Магия (джен)

Да-с, и настаиваете, что акт исполнения преступления сопровождается всегда болезнию.

Ф. М. Достоевский «Преступление и наказание»

Утро настигло его в постели. Бесцеремонно растолкало, натянуло штаны, серую скучную кепку, майку с надписью «epouvantail» и вытолкало в коридор. Качаясь из стороны в сторону, туда-сюда, как Ванька-встанька, он добрался до чайника, схватился за него ручками, словно тот был заранее приклеен к плите и мог удержать хозяина в вертикальном положении, и, чуть не упав, рухнул на почтенно подставившийся под хозяйский зад стул.

— Какая сегодня на мою голову? — спросил он, пьяно вглядываясь в грязную гладь прямоугольного зеркала прямо напротив своей отёкшей рожи. Стекло замутилось ещё пуще, потом в нем появилось многоожидаемое лицо того, кто должен был в нем отразиться, и вот уже на нашего героя зло и совершенно трезво пялился он сам.

— Сегодня пора протрезветь и пойти на работу, — мрачно сообщило ему отражение. — Ты доволен?

— Кто ж тут будет доволен? — хмыкнул парень. — Хотя так даже лучше. С таким раскладом я уже заскучал. Хорошо, что отпуск кончился.

— Я бы на твоём месте не болтал, а готовил кофе, давай, действуй, никто за тебя это не сделает, — осадило его отражение.

— Да уж, — кивнул и, схватившись за край стола, кое-как принял вертикальное положение.

— Ты что, так и будешь ползать? — разгневанно возопило отражение. — Чему тебя Юлька учила?

— Аааа, ну да, точно, но мне так плохо, что двигаться совсем не хочется, — промямлил он и пошёл в ванную. — Не лучше ли подождать, пока само пройдёт?

— Ага, а как же, только не удивляйся, если помрёшь посреди дороги.

— Оооооо, — глубокомысленно протянул он и скрылся за дверью.

Какое-то время однокомнатная квартира хранила задумчивое молчание. Молчало зеркало, тупо продолжая отражать то, чего перед ним уже минуту как не было. Молчала ванная комната, молчал и чайник, который так и не поставили на огонь, молчали стены, молчали водопроводные трубы, по-утреннему молчали соседи, и даже тараканы и мыши приостановили неустанную деятельность и засели в норках.

Наконец зашумела вода, послышались тихие скромные вопли, сопровождаемые матом, продолжавшиеся не более пяти минут, потом снова наступила тишина, и вот уже врата в мир иной разверзлись, и на волю вышел, хоть и помятый, но достаточно живой, чтобы стоять на собственных конечностях безо всякой поддержки, завёрнутый в синее махровое полотенце, герой.

— Ладно, и это пережить можно, — сказал он, почёсывая бок. — Но почему именно холодная? И эти таблетки? И при чём тут магия?

— А что же ещё? — хмыкнуло зеркало. — И давай уже пошевеливайся, время не резиновое.

Парень достал чёрную пластиковую банку с ухмыляющейся мордой медведя-маньяка на боку, многозначительно держащего бензопилу, сдёрнул крышку и окунулся в её кофейные глубины чистой ложкой (только с виду, на самом деле её если и мыли, то только посредством тщательного вылизывания).

— По-моему, тебе не хватает женщины в доме, — в какой уже раз за их совместное проживание заявило отражение. — Или хотя бы хозяйственного мужчины.

— А на хрена они мне? — в какой уже раз ответил Тихо. — Я и так живу.

— Все и так живут, — оборвало его зеркало. — Да только посмотри на свой хламешник. Сюда даже зайти страшно.

Возможно, "страшно" — не совсем то определение, которое можно было применить относительно жилплощади нашего маленького мальчика 25 лет от роду. Она вряд ли пугала посетителей, проблема заключалась в том, что этим посетителям не всегда удавалось по нему перемещаться.

Как и всякий маг, Тихо собирал все магические штучки, которые только мог найти в городе. Был ли то волшебный магазин или мусорка, из которой торчала какая-нибудь заковыристая штуковина — он не чурался никакого источника. Сначала подобное коллекционирование ни у кого не вызывало беспокойства, пока и без того маленькая квартирка мальчика не сузилась до поразительных узостей и не уменьшилась до поразительных меньшестей. Повсюду, до чего только доходил глаз (а он у среднестатистического зашедшего «типа на пять минут» субъекта доходил до многого), тянулась сплошная полоса хлама. Нельзя, правда, сказать, что наш малыш был лишён в какой-то мере дизайнерского вкуса, по крайней мере, своё обиталище, даже такое помоистое, он смог неплохо оформить. Так сказать, упаковал говно в красивую коробочку и понёс на День Рождения самому себе.

Начнём с единственной комнаты с двухместной кроватью и витражными глазами окон. Здесь количество магического хлама достигало своих наибольших высот и уплывало дальше по коридору в самую кухню. Стены комнаты шли волнами тёмно-красного шёлка; с самого начала своего проживания здесь Тихо прибил эти огромные полотна к стенам и успел уже раз тысячу об этом пожалеть. Ноги его уже не первый год попирали чёрно-красный ковёр, а над головой висела старая грязная люстра со светящимися фиолетовыми камнями вместо лампочек. Свет от них был не первой яркости. Зимой, начиная с четырёх часов дня, Тихо уже не мог читать, благо на заваленном всякой всячиной столе ещё сохранилась лампа на деревянной подставке, дававшая более яркий, нормальный леденцовый свет.

