Сумасшествие на кругах ада (гет)

Льюис для новых знакомых. Луи для близких друзей. Просто Лу — для родителей. А ты звала меня своим Люцифером. Странная.

— Ведьма! — кричали тебе вслед малознакомые люди, а я знаешь, теперь могу в этом сознаться, был с ними согласен. Теперь ведь уже можно, правда, родная? Разница в том, что они считали тебя актрисой, а мне казалось, что ты действительно можешь колдовать.

Ты не успела понять, но для меня твоя магия была подобна безумию. Я заживо сгорал по много раз на дню, я уже закален пламенем, мне ничего не страшно. И пусть Данте подавится своим адом, я могу расширить все его круги, я могу довести их до бесконечности.

* * *

Неизвестное место, в котором мы оказались, было похоже на заброшенный мир, созданный каким-нибудь сумасшедшим божеством. По крайней мере, так казалось на первый взгляд. Туман, который, кажется, вот-вот рассеется, но этого не происходит, сколько бы ты не вглядывался в сгущающуюся темноту, отблески далекого пламени, на который летят все обреченные мотыльки этого мира и голая земля, на которой не остается никаких следов. То, что это ад, созданный человеком, мы узнали гораздо позже.

Наверное, нас должны были встретить стражи этого мира, но вот только мы не такие уж важные гости, раз на нашем пути в ад никого не оказалось. Ни одного предостерегающего крика, ни единой молитвы за упокой наших душ. И даже некому определить меру нашего наказания. Мы потеряны во вселенной и никому нет до нас дела. Мы пройдем этот путь сами, вдвоем, такая странная пара. Охотник и добыча, палач и жертва. Кто из нас кто?

Мы стоим на выжженной задолго до нашего прихода земле и вглядываемся в далекий горизонт. Возможно, ты видишь там путь к спасению, новую жизнь и новый мир. А я смотрю, и для меня эти багровые краски рассвета отчетливо проливаются твоей кровью на моих руках.

А ты вообще знала, что в аду бывают рассветы, родная? Наверное, здесь бывают даже закаты… или это просто наша разгоряченная фантазия? Довольно изощренный способ сойти с ума, я оценил.

А вот если повернуться к горизонту спиной, то взгляду предстает совершенно другой пейзаж, да такой, что хочется отвернуться с душераздирающим криком. В той части рассвета точно не бывает. Там вообще нет света. Мрачный, серый цвет, который я так не люблю, и который так не идет тебе. Скалы, торчащие лезвием бритвы, политые кровью грешников этого, по сути, безгрешного мира. Беспощадные потоки воды, с осколками льда, замораживающие тех ненормальных, рискнувших шагнуть в их бездну. И пляшущий огонь, от которого невозможно согреться, но зато можно сгореть. К нам это, конечно, не относится, правда, родная?

И пока я смотрел на возможные аттракционы этого мира, ты легкой походкой двинулась прямо в эту серую безнадежную темноту, окутанную туманом. И мне хотелось тебя окрикнуть и попросить пойти в другую сторону, а еще лучше просто вернуться в наш мир, но ты ведь хотела, чтобы я был твоим Люцифером. А я не хотел тебя расстраивать. И Люциферу самое место в аду, ты все правильно решила.

Здесь нет времени в привычном понимании этого слова. Данная субстанция установила тут собственные законы. И, кажется, что только что ты находился в одном месте, а через секунду ты уже за несколько кругов оттуда. Или даже появляется возможность быть везде одновременно. И сгорая в огненном вихре, на самом деле ты просто идешь по каменному пляжу мимо бушующих волн, поднимающихся так высоко, что за ними не видно неба. Или все наоборот, тут никогда нельзя понять, что с тобой происходит в действительности. Здесь есть только одна цель — выжить, потому что умереть в аду было бы непростительно. И в реках крови, захлебываясь, почти не дыша, все равно выживать, и вовсе не назло своим врагам, о нет, наоборот, именно они не дают тебе погибнуть тогда, когда ты уже не можешь думать ни о чем, кроме смерти.

