Слишком жестокая шутка (джен)

А у меня всё в порядке. В каком-то чертовски неправильном, искажённом, но порядке. Хотя о каком порядке вообще может идти речь, если близнецы Уизли только и могли, что сеять вокруг себя хаос и мятеж?

И я привык подниматься по утрам без ожидания какой-нибудь подколки, собираться, наугад повязывая галстук — ведь я же начальник (как Перси — скучная зануда), точнее — директор «Всевозможных Волшебных Вредилок» — и должен соответствовать солидной должности, чтоб всё это фестралу в задницу, — и спускаться вниз, в магазин, из нашей квартиры на втором этаже. В этом доме нет зеркал. Я все их поразбивал, напившись как-то до танцующих гиппогрифов. И, знаешь, мне это жутко понравилось.

И я привык, что иногда Верити по привычке кричит на весь магазин: «Мистер Уизли и мистер Уизли!». Иногда представляю себе, что это эхо от полок с товарами. Теперь в нашем магазине тебя замещает Рон, и это в своём роде шутка. Ты как-то говорил мне, что Рон разнесёт нам половину магазина, чем он периодически и занимается на досуге, когда за ним не приглядывает Грейнджер.

И я привык, что иногда Анджелина называет меня твоим именем. В этом нет ничего страшного, ведь мы так друг на друга похожи, да, братец Дред? Она заполняет пустоту в душе мной, а я... А мне тоже нужно, чтобы рядом был хоть кто-то, пусть даже она. С ней легче.

И я привык, что у меня часто спрашивают: «А каково это — жить одному?». «Нетактичные жалкие идиоты», — кажется, так их окрестила Гермиона. Она у нас умница, Рону с ней повезло. А как я могу отвечать на подобные вопросы? Говорю, что теперь мне одному за двоих приходится отдуваться, испытывая очередную «вредилку» на себе.

Что я ещё могу им сказать? Сказать, что по утрам не хочется вставать? И что от приторных духов Анджелины меня уже тошнит, как и от того, что она упрямо старается сделать вид, будто всё в порядке, будто я — это ты? Сказать, что иногда я надеваю твой свитер, тот старый свитер с буквой «Ф», достаю старое пыльное зеркало во весь рост и стою перед ним, упрямо стою, выворачивая себя наизнанку, представляя, что говорю с тобой? Сказать, что ненавижу Рона за то, что он пытается занять собой твоё место?

О чём это я? У меня всё в порядке. Я привык.

И я привык заявляться к нам в «Нору» на воскресный ужин, который неизменно заканчивается одинаково: отец утешает мать, когда я говорю, что она ошиблась, и моё имя — Джордж. Привык к тому, что наша семья разобщилась. У каждого теперь своя жизнь. Только у меня нет жизни.

И я даже привык к тому, что в день твоей смерти всегда светит солнце. Насмешка погоды или что, но каждый месяц второго числа светит ослепительное солнце.

И я привык к тому, что Джинни всегда испуганно оглядывается по сторонам, необдуманно произнеся фразу: «Да ты шутишь!». Неважно, к кому она обращена, эти слова неизменно заставляют сестрицу вспомнить о твоей смерти. Слово «шутка» теперь под запретом. В любом контексте.

Я не хожу на твою могилу. Вообще не хожу на кладбище, хотя знаю, что и Анджелина, и Джинни, и Рон с Гермионой, даже Гарри — все они частенько туда приходят. Просто они чувствуют себя виновными в твоей смерти. А я? И я виноват. Виноват, что меня не было рядом, единственный раз, когда мы были далеко друг от друга. Но, знаешь, я рад, что не видел твоей смерти. Иначе бы кошмары снились мне намного дольше.

Я очень устал, Дред. Но разве кто в это поверит? Мне не нужна жалость. Я не сдался. Ты бы меня не одобрил. Я просто представляю, что всё это — шутка. Шутка, которая однажды закончится.

Мне страшно. Фредди, твоя смерть — слишком жестокая шутка.