Комната была бы почти пустынна, если бы в ней не валялось столько всего. Из мебели имелись только стол, колченогий табурет, кровать и старый поскрипывающий дверцами (непрерывно, сердито и самопроизвольно) чёрный шкаф. Уже довольно долгое время его никто не открывал (он сам открывался, а остальные просто боялись к нему притронутся, опасаясь как бы ни лишится руки, ноги или какой иной выступающей части тела). На не посвящённых в тайну несчастных, по незнанию потревоживших его покой, он кровожадно хлопал зубастыми дверцами и сыпал гадательными шарами, блюдцами с нарисованными красной губной помадой стрелками, резными досками для вызывания духов, флюгерами, определяющими направление астральных потоков в пространстве, глубокими блюдами с вертящимися стрелками и особыми рисунками на дне, определяющими предназначение посуды и субстанцию, которой её надо было заполнять. Чаще всего использовалась свежая кровь, только что из вен и артерий, живая и горячая или молоко, тоже свежее, прямо из-под коровы или иного млекопитающего существа. Хотя некоторые просто заливали туда спирт, эффект от этого был слабее, зато не надо было долго бегать в поисках подходящего источника, а после использования можно было и употребить. Был там такой хлам, как старые засаленные котлы и свечи из крови и воска, без всякого высшего смысла, только из позерства. Всем же известно, что маги ужасные выпендристы. Было и ещё много всего, но уже не в шкафу, а вокруг, потому что, как и понятно, дерево не резина.

Должна также сказать, что на самом деле магия не такая классная, как её показывают в книгах и фильмах. Не летает магическая братия и сестрия на мётлах, не варит зелья, способные превратить человека в животное и наоборот, не режут маги и растительных младенцем мандрагор, потому что тех попросту не существует. С животными они тоже разговаривать так и не научились, философский камень не изготовили, гадают исключительно ради понтов и развлекаловки, и ни один мертвец ещё не поднялся по велению тёмного мага, может, просто потому, что тёмных магов, как и светлых, никогда в природе не существовало.

Маги — материалисты, нет никого более пессимистичней в отношении чудесного, нежели волшебник.

На полу своего обиталища волшебник Тихо в одну сплошную кучу, огибающую комнату по всему периметру, свалил штуки покруче и подревнее. Пыльные, рассыпающиеся в прах фолианты с жёлтыми и даже какими-то гнилостно-коричневыми страницами. Вечные двигатели с кружочками и сферами, плавно и монотонно проплывающими через плывущие в пространстве кольца, странный зелёный глаз на изъеденном молью гобелене, с обоих концов абсолютно одинаковый и никакой стороне лица не принадлежащий. Шкатулки с красными и зелёными драконами на крышках — в них лежали нефритовые статуэтки и шарики для успокоения нервов и засовывания их себе в мммхы... У Тихо такого места не было.

Чёрный телефон без кнопок и вертушки — по нему звонить сам чёрт руку сломит. Разноцветные картонные упаковки с ароматическими палочками и пузырьки, наполненные благовониями и маслами. Свечи фиолетовые, зелёные, чёрные, красные, синие, розовые, белые, пурпурные, малиновые, двухцветные, трёхцветные, радужные и даже прозрачные, как стекло, плавающие и стоячие, в виде фигурок животных и людей, восковые, парафиновые, гелевые, "голые" и в стаканах, с ракушками, рыбками, животными и человеческими глазами на дне — каких только нет.

Были здесь и мягкие игрушки в неимоверном количестве, подаренные кода-то кем-то, кого Тихо, наверное, вспомнил бы, если бы не амнезия. И полезные вещи, такие как зеркало, с системой записи всего, что попадает в его ракурс, и системой, передающей изображение прямо в голову хозяина. Очень удобная вещь в случае, если вас грабят, но очень надоедливая, если вас не грабят. Поэтому если уж купили — приглашайте воров.

Какие-то многоярусные обручи со звёздами подвешенные к потолку, маятники в виде птиц, настенные деревянные часы-домики отбивали какофонический ритм нескладного оркестра, высокие старинные часы с латинским циферблатом выкатывали на серебряное блюдечко металлических человечков, которые, сойдясь стенка на стенку, кружили в вальсе и удаляются в чёрные ворота своих готических замков.

Картины неизвестных художников, простенькие и аляповатые, гравюры и натюрморты, маслом, тушью, даже женской косметикой, карандашные наброски везде, где только можно. Сам Тихо рисовать не умел, ему, наверное, в детстве медведь на руки наступил (да и вообще основательно по нему прошелся), зато он отлично умел собирать плоды чужих трудов, и все его немного-, но и не малочисленные знакомые художники активно поставляли ему копии и даже порою неудачные оригиналы своих творений, которые и выкинуть было не жалко.

