Медальон (джен)

Где я?

Я аппарировал, не сосредоточившись полностью на пункте назначения, как я мог так сглупить?

В рейтинге глупостей, которые я натворил за несколько последних минут, эта занимает второе место, и останется там надолго.

Проклятый медальон будет сводить меня с ума.

Нет, больше не будет.

Может быть, уже слишком поздно. Возможно, он уже свёл.

Мерлин, что я наделал?

Я могу вернуться.

Могу ли я вернуться?

После всего, что я натворил?

Я думал, что у Гарри был план! И Гермиона. Ну почему она меня не поддержала? Почему не ушла со мной?

Она должна была выбрать: я или он; и она выбрала его. Почему? Он ей нравится?

Это невозможно. Или нет? Это всё медальон, наверно, говорит.

Нет, это просто обязано быть правдой, а какая ещё могла быть причина?

“Да ну тебя, Гарри, это не квиддич популярен, а ты! Никогда ещё к тебе не было такого интереса, и, честно говоря, ты никогда ещё не был настолько привлекательным!”. Это были её слова. Так она говорила.

Она призналась ему. Она, будь он неладен, ему призналась. А я этого даже не понял. Вот почему он бросил Джинни.

Он бросил мою сестру!

Гарри — мерзавец. Он разбил сердце моей сестре.

Но почему тогда Джинни впустила Гарри в свою спальню на его день рождения и дала себя поцеловать? И почему она вышла из себя, когда я им помешал?

Ага, умник, почему Джинни так на тебя разозлилась? Бессмыслица какая-то.

Гарри мог бы заполучить любую девушку, которую бы только пожелал, так для чего ему моя?

Моя? Не будь идиотом, она никогда не была твоей.

Они сейчас наверняка наслаждаются обществом друг друга! Он станет её утешать, целовать. В губы, в её строгие, сердитые, улыбающиеся, поджатые, гневные, смеющиеся, прекрасные, манящие губы. В губы, которые я не целовал.

О, Мерлин, я сам дал ему такой шанс!

Это говорит медальон. Гарри мой друг, он знает, что я чувствую. Он не стал бы.

Не стал бы?

На самом деле он ей не нравится, ведь правда? Она бежала за мной. Выкрикивала моё имя. Умоляла остаться!

А я всё равно ушёл.

Она меня никогда не простит.

Проклятый медальон!

Не вини во всём медальон, Рон. Ты его снял, но всё равно ушёл.

Я убежал. Я, Рон “никчёмный” Уизли.

Что мне делать?

Я должен был быть гриффиндорцем — храбрым и верным. Верные люди не убегают от своих друзей. И они, конечно же, не оставляют девушек, которых любят, даже если их любовь безответна.

Любовь!

Чушь.

Любовь!

Это то, что я действительно чувствую?

Ну ладно, я знаю, что она мне нравится. Она мне нравилась уже давно, но... любовь? Вот почему она меня раздражает? Если это любовь, то это чертовски больно. Так и должно быть?

“Если у тебя эмоциональный диапазон, как у чайной ложки, это не значит, что у нас такой же”, — сказала мне она. Что ж, Гермиона, чайной ложки явно недостаточно, чтобы вместить всё, что я сейчас чувствую, чем бы это ни было. Чем бы ни было то, что я сейчас чувствую, я могу просто от этого взорваться. Я не знаю, смеяться мне, или плакать, или биться головой о дерево. Наверняка я знаю только одно: я не хочу, чтобы её целовал ещё кто-нибудь, кроме меня.

Я ревную! Ерунда! Я ревную. Я тупой ревнивый идиот. Я тупой ревнивый идиот и я туп настолько, что бросил их.

Я полный и законченный кретин.

А она гений.

В том-то и проблема.

Но я должен вернуться! Погибли люди, и продолжают гибнуть, а мы единственные, кто знает, как положить этому конец. Что, если что-нибудь случится с Гермионой, или с Гарри? Что, если что-нибудь случится, а меня не будет рядом, чтобы помочь, чтобы спасти её.

