Мы падаем вверх (гет)

1.

Звездой.

Каждое утро начинается одинаково.

— Моя госпожа!

Спокойно. Пальцы Четверки — утлой лодочкой в кровавом шелке волос, и раздражение — волной гнева. Я дергаю головой, и кропотливая работа служанки — насмарку.

— Кто так делает?! Я тебя спрашиваю, кто?

Девчушка что-то мямлит, комкая передник с четырьмя вышитыми сердцами, и глаза — совиные, огромные и испуганные.

— Поди отсюда.

Четверка — быстрой тенью прочь от света факелов. Зеркальная поверхность отражает надменное красивое лицо — мое. Овальное лицо с изящными чертами: накрашенные красным веки и карие глаза, тонкие черные брови, изломанные в усмешке губы, где помадой посередине нарисовано сердце.

Красная Королева.

Нет, тело в пышном черном с багровым платье — не оглоблей в телеге, но чуть полными формами, что придает ему большую пикантность. Шнуровка корсета затянута так туго, что глубокий вдох — несбыточной мечтой для меня на целый день. Волосы — кровавым пятном на бледном полотне лица, и ветер треплет их, уложенных в высокую прическу, холодя открытые плечи, на которые накинута тонкая белая ткань.

— Госпожа, вас ждут в зале.

На этот раз вместо Четверки появляется Восьмерка — решительно чеканя шаг, что совершенно бесполезно в комнате, где полы устланы алым ковром.

Поворачиваюсь, окидывая взглядом того, кто осмелился торопить меня. Он боязливо косится на меня — худой, как палка, волосы — растрепанной соломой по плечам, водянисто-голубые глазки — искаженным в воде отражением страха.

Я не отвечаю, в последний раз удовлетворенно глядя в зеркало. Восьмерка идет впереди, и двое слуг распахивают передо мною высокие двери.

Резное кресло на возвышении пустует — отделанными драгоценностями спинкой и краями подлокотников. Со всех сторон слышатся шепотки, но когда я оказываюсь на троне, комната — накрытым куполом помещением, мертвой тишиной склепа.

— Госпожа!

Голос — подобострастным шорохом серой крысы, когда тусклые лучи солнца — неясным мутным туманом в витражные окна, отбрасывая на пол неземной нездешний свет, слишком чистый для зала, что утопает во лжи и бесчестии.

— Мы обнаружили шпиона, Королева! Он подслушивал.

Толпа людей расступается, когда трое Семерок волокут к подножию лестницы у моего трона связанную фигуру. Слышатся сдержанные смешки — наслаждением беспомощностью жертвы и своей вседозволенностью.

— И кто же это?

— Тройка Бубен, Королева. Говорят, госпожа, что Бубновый Король решил затеять новую войну.

Я фыркнула: неужели ему мало оказалось недавнего поражения? Обвела взглядом собравшихся. Многие из тех, кто здесь находился, могли бы называть меня доверенными лицами, но таких не было ни одного. Я не верю никому, кроме одного, который был далеко отсюда. Ну, разве что еще Десятке, фигура — застывшее на страже бдительное изваяние, что отмечает взглядом каждый поворот головы людей.

Я лениво поигрываю прядью волос, выбившейся из прически, и смотрю в глаза невысокому сутулому пареньку, чьи волосы — светлое дерево моего трона, а радужка — плененное вокруг зрачков серое облако.

— Ну и что же нам с тобой делать? Неужели успел что-нибудь узнать? — усмешка — болезненным оскалом, скулы костенеют.

Пленник молчит, и я продолжаю:

— Как думаешь, твой Король сильно обидится, если я вдруг прикажу спалить одну из его деревенек, Красный Ромб?

Превосходство — пьянее и слаще любого из вин, осознание своей собственной силы — будоражащим кровь коктейлем.

— Не хочешь со мной разговаривать? Что же. Жалко, что Валет отбыл из замка. Думаю, он бы научил тебя хорошим манерам. Но, думаю, твой Король не расстроится, если ты вдруг не вернешься? Сильные мира сего с удовольствием жертвуют пешками, если придется.

