Музыка зазвучала громче (джен)

Пролог, или что-то вроде того…

Всем известно, что у человека пять видов чувств, неких путеводителей по жизни: зрение, слух, обоняние, осязание, вкус. Человек, однажды утративший одно из них, признает наконец-то их ценность. А вместе с тем негодует, возмущается, разочаровывается, злится… К несчастью, многих людей подобное так ничему и не учит.

Изо дня в день, выходя из дома, чтобы прогуляться, а может, дойти до школы или работы, мы не задумываемся о том, что окружает нас. Мы видим все, но в то же время — ничего. Проходящие мимо люди — обычные жители; быстро проезжающие машины — обыденное зрелище в каждом индустриальном городе; деревья, кустарники, травы и цветы, прорастающие то тут, то там, — не более чем представители флоры планеты. Разве подвластно нашим глазам увидеть что-либо новое, прежде незримое, во всем этом окружении? Наш взор скорее откликнется на неформальные одежды человека или на то, что прежде не бывало, — столпившиеся в ряд автомобили или поваленные деревья на тротуар… Впрочем, ко всему рано или поздно человек привыкает.

Человечество с древних времен знает, что шум, — это признак деятельности. И оно абсолютно уверено в том, что слышать его и различать звуки, такая же данность, как и сам труд. Правда, порой производимые этой деятельностью звуки далеко не самым приятным образом влияют на человека. Но, как ни крути, и это свидетельствует о деятельности. Только куда более совершенной, чем существовала когда-то, тысячи лет назад…

Пренебрежение. Пожалуй, вот причина того, что мы так мало обращаем внимание на запахи этого мира. Неужели наше воображение не трогают ароматы цветущего луга или распускающегося бутона лилии? Мы вдыхаем этот сладостный аромат и — через пять минут это для нас обыденность. «Ох, как приятно пахнет!» — восторгаемся мы, однако оцениваем только сиюминутно. Жаль, но в памяти редко задерживаются такие моменты.

Пренебрежение. И вновь этим чувством мы прикрываем наше отвращение к столь загрязненным выхлопными газами улицам. Большинство не волнует процентное содержание вредных веществ в воздухе — им просто некогда об этом задумываться. Главное то, что этот вредный воздух позволяет дышать, а следовательно, делать то, что считаешь нужным, то, что хочешь.

Ребенок стремится к родительской ласке. Подросток — к будоражащим кровь мимолетным касаниям. А взрослый человек — к надежным объятиям. Стремишься? Приложи усилия, и ты обязательно получишь желаемое. Но ощущение радости от наконец-то достигнутого сменится тошнотворным чувством обыденности.

Я уверена, что каждый пробовал что-то, раньше не испробованное. Суши, блюда разных кухонь мира. Каждый помнит момент проглатывания противного лекарства, от которого лицо сморщивалось, как выжатый лимон. Время идет своим ходом, а с его прохождением не каждый получает такие же приятные вкусовые ощущения от вновь некогда испробованного блюда. А противные микстуры и таблетки… В конце концов, человек тем и славится, что ко всему может приспособиться. Жаль, что его не ужасает тот факт, что он давно привык и к самой жизни, словно к чему-то закономерному. Как к круговороту воды в природе, например.

Мы слишком многое обходим стороной: перешагиваем через чувства, пренебрегаем данным нам самой природой — от непонимания ли или недооценки. Зато все люди стремятся к одному и тому же — к наслаждению жизнью, реализации своих целей и исполнению мечтаний. Все мы, по сути, желаем одного и того же — земного пути, наполненного смыслом; идеалистической картины, придуманной кем-то и когда-то.

Все ли осведомлены, что жизни свойственен принцип прямой зависимости? Тот самый, который гласит: как ты любишь свою жизнь, так и она любит тебя. Жаль, но не каждый понимает его суть — не жизнь тебе что-то дает, а ты — только ты! — ценишь ее по-настоящему и искренне, оттого и получаешь взамен нечто большее, чем мог себе вообразить. Смысл.

Музыка зазвучала громче

В такой погожий летний день, когда в маленьком городке Уэзерби, расположенном в графстве Йоркшир, рассеиваются застоялые туманы, а вечно влажная трава начинает искриться на показывающемся из-за облаков солнце, Офелия бесцельно идет по вымощенному тротуару. На ней обычные джинсы синего цвета и аляповатая кофточка на бретельках. Кроссовки на ее ногах истерлись, поэтому давно потеряли былую привлекательность. Но для прогулок — самое то.