Мы вместе, родная, мы ходим по кругам этого ада, но ни один из них нам не подходит. Что такого мы совершили, что никакая кара не считается для нас достаточной?

Мы уже прошли тех людей, о которых в том смертном, оставшемся позади, мире ничего не известно. Их жалкие души терзают целые рои слепней и ос. Из ран, мешаясь со слезами, капает кровь, которую пожирают клубки червей. Эти ничтожества недостойны нашего внимания. Не смотри на них, родная.

Мы проходим мимо истерично орущих младенцев, и на твоих глазах впервые выступают слезы, но я останавливаю твой инстинктивный порыв кинуться им на помощь. Во-первых, им не поможешь, о чем я не медлю тебе сообщить. О второй причине я решил умолчать: мне абсолютно их не жаль.

Следующий круг и перед нами возникает оргия каких-то существ, в которых с трудом можно узнать людей. Сплетенные клубки их катающихся и визжащих в экстазе тел, вызывают отвращение на грани рвотных позывов. В этом зрелище есть что-то настолько противоестественное, что ты до боли сжимаешь мое запястье своими тонкими пальчиками, а твои зрачки расширяются в ужасе и каком-то болезненном любопытстве. Мне достаточно нескольких секунд, чтобы осознать, почему чье-то сношение вызывает такой ужас. Их голые тела распростерлись насколько хватает взгляда. И в таком количестве они уже перестали быть людьми, их разума хватает только на то, чтобы совокупляться до полного истощения и, возможно, еще одной смерти.

Рядом с подолом твоего платья неожиданно возникает чья-то рука и обхватывает тебя за лодыжку. Ты негромко и в каком-то предвкушение вскрикиваешь и падаешь на землю между двумя отвратительными самцами. В их лицах нет ничего человеческого, в их глазах я вижу животную похоть и жестокость.

Что заставило меня замереть, не давая сдвинуться с места? Возможно, это твое наказание, которое ты должна получить, чтобы продолжить путь. Но вероятнее, это мое наказание: стоять и смотреть, как ты извиваешься между двух гибких тел, кричишь от боли и (я не хочу себе в этом признаваться) удовольствия и не можешь вырваться. И здесь ты просто невинная жертва. Если бы тебя не было рядом со мной, ничего бы не случилось.

Два рыка сливаются в один и ты, наконец, свободна. Ты собираешь все свои силы, всю ненависть и злость и кидаешься на меня, осыпая градом ударов. Я понимаю, что виноват, но вовсе не начинаю вымаливать твое прощение, как ожидала ты, да и я тоже. Просто в какой-то момент я отчетливо осознаю, что сильнее тебя. И с этой мыслью снова швыряю тебя на землю, а уже через секунду чувствую твое безнадежно бьющееся подо мной тело. Рядом я слышу такие же стоны, какие издаю я сам, но мой мир сужается до твоих умоляющих глаз, теплой кожи и запаха дыма от твоих волос. В этом месте вообще все пахнет дымом.

Все остальное смешалось, и в памяти остались только рвущие душу отрывки. Но мы выбрались из той части нашего ада, мы смогли пройти еще один круг. А потом сидели и рыдали, отчаянно содрогаясь, и вымаливая друг у друга прощения. Ты меня простила. И я подумал, что я тебя тоже. Смутно что-то не давало покоя, но я откинул это чувство подальше. И только потом я понял, что жалел о том, что не убил тебя раньше, чтобы спасти от позора.

А дальше мы шли по этим кругам и видели сгорающие заживо души, которые уже молят о полном забвение, хотя и сами знают, что никогда его не получат. Мы прошли мимо кричащих до хрипоты желчных стариков и дородных женщин, с красными от пота лицами. На лбах у них вздулись вены и, казалось, что они сейчас лопнут от напряжения. Затем мимо непрекращающегося столетиями застолья, где мужчины с жирными складками на обрюзгших телах давились плесневелой едой, не в силах остановиться. Их бегающие глаза искали любую пищу, не обращая внимания, что срок годности у нее давно вышел. Жаль, что в аду нет срока годности у душ.