Паренек вдруг поднимает голову, и в глазах, один из которых заплыл из-за роскошного лилового синяка, — пылающим бешенством, яростью, когда сознание не поспевает за эмоциями.

— А вы думаете, что Тройка ни на что не способна? Даже самый слабый из нас может принести пользу, если правильно играть!

А вот это ты зря, мальчик. Мой замок — мои правила. Мои правила — моя игра.

— Все-таки жалко, что Валет так далеко. Он бы помог тебе осознать многие вещи.

Тяжелый скрип — несмазанной телегой по ушам, и солнечные лучи, скрещиваясь, освещают одну-единственную фигуру из нескольких десятков других.

— Я прибыл, моя Королева.

2.

Вот так...

Вдох — маленький и еле заметный, потому что черный корсет — ядовитой змеей, стискивающей грудь. Чуть смягчившееся выражение лица — и жесткая усмешка:

— Надеюсь, все прошло успешно.

Держаться.

Потому что глухой черный плащ Вальта, под которым прячется литая алая кольчуга, сверкает на солнце парочкой красных пятен.

— Конечно, моя Королева.

Валет кивком расставляет своих людей по местам в зале, а сам вместе с двумя Десятками приближается ко мне и преклоняет колени. Черные короткие волосы — прямые и гладкие, как меняющаяся гладь воды. Высокий, стройный, выше меня на полголовы, с волевыми чертами лица и вечным спокойствием, когда ничто не может вывести его из себя, разве что… Да не о том речь.

— Я услышал, что вам требовалась моя помощь, госпожа, — кивок — и Валет поднимается на ноги, небрежным движением пальцев приказывая Десяткам встать тоже.

— Ах, мой самый верный слуга… В нашем замке завелась крыса, — милая улыбка почему-то заставляет пленника вздрогнуть и отвести глаза в сторону. А собравшиеся в зале перешептываются.

— Что прикажете, моя госпожа?

Голос низкий, хриплый, сводящий с ума — завораживающими нотками и привкусом опасности.

— Допросить его. И казнить.

Слова — повисшим в воздухе молочно-белым туманом, упавшими на землю металлическими клинками, чей звон продолжает умирать еще долго после падения.

— Слушаюсь, моя госпожа.

Валет склоняет голову передо мной и отрывисто кивает Десяткам, что занимают места за моим троном. Семерки с уважением и страхом поглядывают на легендарного Вальта, потому что его нечасто можно увидеть в замке. Чаще всего мой самый надежный воин занят где-нибудь вдалеке от дома.

Не останавливаясь, мужчина проходит по всему залу, и воины, натягивая веревки, волокут шпиона прочь от кресла. Я не слышу перешептываний и не вижу взглядов, которыми окидывают меня подданные. Я могу только смотреть, как алым полотном развевается плащ за спиной Вальта, улавливаю шорох ткани по каменному полу и четкий отзвук его шагов — растворяющейся под сводами зала музыкой.

Вечером я устало скидываю туфли на высоком каблуке, опускаясь на кровать, безжалостно сминая баснословно дорогое платье. День за днем — ускользающими, потраченными мгновениями, казнями и спасенными жизнями, заговорами и военными походами, все одно и тоже. Алмаз остается алмазом, с какой стороны на него ни посмотри.

Здесь одиноко. Давно ли я была маленькой девочкой, что готовилась стать Королевой? Да. Нет, мне не так много лет, но сознание, разум — слишком взрослый для обычной девушки. Холод — вечным спутником на пару с одиночеством и безумием.

Король… А что мне до Короля, что тратит свои силы на бесконечные войны с соседними правителями в надежде оттяпать кусок земли? Оставляя свою молодую жену в замке, развлекаться с пленниками и служанками. Взрослый, серьезный мужчина, тиран, что держит меня здесь, будто птичку в золотой клетке.