Величественные небоскрёбы литературы, научной и развлекательной, познавательной и пустой как разбитое корыто. Много утопической мысли про идеальные города, страны и миры. Классика, много новенького, учебники по гаданию на всём, что шевелится и не шевелится, расширенная энциклопедия духов эфирных и обитателям ада Минокуры, справочники по лекарствам, словари, мифы, сказки для тех, кому хочется всю ночь тянуть одеяла на нос и отбивать зубами развесёлую чечетку, пока не собьется эмаль, и зубной врач не расправит крылья в приветственных объятьях деньгососущего вампира. Море журналов, брошюрок, каталогов мебели, безделушек, сувениров, одежды, украшений и косметики.

Под потолком крутился горящий красным светом квадрат из янтаря, в два округлых окна с витражными стёклами лился разноцветный свет. У попавшего сюда создавалось ощущение мрачной уютности, так как, несмотря на кучу вещей, разбросанных там и тут, Тихо умел быть аккуратным, свои вещи он складывал в маленький комод, единственную, кстати, поверхность, не занятую грудой барахла. На нём он писал свои фантастические рассказы — несуществующие причины, из-за которых ежедневно опаздывал на заработок звонкой монеты и шершавой ассигнации. Под его скрипящим пером рождались поистине шедевры бредового стиля. На дорогах его давили машины, придурковатые старушки предрекали скорый А пока Лип-Сис, с небес на голову валились градом кирпичи, сосульки и строители, лифт застревал на полпути к поверхности земли, ключ ломался в замке и клинил дверь, соседи сверху топили нещадно, а белые кролики заманивали в свои бездонные норы, на дне которых непременно оказывалась очередная волшебная страна. К слову сказать, давили его редко и не до конца, придурковатые старушки отсутствовали на пути его не менее придурковатой жизни как класс, ключ как на зло всегда оставался целым и выходил так же безропотно, как и входил (хотя Тихо и старался втолкать его покривее), а лифт, зараза, падал, но на первом этаже неизменно тормозил и злобно похихикивая, распахивал дверки. Прибавим к этому, что и кролики, если и появлялись в его жизни, то только в виде рисунков в блокнотиках. Не было у него и соседей-водяных (снизу жил поэт и по совместительству псих Вадик, слева Юлька — ведьма и просто хорошая девушка, а сверху обитала очкастая фрейлина с копной каштановых волос, зарабатывающая на жизнь в лабиринтах и закоулках юриспруденции, которую Тихо боялся как огня, ибо законы не признавал и вообще считал их происками тёмных сил).

И никто никогда не слышал от Тихо простой как ситцевые трусы правды о помятой похмельной роже в мутной зеркальной глади, о незнакомках и незнакомцах, обнаруживаемых в складках одеяла и исчезающих так же незаметно, как и появились, оставляя лишь засосы и синяки на его бледненьком теле (ну, и иногда горку немытой посуды в раковине). Тихо никогда ничего не помнил о том, что было вчера, сам был твёрдо уверен, что ведёт тихую мирную жизнь, но и не удивлялся, когда обнаруживал, что слегка заблуждается.

Нельзя сказать, что так оказывалось каждое утро, о, нет, порою он просыпался и оказывалось, что всё действительно так, как он и предполагал, никого не было рядом, а в голове не гудели поезда и кузнец не стучал о мозжечок молотком, выдалбливая очередной меч, но тогда он заворачивался в кокон из одеяла и, сжавшись в позе зародыша, тихо постанывал и подвывал от тоски. Ему казалось, что сегодня он обязательно умрёт, и всё закончился, и умирал, — а как же! — чтоб проснутся вообще непонятно где, но точно не у себя дома.

Думаю, и говорить не надо, что наш герой страдал хроническими провалами в памяти (причём не спонтанными, а наступающими через строго отмеренные промежутки времени, то есть каждое утро он очухивался с пустой головой), а потому вся его маленькая квартирка была обклеена записочками различного содержания, типа: тебя зовут Тихо, ты маг (P.S. вспомнить, что это значит!), ты работаешь стражником на западных воротах, и так далее с обязательным точным маршрутом до места работы, чтобы не заблудиться.

Разумеется, что-то в его памяти всё-таки задерживалось, например, он никогда не забывал про вдолбленное в самое подсознание чудесное искусство магии, но не всегда помнил, что он вообще умеет колдовать. Иногда его памяти даже хватало на несколько дней, и тогда он ходил совершенно несчастный (как это, я ещё что-то помню?).

Он всегда носил с собой блокнот со списком своих коллег и начальства, на всякий случай прилагались даже фотографии и основные приметы и особенности для точного опознавания. Если он просыпался где-то в незнакомом месте, на указательном пальце левой руки всегда имелось путеводное кольцо. Это кольцо без всякого его посильного участия приводило Тихо домой, где его встречала радостная надпись на двери, сообщающая, что да, вот тут-то он и обитает, голубчик, а рядом с радостной надписью ждала заботливая соседка Юля. В квартире же его уже поджидали записки и верх оповещения — то самое зеркало на кухне. Друзья периодически звонили ему, чтобы сообщить о том, что они его друзья, это даже вносило какую то свежесть в их общение, каждый раз они знакомились заново, при этом, разумеется, опуская все подробности о себе, всё равно завтра маг опять их забудет.

При всей его ненормальности, люди неплохо относились к Тихо, возможно, их сражала наповал его убойная забывчивость. Жизнь для него всегда была в новизну. Сделаешь ему гадость, он погрустит, а на следующий день опять тебя обожает.

