Лето, весна, зима, осень и снова лето (гет)

1. Лето

Ветер разносит этот прах по земле.

Снег снаружи тихонько падает вниз, а я сижу внутри теплой деревянной избы и жду. Еще целых полгода до того, когда мне наконец-то можно будет выйти отсюда и ласковыми прикосновениями пальцев разбудить цветы и плоды, заставить зеленую траву вырасти еще гуще, еще плотнее…

Сейчас время Ивера, и его подолгу не бывает здесь, в маленьком домике, затерянном где-то посреди лесов. Его забота — творить, быть художником мира эти три долгих месяца, что остальные коротают в избушке, развлекая себя в перерывах между своей работой. Зима — его второе имя, и юноша занимается тем, что инеем расписывает стеклянные окна в городах и селах, заставляет проснуться медлительные тучи, которым совсем не хочется сыпать снегом, покрывая белым пухом притихшие улицы.

Отоми дремлет в кресле-качалке, на коленях распахнутый ноутбук. Опять лазил по интернету и заснул в процессе какого-нибудь суперважного разговора. Хотя ему позволено быть таким — его время перед Ивером, и теперь Осень старается отдохнуть хоть немного, в основном отсыпаясь.

Я бы даже сказала, что он красив, но совершенно мне не нравится по характеру. Слишком мягкий, нет, не аморфный, просто слишком спокойный. Хотя работу свою любит и все делает, как можно лучше — пару раз расписные ковры из листьев перед нашим домиком заставили восхищенно хмыкнуть даже Ивера, непревзойденного художника по стеклу.

Мягкие волосы, похожие на хаос рыже-желто-багряных пятен, причудливо разбросаны по плечам, вечно в беспорядке. Вроде бы обычные черты лица, но какая-то неуловимая одухотворенность в его глазах, нежность, когда он рисует в альбоме — в основном пейзажи — все это придает ему красоту, что в тысячи раз прекраснее физической.

Он вздрагивает и пытается повернуться на другой бок, будто находиться в своей кровати. Ноутбук угрожающе покачивается, и я поднимаются со второго кресла, забирая компьютер себе — Отоми обладает воистину поразительной способностью рушить все вокруг себя. Рассеянный, он вполне способен вылить на себя кружку кофе и не заметить этого, продолжая вдохновенно вещать что-то о кистях и эскизах.

Здесь уютно и хорошо, а на улице зима, холод и мягкие поцелуи снежинок в заледеневшие окна. Помню, Ивер чуть меня не прибил, когда увидел, что я заставила тополя расцвести снегом — теплым снегом, летящим нежным пухом, что так напоминал мне о временах, когда дыхание обращается в пар, а старые кривые сосны покрываются тонкой изморозью, что на солнце отбрасывает сияющие блики.

Я не люблю холода, но магия сверкающего белого полотна манит пройтись, услышать тонкий хруст наста, запустить снежком прямо в растрепанные рыжие волосы Отоми, чтобы увидеть, как обыкновенная задумчивость сменяется растерянностью. Но сейчас снаружи темно, и свет — только далекими огоньками городов, что неярко мигают в вечерней мгле.

Дверь негромко хлопает, и мне не нужно видеть того, кто пришел, потому что я узнаю его по шагам. Ивер трясет головой, стряхивая с серебристых волос ворох снежинок, и потягивается, сбрасывая легкую куртку. Уж кому-кому, а Зиме холод нипочем, хоть в трусах разгуливай по двадцатиградусному морозу.

— Привет, Ивер, — поднимаюсь со своего места и киваю в сторону кухни. Парень понимающе усмехается:

— Отоми опять заснул? Техника-то цела, или он опять умудрился что-нибудь разбить, пока меня здесь не было?

— Да нет, все в порядке, только недавно Прим лишилась любимой кружки со слоном. Мне казалось, она его убьет.

Зима проводит пальцами по волосам, стряхивая капли растаявших снежинок, и идет мимо комнаты к кухне. Опускается на стул и блаженно потягивается, прикрыв глаза.

В наше время мы не можем бывать здесь так часто, как хотелось бы. Нет, не так. Мы не можем быть дома. Роспись инеем и разговоры со снеговыми тучами отнимают много времени.

— Как там, снаружи? — спрашиваю, разглядывая его во все глаза. Все-таки, мы не виделись почти месяц, и сегодня Ивер пришел только для того, чтобы остаться до Нового года, а потом снова отправиться в путь.

