот навстречу своему главному предназначению.

Каково понимать, что ты жил ради того, чтобы умереть в нужный момент, не раньше и не позже?

Отвратительно. Больно. Ужасающе.

Семнадцать часов двадцать две минуты назад он умер. И через минуту — воскрес.

Воскрес, чтобы через час двадцать одну победить.

И еще через пять часов — отказаться от могущества.

Кто был мертв, тот не ищет блага от даров не-жизни. И уж тем более — не ищет могущества.

Потом были бутерброды, принесенные заботливым домовиком и тяжелый, обморочный сон.

А после того, как он вынырнул из водоворота липких видений два часа назад, ему грудой свалилось на плечи отупение. К счастью, друзья поняли его состояние. Не тревожили сами и не давали тревожить другим.

Он сидел на вершине башни, свесив ноги в оконный проем, смотрел сначала на закат, потом — на восходящую луну и курил. Две смятые пачки валялись на полу под окном, а в третьей недоставало половины сигарет.

На душе было пусто.

Утром он испытывал хоть какие-то эмоции: радовался победе, печалился при виде погибших. Сейчас не было и этого.

Падая на постель, он думал, что первое, что почувствует после пробуждения — облегчение. Все кончилось, верно? Нет больше смертельной опасности, не надо больше прятаться по лесам, окутывая палатку саваном из десятков заклинаний, не надо выверять каждое слово и с тревогой вслушиваться в магическое радио, надеясь не услышать знакомых имен.

Но облегчения не было.

Была пустота и… растерянность? Да, она.

Всю свою более-менее сознательную жизнь он прожил в борьбе. А теперь? Теперь что?

Враг побежден, его приспешники — либо мертвы, либо пойманы, власть уже взял в свои крепкие руки надежный человек.

Он смотрел в будущее и не видел там места для себя. Он хотел спокойствия, но понимал, что не сможет жить просто так. Без цели. Без смысла.

Тихий скрип двери и легкий порыв ветра остались незамеченными, так же, как и едва слышный шорох шагов. Он оторвался от разглядывания черных пиков гор на фоне чуть светлеющего краешка неба лишь тогда, когда почувствовал, что к запаху сигарет примешиваются легкие медовые нотки. И тут же ему на плечи успокаивающей тяжестью легли узкие девичьи ладошки.

Она одним легким движением взлетела на подоконник и уселась рядом, помахивая над пропастью ногами в забавных фиолетово-оранжевых носках.

Люмос внезапно заиграл теплыми красками в ярко-рыжих волосах, а медовая сладость заглушила запах смерти, тины и табака.

Он расслабленно улыбнулся — впервые после смерти совершенно искренне, снял очки и зарылся лицом в эти огненные пряди, обещающие спокойствие, и почувствовал, как мягкие ладошки успокаивающе-нежно гладят его шею, ерошат волосы и обводят контуры подбородка.

Его руки как-то совершенно естественно легли на ее талию. Потухшие зеленые глаза поймали взгляд карих, ярких и искрящихся, полных ласковой нежности, и он почувствовал, как где-то внутри защемила, казалось бы, исчезнувшая душа. Он невесомо прикоснулся пальцам к ее губам, обвел их усмехающийся контур… Любимая девушка решительно притянула его к себе, и все болезненные размышления мгновенно стали мелочными и неважными.

На подоконнике Гриффиндорской башни два силуэта слились в один, и ледяной лунный свет горел огнем в длинных прядях и покрывал заслуженным серебром короткие.

Спустя и восемнадцать часов, и девятнадцать лет после Победы все было хорошо.