Мне кажется, зал — пропитанный безумием и страхом, болью и яростью побежденных. Было так сложно привыкать к этому — к бесконечной жестокости — отравляющим холодом, разрушающим душу, неслышным шорохом, вползающим в сердце. Да, сначала было тяжело, да, маской, что скрывает тебя настоящую.

Только вот никто не помнит, что рано или поздно маска срастается с твоим настоящим лицом.

Я ли ломаю губы в жестокой усмешке и с легкостью отправляю на казнь? Меня ли стали бояться больше, чем моего Короля? Я не чувствую себя такой, но знаю, что все это правда.

3.

В строю...

— Шин? Шинлеф!

Мальчик с коротенькими черными волосами зовет красивую маленькую девочку, что спокойно плетет венок из полевых цветов. Беленькое платьице чинно закрывает коленки, длинные рыжевато-красные волосы уложены наверх и заколоты дорогими заколками с драгоценными камнями.

— Шин, пойдем, поиграем у ручья? Там пришли ребята! — мальчик улыбается и протягивает ей ладонь, но девочка лишь поднимает взгляд и некоторое время молчит. А потом совсем не по-детски, жестоко улыбается и надменно произносит:

— Хора, я — дочь Королевы, и я не могу позволить себе гулять со всяким отребьем.

В голосе маленькой девочки слышится взрослая брезгливость, что напоминает Хора ее мать.

— Но, Шин, они ждут! Мы же вчера обещали!

— Иди один, Хора, если тебе не противно играть с теми, кто родился от Троек и Шестерок.

* * *

— Шинлеф, что ты с собой сделала?

Хора с ужасом смотрит на двенадцатилетнюю Шин, что отстригла себе волосы до лопаток и вместо поношенных платьев, что надевала на прогулку, облачилась в длинное парадное, что волочилось по земле и которое ей пришлось поддерживать.

— Хора? Не ожидала тебя здесь увидеть.

Паренек, одетый в не самые чистые штаны, чувствует себя грязью рядом с блистательной Шинлеф, которая останавливается у кареты, ожидая отца.

— Куда вы едете? — спрашивает мальчик, и девочка поджимает губы, будто не желая отвечать.

— Отец хочет посмотреть богатых наследников, чтобы выбрать из них моего жениха.

Хора с горечью взирает на нее, такую повзрослевшую, серьезную, и сердце — расплавленным воском, что тает от нежности к ней.

— Удачи, Шин. И… Возьми это.

Пальцы парнишки сжимают хрупкий красный цветочек. Он протягивает его Шинлеф, и она смотрит на него — изумлением, что плещется в карих глазах, чуть подведенных красным.

— Хора?

Король недоуменно окидывает взглядом цветок, что держит мальчик, и кивает дочери:

— Идем.

Шин поворачивается и, не глядя на парнишку, садится в карету. Хлопок дверцы — выстрелом прямо в сердце, и цветок — смятым бесполезным комком, безжалостно растоптанным равнодушием этой девочки.

* * *

Она прекрасна, как никогда. Свободная, гордая и властная, и это ее триумф. Сегодня ее первый бал, когда Шинлеф будет представлена, как будущая Королева. В глазах ее матери — торжество, губы отца кривит самодовольная ухмылка.

Хора в парадном черном костюме стоит рядом с отцом. Ему пятнадцать, и он смотрит на девочку, что похожа на прекрасную кроваво-красную розу, юную, цветущую, манящую к себе глупых бабочек.

Звучит негромкая музыка, и пары кружат по камню зала, украшения — заманчивым блеском в неверном свете факелов. Хора завидует неведомому парню, что уверенно ведет в танце Шин, и ее заливистый смех больно режет по сердцу, оставляя там новую рану.

Когда, когда эта нежная дружба, забота и желание быть рядом переросли в болезненную любовь, что не будет знать ответа? Она — блистательная и свободолюбивая, будущая Королева. А он? Так себе, обыденность, потому что любой теряет свой цвет в свете ее огня.