— Не выходила без меня, да? — улыбается он, и я фыркаю:

— Не люблю гулять там одна. Отоми или спит целыми днями, или сидит за ноутбуком, а Прим, кажется, решила поставить рекорд по выполненным рисункам за один день. Я ее практически не вижу — запирается в мастерской и есть выходит, наверное, только ночью!

Зима протягивает руку и касается пальцами моей ладони: вопреки всем моим представлениям до нашего знакомства и более близкого общения, я всегда думала, что пальцы у него должны быть подстать имени — ледяные.

Я вглядываюсь в его лицо, выискивая и по-прежнему не замечая ни одной несовершенной детали: весь, словно прекрасная скульптура, сотворенная когда-то лучшими из богов. Прямой нос, тонкие губы, бледная, почти белая кожа лица, ровные пряди серебристых с белым металлическим оттенком волос. Весь такой красивый.

И весь такой мой. Мой Ивер.

2. Весна

И я исчезну, чтоб вернуться.

Я потягиваюсь, жмурюсь, когда солнце целует меня в закрытые глаза, скользит ласковыми пальчиками-лучами по щекам, гладит растрепанные ветром волосы. Здесь, снаружи, весна — яркая, напоенная запахами свежих листьев, что только начинают распускаться, и пением птиц, ликующим клекотом, что разносится далеко по лесу.

Ивер с облегчением и еле заметной тоской в глазах, где проступает непроглядная чернота зимних ночей, отправился в избу, а я сменила его, и там, где я проходила, снег, оставленный Зимой, таял, выпуская на волю тоненькие свеженькие травинки.

Сейчас май, и теплый ветер ласково касается обнаженных плеч, гладит спину, что-то задумчиво шепчет, заставляя трепетать хрупкие зеленые листочки на деревьях. Лете сидит дома, радуясь возможности наконец-то побыть с Ивером. Три месяца для них — слишком большой срок. Нет, конечно, они виделись и тогда, когда северный ветер яростно завывал под окнами, заставляя маленькие сверкающие снежинки танцевать снова и снова, танго, полное страсти

.Иногда мне кажется, что Отоми отходит только тогда, когда мне нужно уходить: не далее, как перед последним днем Ивера, он поймал меня и отвел в сторону:

— Прим… можно, я буду выходить к тебе? — выпалил он на одном дыхании, доверчиво глядя на меня большими желтыми глазами с рыжими вкраплениями меди.

Вообще-то, на заре времен мы почти ненавидели друг друга. Кому понравится девять месяцев в году сидеть взаперти? А чтобы остальные могли выйти, нужно было позволение четвертого, чье время сейчас было.

— Зачем тебе это, Отоми? — искренне удивилась я. Он, пожалуй, был единственным, кто почти не покидал избы за исключением своих трех месяцев.

— Я хочу чаще видеть тебя, Примтенз, — запинаясь и глядя куда-то в пол, произнес юноша, и я изумилась еще больше.

Да, он любил меня, и я разделяла его чувства, только вот каждый раз зимой с ним творилось что-то странное: он почти впадал в спячку, целыми днями зависая в кресле-качалке в компании любимого ноутбука.

— Ну ладно, без проблем, выходи, когда пожелаешь. Ты знаешь, как найти меня.

Я легонько поцеловала его в губы и, толкнув скрипнувшую дверь, покинула дом.

Сейчас был май, и птичьи песни заставляли меня улыбаться и кружиться в танце, поглаживая перья доверчиво приближающихся птах. Я была на полянке неподалеку от нашей избы — скоро придет мое время, и я сделала все, что должна: вдохнула жизнь в заледеневшие ветки деревьев, умоляя их проснуться, разгоняя застоявшуюся кровь-сок по древесным венам. Коснулась рек и озер, и от моих ладоней медленно начинал таять лед, и изумленные рыбы всплывали наверх — зима закончилась?

По веткам сновали прыткие белки — проворные зверьки сменили серую шубку на обычную, коричневую, и теперь быстрым вихрем мелькали в верхушках сосен.

— Прим?

Когда он подошел? Я и не заметила, улыбаясь своим мыслям, дыханием жизни и весны, цветением трав.

— Отоми? Ты все-таки вышел, — я смотрю на вечно растрепанные рыжеватые волосы, что напоминают мне ворох разноцветных осенних листьев, что парень каждый раз стеллит коврами перед порогом избы.