Офелия, девочка со странным именем для этих мест, не менее странно озирается кругом. Кажется, что-то выискивает, но это что-то не может находиться и на дереве, и на крыше, и даже на поверхности воды сточной канавы одновременно. Ее большие голубые глаза с жадностью натуралиста смотрят по сторонам. Она то резко притормаживает у заинтересовавшего ее местечка, то внезапно подхватывается и бежит вприпрыжку, заразительно хохоча.

— Ох, мистер Джонсон, доброе утро! — задорно кричит Офелия мужчине средних лет, идущему по противоположной стороне.

— Хм, да, доброе…

— Вы не находите, какой прелестный сегодня день? Кажется, что солнце нам всем подмигивает! Вы видите, видите?

Мужчина, до этого понуро опустивший голову и что-то бормочущий себе под нос, теперь устремляет взгляд на солнце. Свечение огромного светила ослепляет, поэтому он быстро возвращает голову в прежнее положение — негоже человеку в его летах портить и без того не идеальное зрение.

Немного проморгавшись и потерев руками глаза, чтобы они так не слезились, мистер Джонсон хочет что-то сказать Офелии, но ее уже давно нет. Ее хрупкая фигурка едва различима вдали бесконечных улиц.

*****

Тому рвению и любопытству, с которым Офелия уже не первый час бродит по «каменным джунглям», можно позавидовать. Или покрутить пальцем у ее виска — ну что она там пытается отыскать? Заброшенные фабрики промышленного района — это не те места, по которым следует гулять подростку. Да еще и одному.

Она находит старую, уже проржавевшую пожарную лестницу, ведущую на крышу одного из заброшенных зданий. При подъеме лестница устрашающе скрипит и покачивается, но Офелия, несмотря на пугающие и предупреждающие звуки, продолжает забираться вверх. Над землей не меньше трех футов, но она не смотрит вниз. Шумы маленького города будоражат ее воображение. Теперь Офелия — капитан парусного брига, который скользит по местной реке. Ветер колышет и слегка поднимает вверх густые темные локоны Офелии. Она щурится, не переставая смотреть на огненную звезду, и плюется, пытаясь избавиться от навязчивых волосков у нее во рту.

Взобравшись на крышу, эта соискательница приключений внимательно озирается по сторонам. Ее голубые глаза лихорадочно блестят — представшая взору картина по-настоящему завораживает и притягивает своим великолепием. Невысокие дома Уэзерби, расположенные в жилом районе поблизости, прикрыты и оберегаемы развесистыми ветвями дуба и бука. Окна этих милых домов блестят и сверкают на солнце, кое-где солнечные зайчики пробираются сквозь широкую листву деревьев, чтобы присоединиться к своим собратьям, — лучам солнца. Офелия подходит ближе к краю крыше — с этого ракурса обзор лучше. На ее миловидном лице играет улыбка, в глазах плещется азарт.

Чуть вытянув шею, Офелия видит тонкий шпиль церкви Святого Джеймса. Она с мамой часто ходит туда по выходным. Внутри церкви очень необычные и красивые витражные окна. Именно у них девочка всегда подолгу стоит. В нос проникает запах ладана, действующего на нее одурманивающе. Поэтому Офелия, не шевелясь, любуется на Деву Марию и на маленького ребенка в ее руках до тех пор, пока мама, положив руку на плечо дочери, не зовет на выход из церкви.

Если хорошо приглядеться, то можно даже увидеть кинотеатр, низенькое здание из красного кирпича с зеленоватой крышей. Офелия вдруг вспоминает, что именно сегодня Джесс, ее школьная подруга, предлагала посетить его. Она так увлекательно и завлекающе рассказывала про новый фантастический фильм, что Офелия, конечно же, согласилась. Порой Фели, так называла ее Джесс, казалось, что, похоже, не родился еще тот человек, кто смог бы сказать Джесс «нет».

Стоило только подумать о подруге, как мобильный телефон тут же зазвонил.

— Привет, Фели! Где ты сейчас? — раздался голос в трубке.

— Совершаю путешествие в мир Туманного Альбиона без надоедливого тумана! — хохотнула Офелия.

— Значит, ты снова на этих заброшенных фабриках? Нашла новую крышу? Ты как птичка — то тут, то там, не поймаешь, не угонишься! — с легким укором в голосе сказала Джесс.

— Ну, Джесс, чего ты сердишься-то?