Смех кружит голову, развевающиеся кровавые волосы заставляют, не отрываясь, смотреть на нее, и Хора чувствует, как сжимается сердце.

4.

Вот так...

Сегодня последний день перед тем, как Хора отправится на самые дальние рубежи Червонной страны. Черный плащ облегает тело, как вторая кожа, ворот — змеей обвивает горло, мешая дышать. Хора вдыхает прохладный воздух, слыша звуки празднества — там, внутри дворца, ликование и веселье — еще бы, сегодня Шинлеф стала Королевой!

Ему больно, ему так плохо, что упоительный запах цветущего сада — гнилостной вонью проклятых Пиковых болот, призрачный лунный свет — неверным туманом, лживой надеждой.

Она, смеясь, огненной стрелой вылетает на балкон и по лестнице спускается вниз.

— Ты завтра уезжаешь, Хора?

— Да, моя Королева.

Шин смотрит на парня с удивлением и усмехается:

— Да какая я Королева! Для тебя просто Шин.

— Для тебя я всегда буду просто Хора.

Тихий вздох — в последний раз.

* * *

Ему двадцать, и сегодня он впервые возвращается домой после почти трехлетнего отсутствия. Сердце уже не стучит, ему все равно, и мысль о надменной девочке, что стала Королевой, больше не вызывает трепета или болезненных спазмов в груди.

Зал залит тусклым солнечным светом, Королева восседает на троне, выслушивая кого-то из советников, и кроме их двоих здесь никого нет. Впереди идет Семерка, и он в тени капюшона следует за ним.

— Позвольте представить — новый советник Королевы, Валет!

Девушка в кресле кивком отпускает собеседника и переводит взгляд на новоприбывших. Она чуть ухмыляется и произносит:

— Не изволите ли представиться, господин новый советник?

Он отодвигает Семерку и подходит ближе, а потом опускается на колени и снимает капюшон. Короткие прямые волосы — гладким шелком на лицо, не давая рассмотреть его черты.

— Встань.

Он медленно поднимается, глядя в пол, а потом смотрит прямо в глаза Королевы.

— Червовый Валет к вашим услугам, моя госпожа.

Забавная штука — судьба. Сердце одного уже остыло, подернулось пеплом, а вот ее — нет, наоборот, оно будто бы согрелось вдали от другого человека и запылало так, как некогда горел он.

* * *

— Моя Королева, вы звали меня? — Валет останавливается в дверях, склоняясь в учтивом поклоне.

— Да, проходи.

Она взбудоражена, и это заметно сразу. Кровавые волосы распущены, на ней обычное платье красного шелка, и туфли сброшены где-то у кровати.

— Что вы хотели обсудить со мной, госпожа?

Королева смотрит на парня, будто видит в первый раз, а потом очень тихо произносит:

— Хора…

Валет, которого не волнуют боль и мучения, который казнит со спокойной душой, вздрагивает от услышанного имени.

— Завтра будет моя свадьба, и мой муж станет Королем. Я прошу тебя, Хора. Пусть единственный раз, но пусть он будет с тобой.

Нет Красной Королевы Червей и нет надменной Шинлеф, которой уготована иная судьба, нежели ему. Нет жестокого Вальта или нерешительного Хора, есть просто двое, что слишком долго прятались друг от друга.

Время — бесконечно быстрым потоком секунд, что скользят сквозь пальцы, отсчитывая последние мгновения свободы. Одна единственная ночь, которая соединит их, чтобы потом развести — уже навсегда.

Она стонет и подается ему навстречу, и пальцы путаются в гладком плаще и крючках платья. У них нет возможности медлить, а жаль: как было бы расстегивать платье по одному крючку, медленно, сгорая от желания сдернуть его и ощутить жар обнаженного тела?

Но одежда летит вниз, и Хора подхватывает девушку и несет на кровать, покрывает тело поцелуями, вдыхает запах волос и смотрит, смотрит, потому что только сегодня ночью он снова просто юноша, отчаянно и безнадежно влюбленный в свою Королеву.