А потом было топкое болото, которое мы преодолели с легкостью, как абсолютно священные существа. С улыбками мы проплыли мимо вскинутых вверх и сведенных в судороге костлявых рук, пытающихся ухватиться за наш защищенный плот. Тебе всего лишь раз пришлось наступить на артритные пальцы каблучком своих туфель, и мы уже выбрались из этого круга.

Мы ходим по этим кругам ада вовсе не для того, чтобы выбраться, мы хотим попасть в самую середину. И лучше я буду вечно кипеть в смоле, чем вернусь к тому, с чего все начиналось.

* * *

Сон, это просто плохой сон. Я с трудом помню, что мне снилось. Языки пламени повсюду, разгоряченная бурлящая кровь, зловонные топи. И бесконечные проходы по кругу. После таких снов многие постарались бы вообще не спать или ложиться только тогда, когда глаза уже просто перестанут открываться. Мне достаточно одного взгляда на левую половину кровати, и я хочу назад, не знаю, что это: чистилище, вечеринка падших ангелов или просто кипящий суп для какого-нибудь людоеда. Но там мне легче, там еще есть силы бороться. И там со мной ты, родная.

* * *

Круги не бесконечны, когда-нибудь мы их пройдем. А сейчас перед нами огненная пустыня и снова рассвет, и ты как завороженная смотришь прямо перед собой. Меня мало интересует природа этого места, поэтому я разглядываю тебя, родная.

Твои волосы, цвета тонкой полоски между небом и землей ранним утром, развевались на ветру, создавая ощущение, что в них играют искорки пламени. Тебе повезло, что ты родилась сейчас. Во времена Инквизиции тебя сожгли бы на костре под улюлюканье бешеной толпы. Хотя, может это не так уж и страшно…

Ведь мы больше не боимся огня, родная?

А он не боится нас. Он подбирается все ближе и ближе, он уже начинает лизать твою нежную кожу, а на твоих губах играет безмятежная улыбка. Все правильно, так и должно быть, ты не погибнешь, крича от боли, нет, родная. Мы пройдем через все круги Дантова Ада, так же, как он сам. Наш печально известный предшественник.

Ты спросишь, почему печально, родная? Он захлебнулся в своем же созданном мире, он отправил туда всех грешников, уже не чаявших вернуться из небытия. Он создал свой собственный ад и оказался его заложником навеки. Где бы он ни находился в данный момент, его пребывания на кругах продолжается до бесконечности, вне времени, вне сознания. Это как раздвоение личности в ином измерение. И его произведение увидело свет, только потому, что это был его последний шанс на избавление. Расчет не верен! Его личный ад затянул за собой весь мир…

Скоро, скоро, родная, мы окажемся в середине. С теми самыми, самыми — они вошли в историю и оказались ее заложниками. Ты смеешься. Я знаю, родная, ты не боишься их участи. Мне жаль тебя разочаровывать: места главных предателей во вселенной уже заняты.

* * *

Я снова просыпаюсь. Холодный пот стекает по спине, кровать на ощупь такая, что можно подумать, что на нее вылили ведро воды. Руки дрожат, когда я с отстраненным интересом подношу их к глазам. А на них кровь. Громкий, безумный смех, от которого звенят бокалы на столе. Если бы я не жил в единственной квартире на этаже, соседи точно уже вызвали бы полицию. А мне то что? Я не испугался твоего убийства, так чего мне боятся? А в ответ на этот вопрос сознание вдруг проносит перед моими глазами бушующее пламя.

* * *

Художник, который бы писал нас с тобой, стал бы самым знаменитым во вселенной. Его называли бы гением. Или, возможно, его назвали бы сумасшедшим и отправили в психушку. С этими людьми никогда точно не знаешь. Ты прекрасна, твои глаза блестят оранжевым светом, твоя хрупкая фигура объята пламенем, а на твоем лице неприкрытое торжество. И я у твоих ног, похож на падшего ангела, которому опалили крылья. Нимба, конечно, нет, боюсь, что если он когда-то и существовал, то эта была просто качественная иллюзия. Иллюзия твоего сердца.