— Вовсе я не сержусь. Просто… Просто я абсолютно не понимаю, что ты там делаешь? Чем могут тебя привлечь эти крыши с несколькими слоями грязи?! — негодовала подруга.

— Кажется, я предлагала тебе сходить со мной, но, помнишь, что ты мне ответила?

— Ну помню, и что… Ну в самом деле, Фели, Крис тогда предложил прогуляться, а я разве могла отказаться?!

— Вот вы и загулялись до сих пор, — с доброй улыбкой ответила Офелия. — Кстати, а он таки согласился с нами пойти в кино?

— Эх, Фели, и не спрашивай… — печально протянула Джесс. — Встретимся в кинотеатре, там все и расскажу.

— Хорошо, до встречи! — попрощалась Офелия и засунула мобильный обратно, в задний карман брюк.

Пора было уходить, так как Офелии еще нужно добраться до кинотеатра, а он располагался отнюдь не близко. А еще ей неплохо бы переодеться — запачканная кофточка и порванная правая брючина джинс вновь вызовут недовольство мамы. Но ведь подобное должно быть знакомо ее родительнице — бабушка часто рассказывала, в каком порой виде приходила с прогулок ее мама. И чего уж ей удивляться тому, что Офелия из-за своих постоянных маленьких приключений портить чуть меньшее количество вещей, чем когда-то она сама, «проказница Джуд».

Перед тем, как начать спускаться по нервирующей лестнице, Фели решила присесть на край крыши, спустив ноги. Прикрывая глаза, Офелия притворяла двери мира цветов, разнообразных, иногда причудливых форм мира людей. Но она по-прежнему ощущала всю прелесть от сотворенного человеком и природой. Эссенция звуков создавала в ее воображении объемные картинки происходящего — где-то вдалеке проехала машина, а чуть поодаль затормозила какая-нибудь тойота; тихо перешептывались между собой деревья, а запутавшийся в их ветвях ветер пересказывал последние новости Англии. Она даже слышала резкое позвякивание звоночка на чьем-то велосипеде и вторящий этим звукам голосок иволги.

Джесс никогда не скрывала того, что ей непонятно увлечение подруги. «Бродяжничество по улицам Уэзерби», — так говорила она о хобби Офелии. Но Фели не обижалась: несмотря на постоянные отказы подруги прогуляться вместе с ней столь странным для обычного человека образом, Джесс принимала подругу такой, какая она есть. Именно за это Офелия была благодарна и искренне ее любила. Хотя порой, в особо пасмурные дни, навевающие скуку и некую тяжесть на сердце, Фели думалось, что не хватает кого-то, кто смог бы разделить с ней такое увлечение. Того человека, который бы видел, слышал и чувствовал так же, как и она сама. Но та мысль была настолько стремительна, что через пару секунд Офелия вновь любовалась хмурыми тучами и трепыхающимися на ветру травинками.

Мир живет, дышит зеленью, разговаривает шорохами, рисует яркими всполохами на горизонте новый день. Офелия любит жизнь так, как, возможно, не любит никто. Она знает больше, ведь дано-то ей больше, чем всем остальным — Офелия одарена пониманием ценности жизни.

*****

К тому времени, когда Офелия добралась до кинотеатра, уже начало смеркаться, а звезды и луна заняли свои наблюдательные посты. Тем не менее, мрак был обманчив своей темнотой — часы показывали начало шестого. Как раз — осталось минут пятнадцать до начала сеанса.

— Ох, Фели, я уж начала волноваться! — Джесс приобняла принарядившуюся подругу. — Ты, поди, снова пешком шла?

— Пятьдесят на пятьдесят, — лукаво прищурила глаз Офелия. — Я не могла пропустить такого умопомрачительного зрелища: сегодня просто огромная луна! Представляешь, мне идти-то вовсе не темно было!

— И откуда только столько энтузиазма от прогулок по улицам и всяким проулкам, темным и страшным… Брр! — Джесс стала нарочито тереть себе руки, будто согревая себя, а потом добавила: — Вот, держи билет на фильм. Он скоро начнется. Пойдем, купим хотя бы попкорн и колу. Пошуршим на сеансе!

Джесс весело схватила подругу за руку и потянула в кафе, располагающееся в самом кинотеатре.

Девочки купила то, что и желали, и уселись за столик, стоящий почти что в самом углу зала. По уверениям Джесс, там не так громко играет музыка, поэтому она сможет рассказать то, что произошло между Крисом, ее другом, и ней.