Но сейчас в этой самой жизни что-то произошло. Вот уже почти неделю бедный Тихо ничего не забывал, он не просыпался на другом конце города в мусорном ящике, не обнаруживал себя распятым вниз головой на дереве с пентаграммой на заднице, не заставал себя под ледяными струями приводящего в чувства душа, никто не обнаруживался под боком в его или какой другой постели или на [выбирайте сами]. Никто его не материл, обнаружив у себя на пороге, забытые приятели не приводили его в чувства под лучами радостной солнечной улыбы, а синяки, которые он где-то умудрялся зарабатывать, давно рассосались и пропали бесследно. Всё это исчезло, и его жизнь приобрела целостность и опустела. Теперь каждое утро соседи, кипятясь и брызгая пеной, слушали его ужасающее вытьё и гомерические стенания. Но, к счастью, отпуск закончился, и Тихо с великой надежной смотрел в будущее, моля память стереться как-нибудь в ближайшие дни.

За эту неделю он неплохо освоился в своей жизни, познакомился со старыми друзьями и почерпнул много нового о самом себе и о своей амнезии.

Теперь же он собирался идти на работу, чтобы воочию узнать, кто такие его соратники — стражники, и хорошо ли они к нему относятся.

Для начала несчастный Тихо приготовил себе помои под названием "растворимый кофе", съел пару пирожков с вишней, оставленных на столе заботливой Юлей, аппетитный рогалик, усыпанный орешками и глазунью и, заев всё это миской клубники, уже в более благоприятном расположении духа, вновь направил свои стопы в единственную комнату. Там выковырял из хлама на полу пистолет одиннадцатого калибра, вдетый в кобуру, который в своей жизни использовал раза два, не больше (зато всегда попадал точно в яблочко, точнее в зад (не свой!)).

Хотя кто знает, что он делал неделю назад, если даже ему самому это было неизвестно?

Вот такой он, наш маленький мальчик Тихо, одиноко проживающий в небольшой квартирке на Плетеной улице в доме номер 45-Б. Его крошечная кухонька вселяет жалость, несмотря даже на то, что в ней почти повывелись тараканы и царит тишь да гладь. Его бирюзовый чайник по утрам и вечерам мерзко свистит тоненьким голоском, возвещая о своей готовности к труду и обороне, и желчно брызгает из носика кипятком. Обои хрустяще отклеиваются от стен, а штукатурка сыпется с потолка весёлыми снежинками (У Тихо всегда зима!). В длинном тёмном коридоре от комнаты в кухню и обратно нас подстерегает круглый сто лик на тонкой ножке. Всякий проходящий непременно наталкивается на него, благо на нём стоит только медная ваза с алюминиевыми розами. В этом доме светло только на кухоньке, здесь шторы ярко-оранжевые, жизнерадостные, люстры нет, вместо неё лампочка под полукружным покровом — красота.

Последний штрих. Последний, после чего я вцеплюсь в этого ангелочка мёртвой хваткой и толкну его под ближайший троллейбус. Маги колдуют одеждой. Шмотки для них немаловажны, голый колдун никогда ничего не начарует, да и тряпки тут нужны особенные, заряженные силой и статическим электричеством. Поэтому к магической братии всё время всё липнет. Энергия проходит через тело колдуна и выводится наружу посредством любой металлической палки. Вот и вся тонкость творения магии. Ничего интересного. Главное обзавестись подходящим телом (а оно не у всех для колдовства подходит) и закончить магический институт. Там-то и выдают все эти волшебные трусы, шапочки, сорочки, юбки, рубашки, блузочки, балахоны, колготки и так далее. Вообщем, не слишком-то это приятно — быть волшебником: всю жизнь носишь одни и те же шмотки, а когда устраиваешь постирушку, будь готов к тому, что тебя замочат враги прямо рядом с пенным тазом. А у магов, как правило, врагов как амбиций — немерено.

Но был и ещё один нюанс. Магам приходилось много пить и временами употреблять наркотики, чтобы поддерживать в себе силу. Поэтому они редко глотали что-то неалкогольное, выращивали в горшках коноплю и прочие наркотические травы, а в аптечке у них всегда имелась пара доз морфия или чего ещё.

Почему именно от этого всё зависело, Тихо было не интересно, поэтому он и не спрашивал. Скажу вам по секрету: никому это было не интересно кроме тех, кто магической силой не обладал. Вот они-то это с радостью изучали и даже в чём-то преуспели. Но об этом позже.

Последнее время в магической среде стало модно встраивать в свои тела всякие чипы, проводки, чтобы антенны торчали из башки, а в тоненькой ручке сидел целый военный комплекс бронебойных орудий. Теперь маг был не маг, если у него в рукаве не прятался электрошок и пулемёт, а в глазах не сидело по лазеру. Тела, и без того утыканные пирсингами, как ёжики иголками (тоже необходимость, металл ведь), теперь содержали в себе по меньшей мере килограмм железяк и ещё обещали столько же принять на днях. Всякие наногадости обретались где-только можно и не можно. И всё это было, кстати, не только выпендрёжем, как могло показаться на первый взгляд. Большое количество проводящих металлов в теле обеспечивало увеличение зарядов силы в несколько раз. Проводки, выделяющие личное электричество, усиляли действия более тонких полей и таким образом маг мог колдовать, не используя всяческих палок и даже одежды. Хитроумные разработчики даже придумали особые батарейки, способные заряжаться магией.