Я вернусь и спасу её. “Мой герой”, — скажет она и бросится в мои объятия.

Не бросится. Этого не будет никогда.

“А ты не спешил, Рон”, — вот что саркастически произнесёт она. И я буду счастлив, просто потому, что она вообще уделит мне внимание. Я жалок.

Да и что значит ”я спасу её”? Это когда же я её спасал? Именно она всегда спасала меня, спасала нас.

Тролль, помнишь?

Сотню лет назад!

А после того?

Она до сих пор иногда впадает в панику, как тогда с троллем.

Да, паникует, и я её успокаиваю, не так ли?

Что она вообще сможет во мне найти, особенно после того, что я только что сделал?

Ничего.

И что, это всё, ты просто сдашься? Трус!

Я не трус, ведь правда?

Правда?

Я не трус. Это всё медальон!

Что, если их поймают, станут пытать, убьют? Гермиона магглорождённая, я даже представить боюсь, что они могут сделать с ней, если поймают. Я должен вернуться, во что бы то ни стало. Я должен убедиться в том, что она в безопасности. Я должен защитить её.

Даже если я буду защищать её для Гарри.

Проклятый медальон.

— Добрый вечер, молодой человек. Уже довольно поздно, чтобы бродить по лешам в одиночку, или вы прячетешь от кого-нибудь? — раздаётся очень вежливый и какой-то шёлковый голос, но с произношением “с” у него явные проблемы. Я оборачиваюсь, выхватывая палочку, и пытаюсь понять, откуда доносятся эти слова.

Что, если их поймали, пытали, убили? Я проклятый тупой идиот, что если меня поймают, будут пытать или убьют? Думай, Рон, думай. Там только один человек?

— Не двигайся, сынок, — у второго голоса с произношением всё в порядке.

— Ага, не двигайся, — третий голос обыкновенный и грубый.

— Грил же, шота я тут слышал, типа апарнул хто, — четвёртый голос практически неразборчив. Это просто какое-то хрюканье, и я всё ещё пытаюсь понять, что он сказал, когда в беседу вступает пятый.

— Сказано тебе, синок, не двигайса, — шепчет он, и в голосе отчётливо слышны угрожающие интонации. Он повторяет слова второго, но произносит их с иностранным акцентом, напоминающим Крама.

Крам её целовал, подонок.

Но времени терзать себя этими мыслями у меня уже нет; меня окружают пять смутно виднеющихся в тумане фигур. Я замираю и пытаюсь решить, что говорить и что делать.

Страх наконец-то заставляет меня прекратить жалеть себя. Я оглядываюсь. Земля под моими ногами покатая и бугристая. Кругом разбросаны твёрдые и скользкие, поросшие мхом, валуны. Я вспоминаю, как чуть не упал, появившись здесь, так что пытаться бежать бессмысленно. Деревья вокруг преимущественно дубы, чахлые и кривые, ненамного выше меня, с переплетающимися ветвями, и корнями, опутывающими валуны. Это место вызывает какое-то странное чувство. И запах; смутно знакомый запах очень старого леса.

И тут я понимаю, где нахожусь. Я в Вистманском Лесу. Менее чем в тридцати милях от Норы. В лесу полном призраков и пикси. Призраков! Дьявольские гончие, Дикая Охота, ну вы знаете. На мгновение я задумываюсь, слышал ли я действительно голоса, или это развлекались привидения. Может, это просто ветер, и тени от этих жутковатых деревьев, размышляю я, пока фигуры в тумане не становятся чёткими. У всех у них в руках палочки.

Они окружают меня, превратившись из пяти теней в пять человек.

— Добрый вечер, молодой человек, — произносит вежливо один из них. Его седые волосы разделены посередине пробором, а зубы слишком большие и не помещаются во рту. Он старается казаться безобидным, но его глаза с тёмными мешками смотрят очень холодно. Это тот самый, который не выговаривает “с”.