— Я очень хотел тебя видеть, — он улыбается и что-то протягивает мне. Я смотрю на его раскрытую ладонь и не могу сдержать смеха: маленькая яркая бабочка облюбовала его указательный палец и совершенно не собирается в ближайшее время улетать.

— Да ты у нас прямо любимец природы, — Отоми смотрит на крошечное существо и неожиданно нежно пересаживает ее на мои пальцы.

— Твои творения — тебе с ними и разбираться.

В голосе слышится тень упрека, но оно и понятно — мне хотелось красоты и изящества, грации в движениях, и я оживила цветочные лепестки, которые стали яркими бабочками. В тот день Лете и Отоми долго кричали — ворвавшиеся через дымоход существа перепугали их до смерти своим количеством. Я тогда хохотала до колик в животе: подумать только, те, кто мог одним движением пальцев заставить распуститься цветы или упасть на землю листья, боялся безобидных бабочек! Постепенно все успокоились, и оба признали, что вышло довольно-таки неплохо.

Яркая бабочка медленно расправила крылья, вцепившись крохотными ножками в мой палец.

— Лети, маленькая, — я легонько подкинула ее в воздух, и та оторвалась от моей руки, поднимаясь в небо. — Лети домой.

Отоми обнял меня, и я вдохнула запах осенних листьев и тоскливых серых облаков, чьи слезы проливаются дождями. Как же он все-таки дорог мне, этот неуклюжий художник, что зимой расколотил мою любимую чашку! Парень целует меня, и я отвечаю, заново пытаясь распробовать вкус. Собранный урожай, душистые желтые яблоки, которые яблоня с облегчением опустила на землю, сплетение последних осенних трав, что торопятся, слишком торопятся жить…

3. Зима

Но я помню твой голос, кричащий мне вслед.

За окнами брызжет раскаленным жаром, и дома сидеть почти невозможно. Наверное, только Лете и, пожалуй, Прим могут переносить ослепляющий огонь солнца и горячее тело земли. Все время они проводят снаружи, изредка вытаскивая с собой Отоми, который тоже не слишком-то любит это время.

Дни напролет они плавают в прохладной реке, слушают веселое чириканье воробьев, что купаются в лужах после дождя. Я редко составляю им компанию, предпочитая пережидать жаркие дни здесь, в прохладной тиши дома.

Лете обижается на меня, но не всерьез. Пару раз она почти плакала, что я не хочу выйти на улицу и побыть с ней хоть немного. Девушка все время должна проводить там, чтобы следить, как распускаются яркие лепестки цветов, как трепещет под теплым ветром густое полотно зеленой трав. Она слушает пение птиц и танцует вместе с ними, заливисто смеясь и кружась в предутренней тени, освещенная сиянием восходящего солнца.

Я улыбаюсь, глядя в окно, как маленькая пташка садится на подоконник и доверчиво прыгает к моим пальцам, без умолку чирикая. Глупая, я не Лете, я Зима, и тебе лучше лететь к той, что согреет тебя своим дыханием.

— Ну что, погуляем? — сзади раздается знакомый голос, и тонкие руки обнимают меня, а на плечо опускается подбородок. Прядь длинных золотистых волос щекочет щеку, и я убираю ее, чуть оборачиваясь назад, и закрываю глаза.

Запах спелых плодов и диких ягод, мягкого пружинистого мха, тонкий пряный аромат багульника с болот, чистый оттенок прозрачной воды, согретой солнечным пламенем, накрывает меня с головой, и я целую Лете.

— Ладно, ладно, пойдем, — говорю я, глядя в яркие зеленые глаза, что смотрят на меня с такой мольбой во взгляде, что я просто не могу ей отказать.

Вскрикнув от радости, девушка выпрямляется и берет меня за руку, ведя за собой. Я неохотно тащусь следом, предвкушая раскаленный жар лета, но, к моему удивлению, снаружи прохладно — всего-то, наверное, градусов двадцать-двадцать три, не больше.

— Ты что, опять химичишь с погодой? — улыбаюсь, притягивая любимую поближе к себе.

— А кто на Новый год снегопад вызвал, не скажешь? — парирует она, и я фыркаю, целуя ее, лаская ладонями лицо и ощущая биение сердца.

Я чувствую ее улыбку губами и отстраняюсь.

— Что смешного?