Прицепив кобуру к поясу, Тихо выскользнул в подъезд. На заплёванных ступеньках обретались, кажется, знакомые. По крайней мере, Тихо они явно знали. Здесь пахло дымом и тухлой квашеной капустой, где-то кто-то азартно крыл друг друга матом, на пролёт выше орала музыка, и демонический голос что-то непонятно наяривал в туманной чехарде здания, снизу кто-то радостно что-то рассказывал про самого Тихо. Спускаясь вниз (лифт опять уронили, ибо из-за зелёной рваной гармошки доносились далёкие и сердитые голоса рабочих) Тихо прислушался, от любопытства он даже чуть не захихикал, но вовремя взял себя в руки, а руки в зубы (привычку грызть ногти, Юля, как ни старалась, так из него и не вытравила), продолжил свободное падение в золотом молчании. Небритый парень с тюбиком синей краски в руках и маниакальным блеском в глазах сообщал приятелю — высокому, стройному юноше в домашней фиолетовой майке и живописных розовых тапочках-свинках, что не видел Тихо уже несколько дней и, судя по вою по утрам, он уже несколько дней пребывает в тяжёлой депрессии и скоро опять начнёт ломать мебель и заливать его (парня с тюбиком) кипятком.

Тихо это несказанно оскорбило. Словно говно, о котором вспомнили, он возник перед ними «вот и оно» и сердито заявил:

— Нет у меня никакой депрессии, мебель я не ломал и никакого кипятка на тебя не лил. Что ты несёшь?

— Ну-ну, не лил он, — хмыкнул тот.

— Ну, может быть и лил, — признался Тихо. — Но я не помню.

— Эээ, какой везунчик, пакость сделал и нормалёк, старушку топором зарубил, а как бы и ни причём? — порадовался за него второй.

— Старушку? — ужаснулся Тихо. — И её тоже я?

— А как же, — мстительно поддакнул художник. — Каждый день трупы находим.

Затем подумал немного и исправился.

— Пардон, через день. Вали уже, куда шёл.

— Точно, у меня ж работа, — вспомнил Тихо. — Кстати, я последнее время перестал забывать. Волнуюсь...

Двое в ужасе остолбенели и приобрели меловую бледность.

— Значит, обои можно не клеить, — уже, когда Тихо покинул подъезд, вынес вердикт первый.

— И штукатурка ни к чему, — согласился второй.

В 9 часов утра Тихо вышел на тропу войны. Он был вооружен, сердит и очень опасен. Соколиный взор временами застилало сонной пеленой, один глаз — вполне обычный, серый, то и дело намеревался закрыться и продолжить видеть сны, а другой упорно делал вид, что он вообще зря появился на свет — от глаза в нём было только название, друзья говорили Тихо (хотя он уже и не помнил) что бельмо там было уже тогда, когда они его нашли. Из-за этого он неважно видел и ему приходилось носить очки (в тонкой полупрозрачной фиолетовой оправе). Посох он в кои-то веки оставил дома, решив проверить установки в своем теле, хотя и продолжал сомневаться, что они в нём действительно присутствуют. Мало ли что тебе говорят знакомые. Но какая опасность может ему угрожать на работе? Интересно узнать, чем он там вообще обычно занимается?

Город Орион, как и всякий большой город, живо существовал как в дневные часы, так и в ночные. Здесь одна мешалась с другой всячиной.

Порою сюда забредали маньяки, убийцы и сумасшедшие, и тогда на дорогу борьбы с преступностью выходили они — бравые стражники славного города. И всегда проигрывали. Зато без обид и претензий. Вчерашние маньяки, убийцы и сумасшедшие охотно пополняли их ряды.

Когда-то таким же образом они охомутали и самого Тихо. Однажды ночью, где-то во 2-ом часу, когда делать было откровенно нечего, в самое скучное новолуние на свете, когда стражники нагло сопели в две дырки, а монстры во рву привычно покуривали махорку, поглядывая на скучное беззвёздное небо, со смотровой башни западных ворот пришла депеша в виде булыжника с приклеенной запиской, что за огибающей Орион речушкой, в самом начале густого, седеющего леса, ходит-бродит некая персона и чего-то там с ней не всё лады, ибо персона посверкивает, помигивает и явно собирается шандарахнуть в воду изрядным количеством вольт. Общим советом разбуженных и оторванных от курения стражей и монстров было решено сбить неопознанный сверкающий объект посредством снайпера, коим был Ю — выходец северных краёв, бледный, добрый, белокурый парень с выбитыми передними зубами.

Но сбить НСО** они так и не успели: явно помутившись рассудком, псих вошёл в воду, и тут им всем окончательно стало ясно, что скуке пришёл конец. Больше никогда добросердечные монстры не курили махорку, теперь их уделом было нюхать цветочки в садах блаженства и глядеть, как резвятся средь деревьев вечные монстрячные девственницы. В канализации сдохли черепашки-нинзя, трупики крыс устлали поверхность сточных канав и вся та органическая и неорганическая гадость, которая десятилетиями мирно покоилась на дне, поднялась, как морское чудовище из глубин, и напугала не одну сотню мирных граждан своими тошнотворными запахами и не менее тошнотворными видами.

