Лёд и пламень (гет)

Он сидит на стуле в центре зала суда, скованный incarcero по рукам и ногам. Его волосы растрёпаны, кожа болезненно бледна, под глазами залегли глубокие тени. Он выглядит как без пяти минут приговорённый к смерти — или же бесконечному беспамятству, способному превратить кого угодно в бледную тень самого себя, что порой страшнее, чем смерть. Он кажется несгибаемым даже в плену незримых пут: сидит прямо и не выдаёт чувств, которые, — это неосознанно чувствует каждый, кто находится здесь, — бушуют внутри него, разрывая грудную клетку. На первый взгляд, он неплохо держится, если... не смотреть ему в глаза — полные отчаяния того, кто лишился много более ценного для него, чем свобода.

Мы входим в зал суда за десять минут до начала заседания. Я держу мужа под руку и стараюсь не смотреть туда, где сидит он. Где наши взгляды неизбежно столкнулись бы, поставив под угрозу и мрачную торжественность грядущего действа, и нерушимость данных обещаний. Впрочем, я, так или иначе, не нахожу в себе ни сил, ни решимости для этого. Я не знаю наверняка, что ждёт его, но моя казнь вершится здесь и сейчас, не предваряемая ни судом, ни следствием. Я выношу себе приговор за приговором. Я презираю себя за трусость и слабость. Мне хочется подать ему знак, понятный только нам двоим. Хочется подарить ему взгляд, способный согреть его в последние часы условной свободы. Но всё, что я делаю, — играю свою роль: держу осанку, не теряю лица, не говорю лишнего.

Не смотрю на него.

Я чувствую, как сердце бьётся в груди и рвётся на волю, словно птица в клетке, ещё недавно порхавшая в небесах. Как неистово пылают щёки и как шумит в ушах кровь, будто бы разом вскипев. Муж то и дело косится в мою сторону, поджимает губы, но не говорит ни слова. Я делаю вид, что ничего не замечаю.

Наконец, мы завершаем путь и занимаем отведённые для нас места на трибуне. Теперь он прямо перед нами, и у меня есть выбор: смотреть ему в глаза (я кожей чувствую его взгляд, словно оживший с моим приходом) или постыдно отвернуться. Последнее могут истолковать не в мою пользу, но я по-прежнему боюсь. Того, что произойдёт с ним, как только он поймёт, что моё безразличие — лишь видимость. Того, что не смогу сдержать слёз и это заметят. Тем временем муж впивается в него взглядом льдистых глаз, пронзающим насквозь, словно клинок:

— Ты только посмотри, — обращается он ко мне, и я вздрагиваю. — Как же он... жалок. Надломлен. Отчаялся. Боится. И это — один из самых преданных последователей Тёмного Лорда?

Мне претят его насмешливый тон, та провокация, которую он намеренно выстраивает из обычной формальности, стремление вывести меня на эмоции. Он знает: это не так уж и сложно, и от этого я лишь сильнее трепещу. Меня накрывает острое желание исчезнуть — только бы не видеть его надменного лица, не слышать его колких фраз. Я пытаюсь отрешиться, укрыться в собственных мыслях, но мои жалкие попытки сбежать от реальности тщетны. Мне не остаётся ничего другого, кроме как ответить ему, — всё что угодно, только бы не вызвать его подозрений.

— Тебе стоило бы говорить тише, дорогой. Нас могут услышать, — отзываюсь я едва слышно, стремясь привлечь к себе как можно меньше внимания.

— Все здесь слишком увлечены предстоящим зрелищем. Никто и не подумает прислушиваться к моим словам в этом гуле голосов.

Теперь муж смотрит на меня, словно выискивая мельчайшие перемены в моём лице, — любой повод сорвать с меня маску спокойствия. Я замираю, не зная, чего ждать, но напрасно — он лишь потешается надо мной и вряд ли намерен устраивать скандал у всех на глазах. Не проходит и пары секунд, как, оставив попытки изобличить мои чувства, он вновь устремляет внимание к центру зала.

— Но ты... Ты опустила глаза и не смеешь смотреть на него. Отчего? Он противен тебе? — Не сводя взгляда с подсудимого, он приближается губами к моему уху. — Ну же, скажи, что ты чувствуешь? Поделись со мной... Омерзение? Или, может, боль? Тебе больно и страшно при одной только мысли о том, во что мог превратиться твой...

— Прекрати, прошу тебя, — прерываю я его, силясь подавить дрожь в голосе.

— Я хочу, чтобы ты посмотрела на него. Сейчас, — требует муж, мстя мне за попытку противостоять ему. — Это будет весьма кстати, ведь он не отрывает от тебя взгляда.

Сердце моё сжимается от одной только мысли о том, чтобы поднять глаза, но мой отказ станет моим же признанием, и я подчиняюсь.

Наши взгляды встречаются. Мой — полный бессмысленной боли и горького сожаления. И Барти — горящий последней отчаянной мольбой, но, вместе с тем, исполненный грустной нежности. На мгновение мне даже кажется, что он улыбается.

— Прости, — шепчу я одними губами.

— Нарцисса, — одними губами отвечает мне он.

Муж больно сжимает мою руку в своей:

— Ты всё ещё моя жена, — напоминает мне он, ничем не выдавая своего возмущения. — Будь добра вести себя подобающе.

Я не могу промолвить ни слова, мою гортань сковывает судорогой.

— Покажи, что он тебе противен, — продолжает муж, сжимая мою ладонь так, что хрустят фаланги пальцев.

— Люциус, прошу тебя, — молю я.

— Сделай вид, что тебе противно на него смотреть. Сейчас же. Я хочу, чтобы он увидел.

Всё это словно доставляет ему удовольствие.

Слёзы проливаются у меня из глаз и текут по щекам, грудь вздрагивает от сдерживаемых рыданий. Лицо Барти искажают испуг и непонимание того, что происходит между мной и Люциусом. Совершенно спокойный до этого, теперь он мечется и ловит мой взгляд.

— Нарцисса! — зовёт он.

Несколько человек оборачиваются в мою сторону, многие начинают переговариваться сдавленным шёпотом. Муж ждёт от меня реакции, по-прежнему не отпуская моей руки.

Я вновь смотрю на Барти, недолго колеблюсь, изображаю гримасу показного омерзения и отворачиваюсь.

— Нарцисса! — Я слышу его душераздирающий крик.

Мне становится дурно. Зал суда, самодовольный профиль мужа, лица других, мечущие в меня въедливые взгляды, — всё плывёт перед глазами от слёз. В одночасье весь свет мира меркнет для меня. «Не верь мне, Барти, — думаю я. — Не верь...»‎.

Муж удовлетворённо смотрит в центр зала, утратив ко мне всякий интерес.

— Мне стоит вернуться домой, — говорю я. — Мне нехорошо.

— Ты прекрасно выглядишь, — отвечает он и сквозь зубы приказывает мне: — Улыбайся.

Я нервно улыбаюсь ему, а он целует мне руку в ответ.

Всё кончено. Я порвала последнюю нить, связующую нас с Барти, раз и навсегда.

Горячая слеза бежит по моей щеке. Я незаметно убираю её уголком платка и смотрю на него. Он сидит неподвижно, уронив голову на грудь.

Он больше не смотрит на меня.