1 апреля (джен)

На странице классного журнала лежали блики солнечного света. Солнечные зайчики скакали по выцветшим, пожелтевшим от старости плакатам, развешанным на стенах кабинета НВП, по исцарапанной доске с желобком для мела, по партам, чьи откидные столешницы исписывали и карябали поколения школьников. Из открытого окна веяло свежим ароматом весеннего утра; Герминэ чувствовала, как тепло солнца нежно касается ее щеки, как ветерок перебирает ее густые каштановые волосы, и что-то в груди сжималось пронзительно и сладко, когда она глубоко вдыхала этот воздух, напитанный свежестью, весной и ожиданием чудес.

В кабинете начальной военной подготовки стояла непривычная тишина: совсем не та напряженная, полная шорохов, скрипов, сопения и перешептывания тишина, которая царила здесь во время уроков и особенно — в зловещий час контрольной, а тишина пустого класса, умиротворяющая и волнительная одновременно. Однако — к неудовольствию Герминэ — внешний мир давал о себе знать: из-за закрытой двери, из коридора доносились крики и грохот.

Человек непосвященный мог бы решить, что на школу имени Юрия Хогвартова совершило набег племя кровожадных дикарей, но Герминэ знала — это ее одноклассники тащат пианино. Несчастный инструмент (и без того измученный и изнасилованный десятками школьников, никогда не упускавших возможности потарабанить по клавишам) скрипел и стонал всякий раз, когда на поворотах лестницы восьмиклассники ударяли его о перила. На фоне этого тоскливого фортепианного сопровождения раздавался отчаянный скрип стульев, возбужденные крики мальчишек, волокущих эти стулья по полу, и патетически-надрывный голос учительницы пения Светланы Петровны Трелёвой, по чьей инициативе и происходило великое переселение с первого этажа на четвертый.

Что побудило Светлану Петровну принять это судьбоносное решение — действительно ли «прекрасная акустика» нового кабинета, как утверждала сама учительница пения, или всё же его соседство с кабинетом Севера Анатольевича — остается загадкой. Как бы то ни было, Светлана Петровна забрала восьмиклассников с урока НВП помогать ей «с переездом». Нужно ли говорить, что радость школьников, чудом избежавших очередной пытки ядерным взрывом, была безгранична? Восьмиклассники повалили прочь из ненавистного кабинета начальной военной подготовки; к оголтелому ликованию по поводу 1 апреля прибавилось предвкушение еще одного аттракциона: перетаскивания из одного класса в другой разбитых стульев, чудовищных пыльных панно-макраме (к слову сказать, сплетенных из шпагата самой Светланой Петровной), облезлых узорчатых кашпо и горшков с цветами. Вот почему одноклассники Герминэ немало удивились, когда та наотрез отказалась принять участие во всеобщем веселье и под предлогом заполнения журнала осталась в классе наедине со Снейпиковым.

Правда, сосредоточиться на журнале Герминэ так и не смогла: ее выдержки хватило только на четыре фамилии, и, аккуратно втиснув в графу «Гренджирян Герминэ», она не удержалась и украдкой взглянула на Севера Анатольевича. Тот сидел за учительским столом, зачем-то раскрыв учебник по НВП и рассеянно листая его; ветерок, проникающий из распахнутого окна, шелестел страницами, трепал блестящие черные пряди волос Снейпикова, а белый солнечный свет, в котором Север Анатольевич казался удивительно красивым, хрупким и даже — юным, заливал всю его фигуру. Герминэ перевела взгляд на его руки, на длинные тонкие пальцы, поглаживающие страницу, на узкое запястье, перехваченное ремешком часов («Какие хипповые часы — с широким ремнем!» — отметила Герминэ по привычке). Снейпиков сосредоточенно читал учебник — судя по тому, что он уже четверть часа не переворачивал страницу, его необычайно заинтересовал неуклюжий черно-белый рисунок аптечки первой помощи — а Герминэ тем временем любовалась его удивительной белой кожей, красиво оттеняемой волосами цвета воронова крыла (Герминэ вспомнила этот эпитет, вычитанный ею в какой-то книжке, и повторила про себя, словно пробуя на вкус: «цвета воронова крыла»); его ресницами — длинными, густыми, прямо-таки бархатными, отбрасывающими тень на бледные щеки… И вдруг Снейпиков поднял глаза.