Через месяц тяганий амнезийного паренька с фиолетовыми волосами и бельмом на глазу, у которого обнаружились неплохие магические способности, по ментовкам и психиатрам, его отдали на попечение той самой страже западных ворот. Те сначала хотели утопить его во рву, потом напакостить по полной, но когда обнаружили, что парню хоть бы хны и каждый день он приходит к ним счастливый и приветливый, как весеннее солнышко, пыл их несколько угас, а потом они и вовсе вдруг прониклись к нему неким подобием дружбы и любви и стали ему настоящей семьёй. Периодически кто-то из них приносил ему домой поесть, вытаскивал белого как полотно и с синяками под глазами Тихо из кровати, заботливо кормил с ложечки кашкой или фруктовой смесью и оставался до утра, чтобы всю ночь читать несчастному мальчику сказки как семеро козлят... Причём козлят это глагол. Так у них и повелось. Мимо его дома пройти не мог никто, и все заходили «типа на пять минут».

В расположении улиц у Ориона было туговато, это не был идеальный город Классицизма и вообще идеальным городом мог быть назван только в другой жизни и при других понятиях о идеальности. О том, где обитает та или иная улочка, или даже уличище и площадь знали только местные жители, да и те прожили здесь не первый год, чтобы хотя бы разобраться, где тут лево, а где право. Обычно, как на зло, лево оказывалось там, где перед, а право там, где лево. Получалась полная путаница со сторонами света, дома, казалось бы, бродили с места на место, так стремительно они терялись из виду у отвлёкшегося прохожего. Раз повернулся, а той высотки уже как не бывало.

Как здесь жил Тихо с его патологией, было вообще непонятно. То ли он с рождения был наделён особым даром ориентации в запутанном пространстве, то ли его фортуна всё ещё не догадывалась, что к нему можно повернуться задом.

Помогла она ему и сейчас. Не прошло и полвека, как он уже стоял у западных ворот. Здравствуйте, я ваша тётя! Что же это за мальчик такой? Все теряются, и остаток жизни проводят в поисках дома, на каком-то там углу, где по всем памятным приметам на 5 этаже должна находиться родная квартира №145. А этот, раз, и вот уже на месте. Встречайте господина Тихо! Редко когда в здравом уме и твёрдой памяти. О, как же вам повезло!

Этот город — не похож ни на какие другие. Здесь жизнь бурлит и никого здесь нет. Это зеркало в зеркалах, в нём может таиться всё, что угодно.

Тихо вышел на проторенную солнышком и жёлтыми кирпичами дорожку и, весело посвистывая, зашагал прямо к маленькому входу, охраняемому двумя статными солдатами.

Один был блондином, с гладко выбритым лицом и весёлыми глазами, другой черноусым, с каким-то вечно озорным выражением глаз. На них были красно-чёрные мундиры, чёрные штаны и красные тюбетейки.

— Приветики, — крикнул он им загодя. — Как настроение?

— Как обычно, — ответил черноусый. — Жарко. Пивка бы холодненького. А ты Тихо сегодня, что-то не шугаешься нас. С чего бы это?

— Военная тайна!

— Да? — улыбнулся бритый. — Ну, тогда заходи.

— Ну, тогда захожу, — кивнул Тихо и скрылся за дверью.

За дверью оказался тёмный, скучный коридор. Тихо быстро нырнул в первую попавшуюся дверь и не прогадал. Это была небольшая комнатка с высоким белым потолком и застеленным зелёным ковром полом. Вдоль стен тянулись вереницы шкафов и комодов, ящиков и тумбочек, повсюду висело оружие: катаны, арбалеты, веера с металлическими заточенными пластинами, пистолеты, револьверы, автоматы, снайперки, гранаты, глефы, музыкальные инструменты со встроенным огнестрельным или холодным оружием и многое другое.

Здесь также стоял огромный кальян, выкрашенный в золотой цвет и разукрашенный цветочками и клыкастыми слюнявыми монстриками, резвящимися на лугу. Тумбочки и комоды были уставлены стеклотарой. С этой стеклотарой и тем, что некогда в ней содержалось, много было проблем. Сначала стражники опустошали её, а потом кидались бутылками в особо разленившихся коллег. Как следствие здесь была ещё одна комната, исполняющая роль медпункта. Там работал чудный дядя Кир с белыми как снег волосами, постриженными сикось-накось и по жизни торчащими в разные стороны. У него всегда было дымно, никто никогда не видел его без сигареты во рту или хотя бы в руках, в ушах у него висели серёжки в виде красных капель, а под своим белым, великоватым ему халатом он носил кожаные брюки и разноцветные футболки с цитатами из общеизвестных литературных произведений и кино. Любимая среди них была «Почём опиум для народа?», так как она не только безумно нравилась ему, но ещё и служила негласным вопросом для аптекарей и торговцев. Все стражники были поэтами, а что есть поэт без наркоты?