Но Лете не отвечает мне, и я оборачиваюсь. Маленькая пташка, что сидела на окне, последовала за нами и расположилась на зеленом кусте бузины. Голову синица склонила чуть набок, будто рассматривая меня.

— И что она во мне нашла?

— Ты им незнаком. Ты так редко бываешь здесь летом, что они не помнят, как ты отогреваешь их, замерзших, зимой. Напомни!

Лете подводит меня к кусту и берет мои пальцы в свои. Соединенные ладони она протягивает в сторону синички, улыбаясь. Я вижу, птичка колеблется — она знает Лете, но не я ей незнаком.

— Просто позови ее, — шепчет девушка, и я вздыхаю.

Когда я мог ей отказать?

— Иди ко мне? Иди сюда…

Синица еще несколько мгновений приплясывает на тонкой веточке, будто не может решить, что ей делать, но уже в следующую секунду слетает вниз и садится на наши сплетенные пальцы.

— Вот видишь, — улыбается Лете, и я чувствую, что тоже рад.

Птичка сидит недолго: мы оба гладим ее мягкие перышки, девушка кормит ее припасенными семечками, а потом синичка что-то чирикает и вспархивает с наших ладоней, скрываясь за кустами.

Я оборачиваюсь к Лете и целую: мягко, нежно, бережно, так, как держал бы в своих холодных пальцах легкую бабочку, которую так просто покалечить. Я слышу отдаленные раскаты грома и чуть улыбаюсь: видимо, сегодня любимая решить устроить грозу, чтобы жара не так донимала меня.

Поцелуи становятся все жарче, воздуха остается все меньше, и мы ложимся на мягкий травяной ковер. Первые дождевые капли попадает сначала на мою спину, и только когда дождь усиливается, намокает Лете. Холодные слезы неба приятно стекают по разгоряченной коже, и я зажмуриваюсь от удовольствия, словно довольный кот.

Я вытаскиваю девушку из легкого черно-белого платьица в горошек, сам снимаю рубашку, отбрасывая в сторону. Над нами тихо плачут облака, а я думаю только о прикосновении тонких пальцев к своим плечам и спине, будоражащих кровь поцелуях и знакомом запахе лета, что окутывает меня. Лете тихо стонет и дрожит в моих руках, и я прижимаю ее к себе, ближе, еще ближе, двигаюсь, медленно, осторожно и очень нежно, потому что только благодаря ее теплу я и стал таким — живым. Настоящим.

4. Осень

И я исчезну, чтоб вернуться.

Как же я люблю свое время! Запах ушедшего лета, что еще напоминает о себе светлыми теплыми ночами и зеленой травой, витает в воздухе вместе с ароматом последних цветков, что готовятся уснуть.

Мое время устраивает всех. И Прим, которая наблюдает, как я заставляю листья устлать землю роскошным пестрым ковром. И Ивера, для которого умеренная погода этого времени — не палящий зной или таяние льда, а теплота дней и прохлада ночей. И Лете, что с грустной улыбкой провожает взглядами ярких летних бабочек, доживающих свои последние дни.

Мы проводим время все вчетвером, подолгу гуляя по осеннему лесу, когда я рисую узоры опавшими листьями и играю с озорным ветерком. По ночам мы садимся в поле, и Прим кладет голову мне на плечо, наслаждаясь теплым запахом убранного урожая. Рядом с нами, обнявшись, сидят Ивер и Лете, и мы подолгу глядим на мерцающие вдали огоньки города.

Я будто цветок, что распускается только в это время года. Зимой меня постоянно тянет спать, и я практически не вылезаю из ноутбука, просматривая фотографии, что делают люди и кривясь при виде листьев, что они фотографируют. Настоящей красоты им все равно не увидеть — ее я приберегаю для нас, для тех, кто стал моей семьей.

Прим улыбается, глядя, как я смеюсь, когда ветер, развеселившись, заставляет листья путаться в моих волосах.

— Здесь так хорошо, — шепчет она, когда мы вдвоем сидим на берегу реки, наблюдая за ярким желтым листом, что кружится по водной глади.

— Да. Осень тоже может быть волшебной.

Лист не собирается сдаваться, пытаясь перебороть течение и зацепиться за какую-нибудь корягу, удержаться на месте.

— Вынеси ты его на берег, — не выдерживает Прим, но я качаю головой:

— Нет. Ты не понимаешь… Он не хочет уплывать, потому что ему слишком одиноко.