— Ну, короче, Фели, тут такое дело! — серьезно начала Джесс. — Эй, да не смотри на меня так озадаченно, ничего страшного, разумеется, не произошло, но…

Последние слова успокоили Офелию, но обидно за подругу все-таки было, хотя она еще толком и не знала, что же стряслось у этой вечно беспокойной парочки. Офелия мирно улыбнулась и приподняла брови, тем самым говоря, что готова слушать продолжение.

— Помнишь тест по истории, который нам дала мисс Фостер в прошлый четверг? Наверняка также ты припоминаешь мою оценку за него… — отведя взгляд, недовольно пробурчала Джесс. — Я когда узнаю, что получил Крис… В общем, мне так обидно стало: я, значит, готовилась-готовилась и такую «приятную» оценку получила, а он нагло списал, получил высший бал, да еще и самодовольно улыбался, когда его мисс Фостер хвалила!

Джесс с каждым новым словом все быстрее и быстрее поглощала сладкий попкорн, пока, не опустив глаза в баночку с ним, не поняла, что съела за несколько минут чуть ли не половину.

— Он меня, конечно, ободрил потом. Мороженным угостил — задобрить решил, наверное. Но я все равно спросила у него, списывал ли он — ну, такая проверка на честность, своими же глазами все видела! А Крис: «Ты что, Джесс? Ничего я не жульничал, сам все выучил». Тут-то я и не сдержалась!

— Ох, Джесс, — покачала головой Офелия, — представляю, что там было. Надеюсь, твоим родителям не придется выплачивать материальную компенсацию за нанесенный тобой ущерб этому заведению?

— Ага, — насупившись и в то же время улыбаясь, сказала подруга, — а еще и родителям Криса — за синяки по всему его телу!

Офелия просто залилась смехом. Она так заразительно хохотала, удивляясь очередному поводу их ссоры, что вскоре к ней присоединились и Джесс.

— Ладно, ты лучше дослушай, а то вскоре фильм начнется, — не переставая смеяться, предложила она. — Крис — молодец, держался он долго. А потом такое выдал, такое. Я аж рот от удивления раскрыла. Значит так он сказал: «Все это инсинуации в мой адрес, Джесс. Я предпочитаю не реагировать на подобное!» Слышала, да? Инсинуации! Ха! Откуда только слово выудил такое?!

Девушки еще некоторое время переговаривались, что-то обсуждали, вместе смеялись над шутками и абсурдностью очередной ссоры, пока не прозвенел третий, последний, звонок, оповещающий о начале фильма. И они двинулись вместе с людским потоком в сторону кинозала, где уже загорелся экран и замельтешила довольно-таки тривиальная реклама на белом полотне.

Время в компании дорогого тебе человека всегда проносится стремительно. С таким человеком приятно обсуждать даже незначительные мелочи, перескакивать с одной мысли на другую, сводя все к конечном счете к забавным шуткам.

Именно эту закономерность и воплощали в жизнь подруги, идя по направлению к своим домам, которые находились на одной улице. Правда дом Офелии был в начале улицы, а Джесс жила ближе к концу, где был перекресток.

— Спасибо за вечер, я ничуть не пожалела о том, что сходила на разрекламированный тобой фильм. Он действительно чудесен!

— Хм, всегда пожалуйста! — пожала плечами Джесс. — Я тебе тоже очень благодарна, что ты выслушала меня, Офелия. А то уж думала, взорвусь от негодования!

— Да завтра, в школе увидимся! — помахала рукой Фели, мило улыбаясь.

— Пока!

А луна и в правду сияла так, что серебристый лунный свет позволял ориентироваться не хуже, чем днем. Начинал виднеться перекресток — скоро дом Джесс. У нему она уже бежала — не могла как Фели надеяться на призрачную защиту луны и звезд. Закрывая двери на щеколду, Джесс увидела яркий свет от фар проезжающей мимо машины. Но звуки, доносившиеся из дома, и резкий щелчок захлопнувшейся двери заглушили визг тормозов…

Только по прошествие буквально получаса занятые домочадцы обычно тихой улочки отвлеклись от всех своих дел — по дороге проезжала с пронзающей сиреной машина скорой помощи.

*****

«…ох, Боже, бедная девочка!.. Фрэнк, скорее носилки! Шевелись!»

«…да у нее три ребра, как минимум, сломано! И… и травма головы. Ужасно-ужасно… Капельницу, Джордж! И… Эй, гляди, женщина какая-то бежит!»

«…так это вы, мисс, вызвали скорую? О, вы ее мать… Да-да, разумеется, вы можете поехать с дочерью!»