«Первым делом, первым делом самолеты. Ну а девушки, а девушки потом». Но сейчас первым делом оказался поход в медпункт. Надо бы заглянуть, посмотреть, а точнее подышать. Лишний никотиновый дым в лёгких магу не повредит. Да и тест на количество кислорода в помещении совсем не помешает. А то ещё помрёт ненароком их врач-патологоанатом. Что им тогда делать? Другого такого с металлоискателем не сыщешь. Кир, к слову, поддался влиянию новой моды. Его татуировки отличались от обычных тем, что в них содержалось большое количество особого металла, не имеющего даже названия (учёные всё никак не могли решить, какое же имя ему дать). Эта прелесть, при особом сокращении мышц, становилась твёрдой как адамант и образовывала что-то наподобие брони. Броня сохраняла врачу последние остатки душевного равновесия и способствовала подавлению нервозности, к которой тот в некоторой степени был склонен.

Нет реальности обыденней на свете, чем обнаружить себя средь бела дня в сточной канаве со вспоротым брюхом и наполовину выеденным лицом. Кто только не водился в с виду дружелюбных массах горожан. По правде сказать, в Орионе всё время кого-то убивали. Мафия, психи, сбежавшие из сумасшедшего дома, по легенде стоящего где-то глубоко в лесу (все проблемы Ориона начались именно с постройки этой больницы. Создали её очень давно, поговаривали, что все, кто туда попадал, в нормальную жизнь уже не возвращался, и даже тамошние врачи уже не люди, а чудовища, проводящие над больными ужасающие эксперименты). Эти рассказы развлекали стражу, охраняющую Орион долгими осенними ночами, когда они жались к друг к другу, кутались в клетчатые плащи — фирменное позорище ночных охранителей, покуривали и побулькивали чаем, кофе или коньяком в разноцветных заковыристых флягах, которыми никогда не чурались померяться: у кого круче?

Зимой они почему-то раздевались, ходили так, словно на дворе весна, на клетчатые плащи делали «фи», не отказывались разве что от шарфиков и перчаток и гордо объявляли, что они непьющие. Считалось, что согреваются они за счёт рва, который никогда не замерзал, так как в него подавали кипяток. Монстров, живущих в нём, это устраивало: как и все холоднокровные существа, они тепло любили и жаловали, а стража грела ручки, ножки и прочее-прочее, протягивая над исходящим от воды паром.

Весной, отморозив задницы, они внезапно хватались за грелки и дружно валили на больничный, считая, что в такое чудесное время непрошеные гости просто не найдут у себя достаточное количество наглости, чтобы заглянуть в город на огонёк. Это был самый преступный период как на окраинах, так и внутри города — тамошняя стража тоже была вовсе не против поболеть. Поэтому на улицы выходили добровольцы в виде восьмидесятилетних стариков с вениками наперевес и ещё более-менее прямо ходящих пьяниц. Хотя на самом деле всё было не так. То были профессиональные маги, замаскированные под пенсионеров, всего несколько небольших групп, но и этого более или менее хватало. Ребята же наши кайфовали, валялись в постельках до вечера, а вечером, пока типа никто не видит, забыв про кашель, насморк, боль в горле и сорокоградусную температуру, шлялись по клубам, с виду совершенно здоровые, но упорно продолжающие уверять друг друга при случайных встречах, что буквально ноги уже не держат, глюки играют в пинг-понг, и пора бы заказывать гроб и землю на кладбище покупать, пока цены не выросли.

«Последнее время рождаться дешевле, чем умирать, — иногда начинал жаловаться Кир. — Одно радует меня, что когда я откину копыта, даже тёща прольёт над моим телом искренние слезы, потому что на моё кремирование деньги с неё тоже потребуют».

Кир уже почти двенадцать лет был женат, имел двух детей и кучу родни, как со стороны супруги, так и со своей. Складывалось впечатление, что всю эту живую, разномастную ораву он терпеть не может и проклинает тот день, когда его угораздило предложить руку, сердце и кошелёк какой-то белобрысой мымре, которая казалась ему прекрасной принцессой и его единственной любовью на века и тысячелетия, пока бракоразводный процесс не разлучит их. Первые пять лет Кир с ужасом в глазах и титанической стойкостью хранил жене верность, а потом сам не понял, почему сдался врагу. Пару раз он даже порывался бросить жену и уйти к другой, но та вставала в эффектную позу, трясла свидетельством о рождении их детей, самими детьми, и визжала как сирена, сотрясая мебель, дом и слабую психику мужа.

Печальный, как рыба-солнце, Кир вплывал на следующий день в свой кабинет и всем подряд втихаря, выдавая за нормальное лекарство, впихивал слабительное. Слыша чей-то топот, направляющийся к туалетам, он улыбался и потихоньку приходил в норму.

— Скажи мне, друг мой Тихо, — как-то раз обратился он к парню. — Почему у тебя нет детей?

— Откуда ж мне знать? — пожимал тогда плечами тот. — Может и есть, я ж не помню. Я великий девственник. У меня каждый раз как первый и последний.

— Мне бы твою амнезию, — мечтательно улыбался Кир. — Вот зачем я ей сдался? Она получает больше меня, всё время говорит, что я не мужик. А сама постоянно жалуется, что у неё на работе все уроды, палки ей в колёса вставляют и она такая вся несчастная, как мим в лучшей трагедии. А мне моя работа нравится. Вот и шла бы к мужику. А я-то тут причём? Вон в природе самки сами своих детёнышей выращивают.