Они встретились взглядами всего на миг; в следующую же секунду Герминэ уткнулась в классный журнал, делая вид, что всецело поглощена его заполнением, в то время как сердце Герминэ стучало так, что этот стук, казалось, заглушал даже грохот, доносящийся из коридора. Она была уверена, что Снейпиков сейчас смотрит на нее, и пыталась заставить себя перестать краснеть, отчего, естественно, краснела еще больше: всё лицо Герминэ пылало, над верхней губой даже выступила испарина.

Ей потребовалось немало времени, чтобы успокоиться: Герминэ дошла уже до фамилии «Лавгуденко», когда, наконец, решилась поднять глаза. С замиранием сердца она отвела взгляд от аккуратных строчек в журнале и осторожно, затаив дыхание, посмотрела на Снейпикова, боясь и в то же время желая вновь увидеть бездонные черные глаза прекрасного военрука. Но, к ее облегчению — или, наоборот, к разочарованию — Север Анатольевич внимательно рассматривал что-то в учебнике, уставившись в одну точку. Герминэ показалось даже, что его красивая узкая рука, придерживающая страницы, едва заметно дрожит.

В этот момент дверь распахнулась, и в кабинет влетела Светлана Петровна, восторженная и дерганая еще сильнее, чем обычно.

— Север Анатольевич! — воскликнула она своим «поставленным» (как считала сама Трелёва), а на самом деле — дребезжащим меццо-сопрано. — Ах, Север Анатольевич, я хочу вас поблагодарить за ваш поистине мужской поступок!

Снейпиков взвился на ноги, чуть не выронив учебник — очевидно, «поставленное» меццо-сопрано Светланы Петровны застало его врасплох.

— Кто разрешил вам врываться в класс подобным образом… — начал он чуть более агрессивно, чем следовало, но учительница пения, не обратив никакого внимания на неприязненный тон, продолжала:

— …и я, как женщина, просто обязана поблагодарить вас за то, что вы отправили ребят помочь мне с переездом! Вот поэтому…

— Я никого не отправлял, — резко возразил Снейпиков. — Вы забрали учеников без моего разрешения и сорвали мне урок.

Светлана Петровна замотала головой, отчего ее пережженные химией волосы, перехваченные рукодельным шарфом кружевной вязки (всегда напоминавшим Герминэ старую, полусгнившую половую тряпку), переместились с одного плеча на другое.

— Нет-нет, не скромничайте, Север Анатольевич, — пропела она, пытаясь состроить Снейпикову глазки — что было не так-то просто сделать из-за толстых линз ее очков. — Вы поступили очень по-мужски! Без вас, Север Анатольевич, я бы не справилась! И вы, конечно же, не откажетесь от небольшого знака внимания, который женщина может оказать мужчине! — учительница пения сунула прямо под нос Снейпикову тарелку и, как фокусник, сдернула с нее вафельное полотенце, явив миру нечто бесформенное, бурое и явно несъедобное. — Я знаю, вы холостяк, Север Анатольевич, — произнесла она сочувственно, подступая к военруку со своей тарелкой. — У вас нет женщины, которая могла бы приготовить для вас что-нибудь вкусненькое… А ведь мужчине нужна забота…

Снейпиков, опешивший от этого обилия «мужчин» и «женщин», только и смог выдавить, брезгливо взглянув на подрагивающую студенистую массу на тарелке:

— Что это?

— Ах, это птичье молоко, — ответила Светлана Петровна, пытаясь всучить Снейпикову тарелку. Снейпиков тарелку брать не хотел, но упорная учительница пения не оставляла попыток и продолжала наступать на него с тарелкой наперевес. — Я сама его приготовила, специально для вас, Север Анатольевич!..

Герминэ, возмущенная наглостью Светлана Петровны, посмевшей прервать их с Сережей романтическое молчание, а еще больше — бездействием самого Снейпикова, с шумом захлопнула журнал и вскочила из-за парты.

— Север Анатольевич! — проговорила она, с трудом сдерживаясь, чтобы не повысить голос. — Заполните журнал, пожалуйста!