Ей жарко, слишком жарко, но Шин подается навстречу, прижимаясь к горячему телу рядом, царапая ногтями спину, выгибаясь в его руках, потому что время — неумолимо, быстротечно, как песок сквозь пальцы.

Боль — огненным шаром где-то внутри, но ей плевать, и она стонет, целуя теплые губы Хора, обнимая его и что-то шепча ему на ухо. Он лишь сильнее стискивает ее в объятиях, будто надеясь удержать, будто она всего лишь фантом, лживый призрак лунного света. Поцелуи — соленые от слез Шинлеф, и Хора думает, что это первый раз, когда она плачет при нем. Он обнимает ее, двигается, яростно, быстрее, потому что секунды смешиваются с часами и плывут — желтыми листьями по речной воде.

— Люблю.

Шин шепчет это в сотый раз, будто желая наверстать за все те годы, что прожила без него, и парень молчит, потому что горло внезапно перехватывает и слишком тяжело говорит.

— Запомни — у меня всегда будет лишь один Король — ты...

Утром Хора тихонько прикрывает дверь, не желая будить Шинлеф, потому что сердце не вынесет мучительного молчаливого укора. Он бы все отдал, чтобы стать ее Королем.

5.

Под плеть.

Мне двадцать пять лет, и я чувствую, что сердце — израненным комком в груди, мешает дышать. Валет сводит меня с ума, а я не могу позволить себе и лишнего взгляда в его сторону — мой Король не дремлет.

Жестокий и беспощадный, он казнил уже человек пять, потому что ревновал их ко мне и искал повода устранить противников. Ночь, что мы провели с Хора, осталась там, пять лет назад, в тишине лунной ночи, когда я еще была Шинлеф.

Он безукоризнен в исполнении своей работы и еще ни разу мы не оставались наедине. Мне кажется, будто Валет избегает меня, боится чувств — песка на дне быстротечной реки, что готов всколыхнуться от малейшего движения.

Дни сменяются днями, мой Король опять отбыл воевать, и мысли о Валете не дают мне покоя. Все время, что я могла быть с ним, я потратила на глупую гордость и самолюбие, не замечая того, кто сгорал от любви рядом со мной: два шага в сторону, поворот головы, взмах рукой — как я не смогла этого заметить?

Когда Валет рядом, я еще могу сдерживать себя, зная, что он в безопасности. Но во время его заданий я не нахожу себе места — осенний лист, что кружит ветер, переворачивая его, как придется. Я замечаю алые пятна на всегда наглухо застегнутом черном плаще, и в душе что-то рвется, но Валет стоит на ногах, а значит, его жизнь вне опасности.

— Вы звали меня, Королева?

Он возникает на пороге беззвучно, как и всегда. Я жестом приглашаю его присесть, и Валет, склонив голову, располагается в кресле, устало прикрывая глаза. Только при мне он может позволить себе быть таким: не всесильным воином, как думают другие, а обычным человеком.

Я распахиваю плащ, и Валет дергается, пытаясь встать.

— Не надо, госпожа. Лекари посмотрят мои раны.

Но мне плевать, и я сама перевязываю ему бок какой-то тряпкой, бывшей когда-то платьем. Он пытается вырваться, упрямо не глядя на меня, а я касаюсь рукой подбородка и вынуждаю приподнять голову.

— Не надо, Хора.

Валет смотрит на меня так, будто я проткнула ему сердце. Мое собственное от этих слов тут же колет, и лезут воспоминания о единственной ночи, проведенной вместе.

Я заканчиваю перевязывать рану, и Хора рывком встает. Я смотрю ему в спину и считаю: один, два, три…

— Запомни, Шинлеф.

Низкий хриплый голос — дрожью по коже и раскаленным металлом в кровь.

— Когда-нибудь я стану твоим Королем.

Солнце мое — взгляни на меня,

Вот так...