«…Фрэнк, осторожнее, не тряси носилки… Роберт, ты водитель или кто?! Поехали — чем быстрее девчонку увидит томограф, тем лучше…»

«…Мисс? Хорошо, Джуд… Джуд, все будете хорошо, мы уже почти добрались до больницы, все будет хорошо…»

*****

Прошло пару месяцев после аварии. Офелия на вид была вполне здорова: синяки давно исчезли, вот только некоторые ссадины, правда, еще остались; она могла достаточно живо ходить по дому и задорно смеялась, неимоверно долго болтала с мамой и приходившей Джесс с Крисом. Но видимость часто обманчива…

Подстриженные для проведения операции волосы уже отрасли почти до прежней длины и теперь были заплетены в два колоска. Ее тонкие, чуть-чуть бледные губы по-прежнему часто улыбались, отчего у уголков глаз столпились крохотные морщинки. «Морщинки радости. Это, Офелия, морщинки радости. Самые приятные, наверное, морщины, какие могут быть у человека. Если, конечно, для женщины применительны слова «приятные морщинки»!» — сказала как-то Джуд Офелии, когда они стояли рядом у зеркала и пытались найти сходства между собой.

Врач, приходивший к ним на дом, чтобы провести очередной осмотр, тоже придерживался того, что Офелия практически здорова. Практически…

Офелия не могла ничего сказать против слов доктора — ребра уже не болели, да и дышать было не так неприятно, как прежде, даже головные боли сошли на нет. Но все-таки здоровой она себя не чувствовала.

Может, потому что часто слышала жалость в голосах своих гостей? Или из-за жалости к себе?

На первый взгляд в ней ничего кардинально не изменилось: Офелия по-прежнему была жизнерадостна и весела, громко смеялась и широко улыбалась, смешно морщила носик, когда чему-то противилась. Все ее прежние привычки остались, но еще Фели приобрела и новую — тереть пальцами глаза. Именно так она начинала делать уже поздним вечером, когда ночь вступала в свои права и раскидывала свое мигающее полотно по небу.

По сложившемуся обычаю Офелия выходит на задний дворик дома и усаживается в гамак. Потерев свои голубые глаза, она поднимала голову к небу и — темнота. Да, ночи в Англии довольно-таки темные, а потому и многих пугающие, только теперь эта темнота преследовала Офелию повсеместно.

Впервые поняв, что никогда не сможет видеть, она испытала настоящий ужас, леденящий и парализующий. Офелия в том день притворилась и сказала, что неважно себя чувствует, дабы избежать пристального внимания. Впрочем, причина, по которой она поступила подобным образом, была так же далека, как и яркие краски для ее глаз.

Постепенно, с каждым новым днем Фели казалось, что, в принципе, все как раньше. Ну и что, что она больше не увидит обожаемую ею маму, не удивиться новому цвету ее волос; ничего страшного и в том, что она лишилась возможности воочию наблюдать за домашними хлопотами бабушки, за каждой метаморфически меняющимися черточками лица Джесс, когда она снова и снова рассказывала что-то новое. Ей почти не жаль и отсутствия цветов и оттенков, которые дарила ей природа и цивилизация. Сожаления — еще чуть-чуть! — и испарятся, рассыпятся на мелкие осколки в ее душе и навсегда уйдут вместе со слезами. Никогда, теперь никогда Фели не увидит своими голубыми глазами иссиня-черную ночь и стальную луну. Она страстно желает наступления того момента, когда она сможет сказать: «Я не сожалению об утерянном!»

Практически целый день Офелия с кем-то болтает, но только начинают просыпаться сверчки в траве, тягостные мысли набрасывается на нее, словно на добычу. Хотя она себя старательно уверяет — мне не жаль! — Фели эту самую жалость ощущает всем сердцем, которое в такие моменты истерически мечется в груди.

— Офелия, — уверяет она себя, — да, ты не можешь видеть красОты мира, но они же не покинули тебя! Ты можешь их ощущать все телом и душой! Только попробуй! Прислушайся к стрекотанию сверчков, шелесту листьев и колыханию травы, ощути ароматы цветов, развевающиеся вместе с ветром… Почувствуй и ты, конечно же, сможешь вновь видеть!

Если бы Фели говорила это кому-то постороннему, то энтузиазм, струящийся в ее голосе, наверняка сподвиг бы человека на попытку. Но себя ей обманывать не удается.