Его напускная любезность не значит ничего, а его дружки не делают даже попытки скрыть своё презрение. Они толпятся вокруг меня, так что я не могу ни бежать, ни аппарировать.

Я перевожу взгляд с одного лица на другое, к счастью, никто из них мне незнаком. Ещё один немолодой мужчина, почти лысый, но с густыми пушистыми усами. Темноволосый и желтолицый, со злыми глазами. Тощий паренёк с зализанными чёрными волосами, на вид самый слабый из пятёрки, но взгляд у него цепкий. И натуральный монстр, бритоголовый, огромного роста и толще чем любой из всех, кого я когда-либо видел, за исключением Хагрида.

— Добрый вечер, — отвечаю я.

— Уже довольно поздно, чтобы бродить по лешам в одиночку, или прячетешь от кого-нибудь? — повторяет седой. — Почему не в школе?

— А вы кто? — спрашиваю я, пытаясь выиграть хоть немного времени.

— Лешники, — отвечает седой.

Я смотрю на этих людей, никто из них не смеётся, так что мне становится ясно, что называть их только что произнесённым словом идея не из лучших.

— Егеря что ли? — наконец переспрашиваю я.

— Агашь, — отвечает седой.

— Ну хоть не дьявольские шавки.

Зализанный брюнетик хихикает, но остальные молчат. Седой смотрит полным ненависти взглядом, а желтолицый поднимает палочку.

— Круцио, — рычит он.

Боль нестерпимо мучительна. Иглы под ногтями, кислота в крови, горящие волосы и яйца в тисках. И это только начало. Дальше всё намного хуже. Я ору и падаю на землю. И пока боль от Круциатуса не начинает медленно спадать, я не замечаю, что разбил голову о камни. Но гул в голове и залитое кровью лицо всего лишь мелкие неудобства по сравнению с болью от заклинания. Мольбы о пощаде представляются мне сейчас наилучшим выходом.

— Пожалуйста, не надо, — рыдаю я. Я продолжаю валяться на земле и стараюсь выглядеть как можно более жалко. Я убеждаю себя, что это всего лишь притворство, и что я просто пытаюсь заставить их считать, что уже сломлен. Но притворства как такового тут мало, я на самом деле жалок, и боль просто захлёстывает меня. И я определённо не хочу получить ещё один Круциатус.

— Простите, — хнычу я. — Я не прикалывался. Кто вы? Кто такие “егеря”?

Они обмениваются понимающими взглядами. Похоже, что я обязан знать ответ, и моё незнание уже подразумевает, что я в чём-то виновен.

— Я долго был заграницей, — заискивающе добавляю я.

— Где? — гадливо осведомляется седой.

— Ну, там и сям, — уклончиво говорю я, и мне тут же дают понять, что такой ответ никуда не годится.

— Там и сам, — желтолицый злобно ухмыляется. — Точней где?

Чем дальше, тем больше его произношение напоминает Крама.

— Я путешествовал с подружкой, — я начинаю лгать, и надеюсь, что буду потом в состоянии припомнить всё, что наговорил им. — Мы были в Ле-Же.

Это дурацкое название лыжного курорта, о котором однажды рассказывала Гермиона, всплывает в моей голове внезапно. Надеюсь, что желтолицый не знает, где это. Он больше похож на дурмстранговца чем на бобатонца.

— Франция, — презрительно выплёвывает желтолицый.

Я киваю и переспрашиваю о егерях.

— Мы ишем беглешов, детишек, сбежавших из Хогвартша, грязнокровок и прочий шброд, — отвечает седой.

Он пытается восстановить контроль. Похоже, думает, что он тут главный, но бьюсь об заклад, что у желтолицего и зализанного своё мнение на этот счёт.

— Дэнни, — седой кивает троллю.

Две лапищи подхватывают меня и ставят на ноги. Монстр по имени Дэнни едва не душит меня, и если он и не полутролль, то ему обязательно нужно сменить носки.