К детям у него с самого начала никакой особой любви не проявилось, отчего иногда его охватывал непередаваемый ужас. Это случалось всякий раз, как он представлял себе ту картину, которую частенько рисовала его жена, чтобы добиться от супруга, того или иного безумно нужного пустяка для себя любимой. По её словам, дети у них были подвержены жестоким депрессиям из-за нехватки отцовского внимания и могли в будущем стать наркоманами, преступниками или того хуже.

Последней любовницей Кира, о которой Тихо было известно, была Полина, высокая белокурая девушка с тёмно-голубыми глазами. Она как-то заходила к нему на работу. И даже строила Тихо глазки, а он улыбался ей и болтал без умолку, словно говорящая кукла, которую хорошенько завели, вставив в спину золотой ключик. Кажется, он наболтал кучу всякой глупости, но она смеялась, у неё был очень приятный смех, и Тихо просто не мог остановиться. Всё кончилось тем, что она совершенно забыла про Кира. Несколько недель Тихо усердно одаривал её всякой всячиной. Пару раз с ней переспал и забыл как прекрасный сон, который сладко снится, но к утру теряет и вкус, и цвет. Она быстро бросила его, потому что он был ненормальный, а он и не заметил.

Тихо не постучавшись, нажал на ручку и толкнул дверь. На крутящемся стуле в клубах сигаретного дыма печально застыла белая фигура врача на все руки и ноги.

— Что случилось? — поинтересовался Тихо, переступая порог, морщась от едкого запаха и устраиваясь на краешке стола.

— Она опять беременна, — пальцы Кира прошли сквозь волосы и обхватили голову, словно он боялся, что та сейчас отвалится или взорвётся. — Не понимаю, как это получилось.

— Ну и что? — хмыкнул Тихо. — Одним больше, одним меньше. Ты попал, брат. Я вижу твоё будущее. Внуки, потом правнуки. Кто-то из них пошёл по твоим стопам и стал врачом. А у тебя кости ломит, и ходить всё тяжелее. Врач называется, но медициной против старости не попрёшь. Хорошая жизнь, как у всех. Считай ты уже покойник.

Тихо скрестил указательные пальцы в виде креста. На лице его играла издевательская улыбка.

— А, ну да, я ещё забыл про геморрой и этот хронический... Как его там? — добавил он поспешно.

— Хех, — выпрямляясь, усмехнулся Кир, вытащил из стеклянной пепельницы тлеющий окурок и затянулся. — Это ты сейчас говоришь с таким презрением. А потом у самого будут и внуки, и газета, и ломота в костях. И геморрой. Я тебе гарантирую.

— Нет, — уверенно замотал головой Тихо. — Я умру в суете, в беготне, в радости и в молодости. Или вообще никогда не умру. Да, второй вариант мне нравится больше.

Он злорадно ухмыльнулся и, крутнувшись на пятках, направился к стеклянному шкафчику.

— Я кое-что возьму у тебя, — сообщил он.

— Бери, — кивнул Кир и тут же, переполнившись любопытством, вытаращился на приятеля. — А чего это ты сегодня такой помнящий? Прямо начинаю сомневаться в твоей амнезийности.

— В том-то и проблема, — доставая из незапертого медицинского шкафчика бинт. — Я поэтому и зашёл.

Он принял предельно страдальческую позу.

— Я уже неделю ничего не забываю. Было время, чтобы почитать про старых друзей.

— Не забываешь? — восхитился Кир. — Так это ж... Ооооо, слава богам, больше не надо каждый раз представляться и всё тебе тут показывать, да разжевывать.

Он, кажется, совершенно забыл о беременности жены и теперь был готов чуть ли не отплясывать вокруг Тихо польку.

— Что же тут хорошего? Нет, мне правда это не нравится.

— Что, — Кир лукаво улыбнулся. — Не нравится нести ответственность за жизнь?! — он рассмеялся. — Вот ты и попался. Считай, это твоя кара.

— За что? — удивился Тихо, снова устраиваясь на столе. — Я великий праведник.

— «Все мы монашки», — хмыкнул Кир. — Но тебя это лучше не делает. Давно пора пожить с памятью, а то я иногда на тебя смотрю и диву даюсь, что за придурок тут ходит.

— Чего? — теперь Тихо старательно наматывал бинт на запястье, которое вчера сдуру порезал, решив расстаться с жизнью молодым и красивым. Старый бинтик валялся рядом с ним на белой покрытой лаком столешнице.

— Того!

Кабинет Кира был не самым маленьким. Здесь было всё необходимая для оказания первой помощи в сложных ситуациях типа: «у вас в животе забыли меч» и «человечина, нашпигованная пулями — наше фирменное блюдо». Здесь не было тиховских складов всякой всячины, царила стерильная чистота и сверкающая белизна. Только было слишком дымно и пахло ароматическими палочками с запахом кокоса. Первый раз попав сюда, каждый с непривычки начинал кашлять и тянулся к окну или форточке, чтобы спасти свою шкуру (и нос в частности).

— Ну ладно, — откладывая бинт в сторону, сказал Тихо. — Я пошёл.

— Вали, — благодушно кинул Кир.