Она честно пытается. Раз за разом. Но ничего — абсолютно ничего — у нее не выходит. А еще как назло воспоминания из жизни «до» смазываются, исчезают, будто кто-то целенаправленно стирает их ластиком из ее памяти.

Офелия так задумалась, что не сразу услышала голос мамы, зовущий ее.

— Эй, Офелия, ты слышишь меня? Где ты витаешь на этот раз? — взлохмачивая волосы дочери, она подходит к ней вплотную и присаживаться в гамак, рядом с ней.

— Я бы хотела витать, но, к сожалению, не могу. Не получается. — Офелия тяжело вздыхает, а затем, наклонившись вправо, устраивается на плече у мамы.

— Понимаешь, мама, словно что-то держит меня, груз какой-то, что ли. Оттого я, наверное, и разучилась чувствовать мир, понимать его глубину. Я вроде бы и слушаю окружающие меня звуки, но не слышу — я не понимаю, что и где шуршит, звенит, брякает… И эти тягучие запахи… Теперь их разнообразие скорее набивает оскомину, чем вдохновляют меня. Когда-то я умела отделить каждый, даже едва уловимый аромат, а теперь — одно сплошное марево запахов. Мне кажется, что я словно отдалилась от жизни, не понимаю сейчас ее ценности, мам. Совершенно не понимаю… Мам? Мама, ты что, плачешь?!

— Ох, милая, прости… Просто ты такая… такая шебутная всегда, я уж думала… Ну, не можешь же ты так просто принять случившееся?! Я боялась даже словом каким затронуть эту тему! К тому же… Нет, неважно сейчас это!

Джуд стремительно встала из гамака, чтобы сесть напротив Офелии, и, обхватив лицо дочери, заговорила:

— Послушай сейчас меня внимательно, Офелия! Когда ушел твой отец, ты была еще совсем малышкой, ходить толком не умела. После я долго все не могла понять: почему жизнь так с нами поступила? За что? Я настолько зациклилась на этих вопросах, что просто перестала замечать жизнь. Новый рассвет — а вопросы все те же! И вот как-то в один вечер, тогда еще снег первый выпал в тот год, мягкий такой, пушистый, я наблюдала остекленевшим взглядом, как ты ворочалась в кроватке, кряхтела чего-то. И я заметила тебя, заметила по-настоящему, а не как во все предыдущие дни — механически улыбалась тебе, баюкала, кормила… Я к тебе в те дни чуть ли не с полным безразличием, а ты также затянулась к заботе, улыбалась своей беззубой улыбкой, ты любила и ценила жизнь, понимаешь, Офелия! Пусть неосознанно, но любила! И я поняла: главное в жизни — это ценить и любить эту жизнь, чтобы те благие чувства, отданные ей, возвращались и наполняли твое существование истинным смыслом. Офелия, Офелия, ты же всегда именно так и жила, постарайся раскрыть свое сердце для жизни вновь! Только чуточку постарался, у тебя получится, ты у меня умничка, Офелия…

Любопытная луна наблюдала сквозь листву дерева за крепко обнявшимися матерью и дочерью. Но не она одна имела возможность видеть картину единения родных людей, впрочем, как и не только луна понимала — случилось что-то очень важное.

На лице Офелии отразилось счастье и осознание.

*****

Говорят, ожидания оправдываются. По крайней мере, если искренне желаешь чего-то и терпеливо того ждешь. Что ж, Офелия может гордиться собой — все условия были соблюдены, и ожидаемое претворилось в жизнь. Настал тот момент, когда девочка с искренними голубыми глазами может сказать: « Я не жалею об утерянном!»

Правда теперь Фели может кое-что и сказать против слов доктора: «лишена зрения». Как можно назвать человека невидящим, если он, пожалуй, видит больше, чем некоторые зрящие? Офелия осознала важную вещь, вынесенную из слов матери и перенесенную на себя, — ценность жизни не в «исправности человеческих механизмов», а в том, как сам человека ценит свою жизнь.

Прогуливаясь по уже заснеженным улочкам Уэзерби, Офелия наслаждается прохладным январским днем. Она теребит края шарфа, обмотанного вокруг шеи, убирает прядь влажных от снега волос, щекочущую нос и щеки, а потом замедляет шаги по припорошенному тротуару, чтобы кинуть в пустоту. В кажущуюся только безликой пустоту:

— И музыка зазвучала громче… «Музыка бытия, проникая в меня, творит мир для меня». Хруст-хруст-хруст…

Офелия улыбается, и жизнь улыбается ей в ответ.