О ней. О нём (гет)

Кажется, этот мальчуган был сыном её соседки по подъезду. Необычайно высокий для своих лет, вечно растрёпанный и чумазый, он с утра до вечера торчал во дворе. Всё успевал: и поиграть с ребятами в войну, и построить замок из песка и камешков, и до поросячьего визга напугать девчонок-первоклашек.

У неё была довольно плохая память на лица, но не запомнить его она не могла: каждое утро по дороге в институт ей неизменно попадалась на глаза его худощавая фигурка.

Разумеется, он всякий раз делал вид, что ужасно занят. Рисовал на асфальте мелками непонятные загогулины, угощал кусочком колбасы бездомного Барбоса, что-то важно втолковывал товарищам… Никудышный конспиратор! Она прекрасно знала: стоит ей пройти мимо, и он будет провожать её взглядом до самого поворота.

Ему виделось в ней существо из другого мира. Кокетливый взмах ресниц, лёгкая походка, едва уловимый цветочный запах духов зачаровывали куда надёжнее сказочных заклинаний. Как жадно он следил за ней, как хотелось ему подойти и хотя бы поздороваться, назвать своё имя! Но воображение тут же подсовывало ему унизительную сцену: фея хмурится, поджимает губы и презрительно роняет: «Отстань, я спешу». И, весь вспыхнув, он сжимал кулаки и вихрем мчался домой. Ярко-зелёные глаза сверкали злыми огоньками, а в ушах отдавался дробный стук её каблучков.

Она никогда не заговаривала с ним — зачем ей? Ну что ж, пускай. Главное, она была рядом, такая близкая и непостижимо далёкая.

Он знал: она не уедет отсюда. Никуда не уедет. Ведь она нужна ему.

* * *

…Аншлаг, зал переполнен. Все взгляды прикованы к главному герою пьесы — молодому учёному, в эти самые мгновения делающему мучительный выбор между любимой женщиной и научной карьерой.

Отчаянный порыв, стремление ввысь, страстная мольба к небесам — укажи, ради всего святого укажи путь! — захватывают, увлекают за собой. И ты обо всём забываешь. Перед тобой уже не сцена. Перед тобой чья-то жизнь, порой до боли похожая на твою.

И сияют глаза артиста сознанием своего торжества. Сейчас он властвует над залом, и лишь его болью, его радостью живут все эти люди.

Кто-то до хруста сжимает пальцы, по чьей-то щеке катится слезинка… В полумраке не видны лица зрителей, и, конечно, артист не узнает в строго одетой женщине из пятого ряда фею своего детства.

Она сегодня страшно устала, все силы были отданы сложной операции. Но с каждым словом, с каждым жестом героя разглаживается горькая складка у рта, приливает к поблекшим щекам краска. И лицо освещается чуточку странной, задумчиво-нежной улыбкой.

Мягко, постепенно новые краски наполняют жизнь. Тяжело работать? А разве не мечтала она в детстве стать хирургом, разве не добилась того, чего хотела? Разве её усилия не приносят никому пользы?

Муж вечно сердится и ворчит? Пусть. Всё равно он самый дорогой и любимый человек. После спектакля она зайдёт в магазин, купит ему новый спиннинг — то-то он обрадуется!

Нет детей? Как там писала Вероника Тушнова: «А знаешь, всё ещё будет…»

Кстати, все больные, приходящие к ней на приём — тоже чьи-то дети.

И когда занавес падает, она лёгкой походкой направляется к сцене, сжимая в руках букет ярко-алых тюльпанов — для него. Добрая, усталая улыбка в ответ, озорные ямочки на щеках… Во всём этом сквозит что-то неуловимо-знакомое. Но она не вспомнит, ни за что не вспомнит. У неё очень плохая память на лица.

* * *

…В комнате полумрак, тёмно-бордовые шторы спущены. Душно: окна закрыты наглухо. На книжных полках тонким слоем осела пыль. Ни к чему вытирать её. Мамы уже несколько месяцев как нет, а муж... Муж ушёл. «Люблю другую» — вот и весь сказ.

Всё как-то глупо, бессмысленно. Словно тонешь в вязкой болотной тине и нет уже сил барахтаться.

Она и не будет. Она приняла решение.

Матово-бледные пальцы откручивают крышку флакончика, в нём — таблетки от головы. Сколько осталось — семь штук? Вполне хватит.