Учительница пения повернулась, близоруко всматриваясь в Герминэ — похоже, Трелёва только сейчас заметила, что они со Снейпиковым не одни.

— Ой, Герминэшечка, — проворковала она с фальшивой благожелательностью. — А разве ты не должна идти на следующий урок?

Герминэ сжала край журнала так, что костяшки пальцев побелели.

— Нет, — произнесла она с нажимом. — Минерва Ибрагимовна сказала, чтобы Север Анатольевич заполнил журнал.

Светлана Петровна принялась нервно перебирать громоздкое украшение из макраме, висящее на впалой груди.

— Тогда оставь журнал и выйди из класса, а Север Анатольевич сам его заполнит, — предложила она с натянутой улыбкой.

Герминэ почувствовала, что еще немного — и она запустит этим журналом учительнице пения в голову.

— Я староста, я отвечаю за журнал! — заявила она, пытаясь казаться спокойной, но голос предательски сорвался. — Я должна проследить, чтобы Север Анатольевич заполнил журнал правильно!

— Ну хорошо, тогда вы пока заполняйте журнал, Север Анатольевич, а я пойду приготовлю вам чаю, — тут же нашлась коварная Трелёва. — У вас есть в подсобке кипятильник?

Запрещенный прием учительницы пения возмутил Герминэ до глубины души. На долю секунды она растерялась, поняв, что потерпела сокрушительное поражение в неравном бою со Светланой Петровной. На глаза Герминэ навернулись слезы от собственного бессилия: больше всего ей хотелось бросить журнал и выбежать вон из класса. Она взглянула на Севера Анатольевича, надеясь, что тот за нее вступится, но Снейпиков по-прежнему бездействовал и, судя по всему, не собирался давать отпор агрессорше. В этот момент женское чутье подсказало Герминэ, что если Светлана Петровна проникнет в подсобку сейчас, то ее уже не выгнать оттуда никогда. Герминэ поняла, что нужно действовать с молниеносной быстротой.

Она метнулась к своей сумке, выхватила оттуда полиэтиленовый пакет с пахлавой (свой школьный завтрак, который взяла с собой из дома этим утром, сдавшись на уговоры мамы) и с остервенением шлепнула его на учительский стол перед Снейпиковым.

— Вот, — сказала она со злостью, уже не зная, кого ненавидит больше — Светлану Петровну за ее настырность или Севера Анатольевича — за бездействие. — Мама велела вам передать.

Удивленный, Снейпиков вскинул глаза, и Герминэ вновь встретилась с его лучистым, ласковым взглядом.

— Мама велела передать? — повторил Север Анатольевич растерянно.

— Да! — почти выкрикнула Герминэ, чувствуя, что вот-вот расплачется.

Учительница пения оглядела пахлаву, сдвинув очки на кончик носа, лоснящегося от кефирной маски, которую Трелёва имела обыкновение не смывать — чтобы маска продолжала действовать весь день (нужно заметить, Светлана Петровна весьма увлекалась домашними «рецептами красоты» и постоянно сдабривала свою кожу то кефиром, то огурцами, то свеклой, то сырой картошкой).

— Что это, пахлава? — спросила она пренебрежительно. — Ваша мама, Герминэшечка, всё время готовит одно и то же. Вот если бы она читала «Работницу» или «Крестьянку», она бы научилась готовить не только армянские блюда, — «армянские блюда» Светлана Петровна произнесла тем же тоном, каким она говорила своим ученикам, поющим кто в лес, кто по дрова: «Ребята, это же фальшь!». — Вот я, к примеру, — учительница поставила тарелку со своей бесформенной бурой массой на стол рядом с пахлавой, — вычитала в журналах и взяла на заметку много полезных советов для женщин. Например, это птичье молоко я приготовила по рецепту из «Работницы», из рубрики «Отходы в доходы»: оно делается из манной крупы, а вместо шоколадной глазури можно использовать жженный сахар…

Герминэ сдвинула густые брови, сверкнув на Светлану Петровну своими карими глазами, потемневшими от гнева, — на какое-то мгновение Снейпикову явственно увиделась незабвенная бабушка Ануш.

— Моя мама, — сказала Герминэ, исподлобья глядя на учительницу пения (которая тем временем не оставляла попыток подсунуть Снейпикову свое псевдо-птичье молоко), — никогда не станет готовить птичье молоко из отходов. Моя мама кормит Севера Анатольевича хорошими продуктами.