Мне кажется, мы можем танцевать в этом огне, как думаешь, родная? Давай, последний танец на горелых останках падших душ, нас уже ничего не остановит. Мы будем кружить в нашем аду (нашем, конечно, нам ведь больше никто не нужен), пока не кончится эта надрывно звенящая музыка в наших сердцах. Когда мы яростно проносимся мимо отчаянных глаз запертых здесь душ, мы даже не похожи на себя. Взгляни мы на себя со стороны — и сами бы себя не узнали. И это будет продолжаться, пока мы не замрем, не остановимся на последнем издыхании. Огонь не смог нас погубить, так погубим же себя сами. И надо лишь сделать выбор: ты или я. Глаза в глаза, молчаливая борьба. Если перестать, то сердца разобьются на множество мельчайших осколков, которые придется собирать всю оставшуюся жизнь. И после тоже. Родная, мы этого не допустим.

Твои зрачки расширяются. Едва заметное сомнение, но я смог его уловить. Просто я давно тебя знаю, возможно, с момента появления нашей планеты, хотя о чем я? Мы в аду, значит, и мир создан не нами. Я ведь следил за малейшими твоими движениями, еще там в реальности, и ты ни капли не изменилась. Для меня — нет.

Танец прекращается на истерично высокой ноте, это прощание, со мной или с тобой? Ты пока не знаешь ответа, но его знаю я. Люблю тебя, родная. Верь мне, как верила прежде. Без глупой патетики о том, к чему это тебя привело. Просто верь.

И последний хрип замирает на твоих губах, когда мои руки сжимают твою нежную шею. И глаза твои смотрят в небо, на ту полоску рассвета, которая так похожа на огненные кольца твоих волос.

И я пытаюсь идти дальше, но какая-то сила не дает мне сдвинуться с места…

* * *

Меня свергли с пьедестала, а ты оказалась рядом. Ты спрыгнула вместе со мной, хотя я тебя не просил. Попросил бы, но в тот момент, я онемел. Ты поняла без слов, родная. Спасибо тебе, но я не смогу тебя отблагодарить. Твоя кровь на моих руках, во всех смыслах этого слова. Что еще я могу тебе сказать? А чтобы не сказал, ты уже не слышишь…

Почему я совершил убийство? Ты ведьма, не я тебя, так ты меня. Я думал, это поможет мне не сгореть заживо. Не помогает, родная. Прости меня, твоя жертва напрасна, но ты сама хотела, чтобы я был твоим Люцифером.

Мои плечи трясутся, но глаза сухие. Наверное, чтобы слезы, не дай бог, не потушили огонь в моей душе.

А знаешь, родная, я понял: мой плохой сон — это, на самом деле, реальность. Жаль, что ты этого уже не узнаешь.

***

Целый месяц пресса, захлебываясь от восторга, описывала кровавое убийство молодой талантливой актрисы ее любимым человеком. От красавицы осталось только изуродованное тело. Первые полосы газет пестрели фотографиями с места событий. На одной из них стоит красивый молодой человек, который, если бы не безумное выражение лица, был бы похож на прекрасного падшего ангела. И, по слова очевидцев, он бессвязно бормочет что-то об огне, Дантовом аде и Люцифере.

Резонанс в обществе результата не принес. Льюис Боргин был признан душевно больным. Прокурор после суда заявил, что намерен падать апелляцию в вышестоящие суды и наказать преступника. Кому от этого легче?

Не Льюису. Он все еще сгорает в своем огне, не в силах отличить реальность от сна, но уже один. Только о том, что он наказал себя сам, никто уже не думает. Люди жаждут крови? Они ее получат!

И на лице падшего ангела, предавшего самого бога, появляется улыбка, от которой у молодой медсестры в жилах стынет кровь, и она делает последнюю попытку спастись.

А дальше, опять по новой: журналисты, газеты, суд… Они заново пройдут все круги этого ада. И так до бесконечности, ведь наказание Люцифера никогда не заканчивается.