Методично, неторопливо она вытряхивает их в стакан, заливает водой. Надо подождать, пока растворятся.

Шипучие пузырьки превращают воду в подобие минералки. Но это ненадолго: один за другим они лопаются, и буря в стакане стихает. С лёгкой усмешкой женщина подносит его ко рту.

Страшно? Нет. Даже не интересно.

Один глоток — и всё.

Приоткрытые губы касаются холодного стекла, и взгляд случайно падает на приколотый к стене календарь.

Семнадцатое. Чёрт. Как же она забыла…

Стакан отставлен в сторону. Кинувшись к журнальному столику, она хватает мобильник и поспешно набирает номер.

— Алло, здравствуйте. У вас ещё остались билеты на «Сирано де Бержерака»?.. На балкон? Ладно, сойдёт… Сейчас подъеду… Спасибо.

Сбрасывает выцветший халат, достаёт из шкафа шёлковую блузку, юбку в тон. Одеваясь, придирчиво рассматривает себя в трюмо. Н-да, как всё запущено… Но это беда поправимая. Завтра же надо записаться к стилисту и пройтись по магазинам. Что это такое — в театр нечего надеть!

А ещё она наконец пойдёт к начальству и потребует — да-да, именно потребует! — свой законный отпуск. Может, где-нибудь в цветущей, солнечной Феодосии всё дурное отступит, растворится, наконец, в прошлом. И вот тогда…

Улыбнувшись своему отражению, она шагает к двери и замирает: на журнальном столике у окна поблескивает полный до краёв стакан.

Испуганная, растерянная, она бессильно прислоняется к стене. И её передёргивает от внезапно нахлынувшего отвращения. Губы предательски дрожат, на глазах выступают слёзы. Но она не позволит себе расплакаться. Глубокий вдох… Ещё раз… И ещё. Сжав двумя пальцами ободок стакана, она почти бегом устремляется на кухню и, не глядя, опрокидывает его в раковину.

Наглотаться таблеток никогда не поздно. А сейчас лучше пойти и посмотреть любимый спектакль… с любимым артистом в главной роли.

* * *

…На ходу стягивая с лица пропитанную потом марлевую повязку, она вышла из операционной. Завидев в конце коридора её рослую фигуру в светло-голубом халате, тоненькая белокурая красавица вскочила с лавки, словно подброшенная пружиной, и бросилась навстречу.

— Скажите, доктор, как он?

Глаза заплаканы, волосы растрёпаны, а хороша, как картинка. Бывают же такие…

— Жить будет, — устало выдыхает хирург. — Но в результате кровоизлияния внутренних органов…

— Ой, не продолжайте! Не могу я слушать такие страсти. Он жив — и это главное. Когда я смогу повидать его?

— Не раньше, чем через сутки.

— Хорошо. Спасибо, доктор. — Сладко потянувшись, красавица подошла к окну. — Как у вас тут всё лекарствами пропахло… Ужас!

— Так откройте окно.

— Что вы! Видите, какая толпа во дворе? Они же меня вопросами закидают: что да как… Хорошо ещё, вы в больницу журналистов не пускаете. — Усмехнулась, пригладила упавшую на лоб прядь. — А поклонники — это вообще кошмар. Ну ладно, я пойду, а не то могу на банкет опоздать. До свидания!

Завотделением попрощалась с ней сухим кивком.

Да, роскошная у артиста жена. Кажется, уже третья? Или четвёртая? Не важно. Пусть едет на свой банкет.

Отчего-то горько становится во рту. Не надо было за завтраком есть жареную курицу.

Опершись на подоконник, она прислоняется лбом к холодному стеклу. За спиной слышны шаги, это расходятся коллеги. Молодцы, ребята. Справились.

И он… справился. Выжил.

Снежно-бледное лицо, губы, что-то невнятно шепчущие, пропитанные кровью бинты… Всё это так и стоит перед глазами, заставляя что-то внутри больно сжиматься. А под рукавом халата ноют ссадины от ногтей: так сильно он сжимал в беспамятстве её запястье, пока его несли в операционную.

Потом — долгая, отчаянная борьба за жизнь. Победа.

Теперь с ним всё будет хорошо. Ведь она рядом. Она всегда поможет, если что.

Он нужен ей. Она нужна ему.

А всё остальное как-нибудь устроится.