Я задумчиво смотрю на иву, что ласкает плетьми своих веток покорную гладь воды, и улыбаюсь, пальцами поглаживаю листки, которые висят совсем рядом с нами. Повинуясь желанию, пожелтевшие лодочки медленно подхватывает ветер, шепотом уговариваю составить компанию одинокому кленовому листу.

Маленькие узкие листики согласно шелестят и неспешно опускаются на воду. Желтый лист перестает вертеться и подчиняется течению, а за ним, как за флагманом, плывут тоненькие желтые кораблики. Мы провожаем их взглядом, и я шепотом прошу ветер присмотреть за этой эскадрой. Встрепенувшись, будто спящий щенок, он заливисто хохочет и уносится вниз по течению, следуя за листьями.

— Я люблю тебя, — негромко говорит Прим и смеется.

Я недоуменно смотрю на нее, но она уже осторожно вытаскивает из моих волос изумительной красоты маленький кленовый лист: рыже-красный, как огонек костра, отсвет пламенеющего заката.

Я улыбаюсь, и вернувшийся ветер подхватывает его и торопливо опускает рядом с желтым. Они плывут рядом, сцепившись черенками, будто парень и девушка, которые наконец-то обрели друг друга.

Мы молча сидим рядом, и нам не надо слов, чтобы понять друг друга. Когда мы с Прим полюбили друг друга, я будто обрел вторую половину себя. Все верно: она — юная, возрождающаяся красота весны, а я — последняя лебединая песня трав и цветов, что готовятся уснуть на долгих три месяца холодов. Прямой гладкий черный шелк волос, цвета плодородной земли, что только что проснулась и готова снова родить. Яркая синева весеннего неба, которое плачет слезами радости, проливая дожди на радость оживающему миру.

Прим сжимает мою ладонь, и я нежно поглаживаю ее пальцы.

Я не знаю, что делал бы без нее.

5. …И снова лето

И я исчезну, чтоб вернуться.

Новый год в этот раз — шумный и веселый, и мы встречаем его все вместе, хохоча и улыбаясь, потому что мы дома. Ивер улыбается, и над столом тихо зависают снежинки, которые не тают и не падают вниз. Отоми гасит свет, оставляя только свечки на столе, и снежинки красиво переливаются в их огне.

Прим довольная, как никогда не была — еще бы, этой зимой ее Осень еще не впала в спячку, а, значит, можно провести время рядом, пока не придет весна. Мы чокаемся, и шампанское искрится в бокалах, и сейчас я как никогда ощущаю себя простой девушкой, что собралась в загородном домике в кругу самых близких.

Уютно потрескивают дрова в камине, от легкого сквозняка — приоткрытое окно, а все Ивер: жарко, жакро! — трепещет пламя свечек. О том, что мы никогда не были обыкновенными людьми, напоминают, наверное, только искрящиеся снежинки. Ну и еще серебристые и рыже-желто-оранжевые волосы рядом со мной.

Я улыбаюсь и внезапно хватаю Ивера за руку, вытаскивая из-за стола. Мне очень хочется на улицу, туда, где волшебные снежинки отражают свет из окон и мерцание далеких огней города. Прим и Отоми идут следом, а я уже выбегаю на улицу и стою, вдыхая кристально-чистый запах зимнего леса, растертых между пальцами сосновых иголочек и мороза.

Кто-то толкает меня в снег, и я, споткнувшись на ровном месте, падаю прямо в сугроб, увязая там по пояс. Ивер ухмыляется, делая невинное лицо, но я уже упрямо вылезаю и иду к нему, чтобы макнуть это самодовольное чудовище в снег.

Прим заливисто хохочет, и я на миг даже отвлекаюсь от цели: Отоми головой оказался в сугробе и забавно дергает ногами, пытаясь выбраться. Зима подходит, помогая ему выбраться, и в это время мы с Прим снова толкаем обоих, и на этот раз в снегу оказывается и мой любимый.

Ивер подтапливает снег, и мы играем в снежки, каждый сам за себя. Пару раз я даже успеваю попасть парню по плечу и один раз вскользь мазнуть по щеке, но остальные снежки меняют траекторию и летят ко мне обратно.

Промокшие, растрепанные, но, несмотря на это хохочущие, мы ведем себя, как обыкновенные человеческие дети. Хотя… может, мы и не вырастали?