Зализанный подходит ко мне, собираясь отобрать палочку, но желтолицый опережает его.

Они обмениваются взглядами, полными ненависти. Интересно.

— Дай сюда, Лом, — говорит усатый, протягивая руку.

— Да, отдай Паркеру, — зализанный поддерживает усатого. Все трое, не шевелясь, буравят друг друга взглядом.

Седой смотрит на них, потом на меня, и выуживает из мантии пергаментный свиток.

— Имя, — требовательно произносит седой.

— Стэн Шанпайк, — отвечаю я.

Седой награждает меня злобным взглядом, а зализанный опять хихикает.

— Хорошая попытка, — фыркает он.

— Нет, честно, я Стэн Шанпайк, — повторяю я.

— Ночной рыцарь, Стэн Шанпайк, угу, — ворчит Дэнни-полутролль, и его хватка немного ослабевает. Я больше не волнуюсь, что он сломает мне рёбра, да и вновь обрести возможность дышать тоже неплохо.

— Ну вот видите, Дэнни меня узнал. Я, кажется, тоже его припоминаю. Ты часто ездишь на автобусе, да, Дэнни?

Шансов мало, но другого выхода у меня нет.

— Ага, Стэн, — хватка ослабевает ещё больше. Я наконец-то могу вздохнуть как следует. И тут события начинают стремительно развиваться.

Все пялятся на меня. Кроме зализанного брюнета, воспользовавшегося случаем, чтобы выхватить мою палочку у Лома.

— Питер, а ну верни её сейчас же, — требует Лом, и эта парочка тут же нацеливает палочки друг на друга.

— Стэн Шанпайк выше, и прыщавый, — усатый Паркер старается опять привлечь ко мне внимание своих спутников.

— И никакой я не прыщавый! — обиженно восклицаю я. — Это не прыщи, а веснушки! Правда, Дэнни?

— Ты не Стэн Шанпайк, — произносит уверенно Паркер.

— Но я знаю Дэнни, да ведь, Дэнни?

Тем временем Лом пытается отобрать мою палочку у Питера. Тот отступает, спотыкается о валун и падает, громко проклиная всё на свете. Лом нависает над ним.

— Штойте, оштановитешь! — седой тщетно пытается восстановить контроль над ситуацией.

— Ты не... — повторяет Паркер, но прерывается на полуслове, потому что Питер, падая, задевает его.

— Старина Паркер назвал нас лжецами, Дэнни, — говорю я. Дэнни меня отпускает и укладывает Паркера резким хуком слева.

Мизерный шанс, но я использую его сполна.

Выхватив палочку Дэнни, я экспеллиармусом отбираю свою у Питера и в ту же секунду дезаппарирую.

Теперь мне нужно найти Гарри и Гермиону. Мне многое надо им сказать.

На нас охотятся.

Я оглядываюсь. Я аппарировал к нашей палатке, но попал не туда. Это всё моя вина. Мне нужно было быть внимательнее, когда мы устраивали наш лагерь. Мне нужно было уделять больше внимания местам, которые выбирала Гермиона. Мне нужно было уделять больше внимания Гермионе. Больше внимания.

Голова раскалывается. Болит рука. Я опускаю на неё взгляд и замечаю кровь на пальцах. Несколько ногтей исчезли. Я расщепился. Часть меня радуется боли. Я это заслужил. Идиот такой. Что бы произошло, если бы мне не удалось сбежать? Я сажусь под деревом и извергаю проклятья.

Где же лагерь? Выше или ниже по течению? Я найду его. Должен найти. Я должен найти Гермиону. И Гарри. Предупредить их. Но я аппарировал не туда, а они где-то скрываются.

Я так и не нахожу их.

Не могу найти.

И что мне теперь делать, куда идти? Я не могу вернуться домой. Мама меня убьёт. И Джинни.

Билл. Он подскажет мне, что делать.