Светлана Петровна так и застыла с тарелкой в своей вечно дрожащей руке.

— Кормит? — переспросила учительница пения, заметно напрягшись. — Ах, да, — нашлась она после секундного замешательства, — ведь вы с Севером Анатольевичем соседи! Наверное, вы и в гости друг к другу ходите, по-соседски? А я вот никогда не была у вас в гостях, Север Анатольевич. Но вы не думайте, я обязательно к вам зайду как-нибудь, вы же холостяк, вам, наверное, надо что-нибудь постирать, борща приготовить… Мужчине ведь трудно одному, без женщины…

Герминэ вспыхнула.

— Да, мы с Севером Анатольевичем соседи! — в отчаянии перебила она учительницу пения, которая уже успела бесцеремонно заявить, что зайдет к Снейпикову «на днях» и принесет ему очередной шедевр своего сомнительного кулинарного искусства. — И Север Анатольевич любит армянские блюда моей мамы!

Снейпиков, должно быть, так и не взявший в толк, что происходит, отозвался с растерянной улыбкой:

— Да, Герминэ, ваша мама очень хорошо готовит…

Светлана Петровна уже, наверное, в сотый раз поправила свой шарф.

— Да? Вы так считаете? — фыркнула она, по-прежнему нервно улыбаясь, но в ее голосе появились те истеричные нотки, что появлялись у Трелёвой всякий раз, когда она пела что-нибудь особенно чувствительное или кричала на своих учеников, не желавших угомониться. Светлана Петровна приготовилась сказать еще что-то неприятное по поводу армянских блюд мамы Герминэ, но в этот момент в кабинет ворвалась Минерва Ибрагимовна.

— Светлана Петровна, что вы тут сидите?! — выкрикнула она, неодобрительно сморкаясь. — Ваш четвертый «А» там с ума сходит без учителя! Неужели вы не слышите?!

И правда: за стеной слышался топот, грохот и отчаянные вскрики пианино, по чьим клавишам тарабанило, судя по звукам, с десяток рук.

Учительница пения опять принялась поправлять шарф.

— Минерва Ибрагимовна, видите ли, я просто пришла поблагодарить… как женщина… за мужской поступок… из манной крупы… — запинаясь, начала она, зачем-то схватив тарелку с «птичьим молоком», но Минерва Ибрагимовна ее перебила:

— Из манной крупы? Как замечательно! — она проворно запихала носовой платок в рукав и крепко вцепилась в тарелку с сомнительного вида десертом. — Вы ведь не станете это есть, Север Анатольевич? Тогда я заберу для Аркадия Филипповича, ему как раз не с чем чаю попить.

Не дожидаясь ответа Снейпикова, Минерва Ибрагимовна выхватила тарелку прямо из рук учительницы пения, взяла ее саму под локоть и чуть ли не силком выволокла из кабинета — напрасно Светлана Петровна упиралась и твердила что-то свое о «мужчинах» и «женщинах».

Воцарилась тишина. Герминэ и Север Анатольевич взглянули друг на друга, оба слегка ошалевшие от этого стихийного бедствия с птичьим молоком из манной крупы — и вдруг, одновременно, прыснули со смеху. Вернее, прыснула Герминэ, а Снейпиков просто заулыбался своими лучистыми морщинками, удивительно помолодев от этой улыбки…

Но тут дверь кабинета распахнулась, и в дверной проем с топотом и гиканьем ввалились одноклассники Герминэ, до того разбесившиеся во время перетаскивания пианино, что даже забыли, «как следует входить, когда учитель в классе».

Лучистые морщинки Снейпикова исчезли во мгновение ока; его лицо потемнело, не предвещая восьмиклассникам ничего хорошего. Но те, отвыкшие от сурового военрука за время своих развлечений со стульями и цветочными горшками, не замечали ничего вокруг до тех пор, пока Север Анатольевич не рявкнул сакраментальное:

— Как следует входить, когда учитель в классе?!

Ученики мгновенно притихли, и только было гуськом пробрались к своим партам, как Снейпиков выкрикнул еще более раздраженно:

— Урок окончен! Все вон из класса!