Разные пространства (гет)

Замкнутыми пространствами ограничена и поделена наша жизнь, в наших комнатах мы спасаемся и умираем… Пытаемся ненавидеть или любить. Живём, если уж на то пошло.

Размеренный баритон, вторящий моим мыслям, исходил из стен или моей головы. На каждое моё предложение находилось его не менее ценное и правдивое. Голос вкрадчиво объяснял мне, как жить в этом мире: что я должна делать, что должна чувствовать.

Самым ужасным было то, что Голос всегда говорил именно то, чего я меньше всего хотела услышать. Он открывал мне глаза не нежными прикосновениями мягких пальцев, а яростными, неаккуратными, резкими жестами, от которых становилось непомерно больно. Голос резал по барабанным перепонкам, и его отчаянный тембр въедался в самую глубину мыслей. Он заставлял меня слушать.

Голос день за днём разрывал мне голову своими бездарными откровениями.

— Хей, уже проснулась, — протяжный и мелодичный баритон. — Ну, поговори же со мной. Я же плохого не посоветую.

Он называл себя Иллюзией Реальности, Попыткой Выжить или Способом Дышать. Кому как больше нравится. Мне не нравилось ни одно, поэтому в мыслях я всегда называла его Психом или Персональным Кошмаром. Каждый раз придумывала новое изощрённое имя, но, поскольку он копался в моей голове, и, кажется, это занятие доставляло ему огромное удовольствие, Голос всегда обижался, услышав новое прозвище.

— Не обижайся на меня. Полюби меня. Я ведь твоя часть.

Это был приятный голос, что ещё больше сводило меня с ума. Он был тем случаем, когда хотелось слышать, но не слушать. Я бы с удовольствием приняла бы от него сказку на ночь, но, к сожалению, подобное было не в его прерогативе.

— Сегодня на улице ясно, я хотел разбудить тебя на рассвете, потому что небо было поистине прекрасным, но ты так мила, когда спишь…

— Сфотографируешь?

Я засмеялась. А он обиделся.

У него не было тела, на то он и был Голосом Этой Комнаты. А он комплексовал из-за подобного. Забавно, нет?

У этого странного существа было всё: характер, манера поведения, тембр, настроение, мысли и даже чувства. У него было всё, кроме телесной оболочки, и именно поэтому он был заперт между стен моей квартиры.

А, может, и моей головы.

Голос никогда не отвечал, когда я пыталась узнать, чем он является на самом деле. Его существование было фактом, с которым я должна была смириться, который должна была принять как должное или же как проклятье.

Если кто-то бежал домой, чтобы побыть в одиночестве, я приходила туда, чтобы его избежать.

Я привыкла к Голосу без имени, а он привык ко мне. Он будил меня по утрам, а я со временем перестала пугаться.

Он говорил истину, а я вскоре перестала воспринимать её так остро, как надо бы.

У него не было жизни, но были знания.

Он давал мне знания и пытался жить моей жизнью.

Голос был жалким, но я любила его. Голос был кем-то за что-то наказан, но я всё равно любила его.

Голос любил меня, и я всё равно любила его.

— Куда ты сегодня?

— Дела.

Он усмехнулся.

— Надеюсь, ты не от меня постоянно сбегаешь.

Это было странной констатацией факта, ведь кому, как не ему, знать мои мысли.

Даже если бы я хотела сбежать от него, пара часов не стала бы моим спасением.

Я не приводила никого в гости, потому что Голос обязательно начал бы мешать: петь идиотские песни, например. Голос был очень ревнив, и я не хотела давать ему лишний раз повод.

Голос забирался мне в голову без разрешения, из-за этого я не могла любить его полностью, ведь что такое любовь без доверия? Ведь что такое любовь без слабой попытки на личное пространство?

Голос переубеждал меня, если я творила глупости. Голос переубеждал меня, даже когда я действительно хотела сотворить глупости. Голос заботился обо мне.

— Мой Личный Кошмар, я покидаю тебя до вечера.

Если бы у него были глаза, если бы у него было лицо, то оно сейчас наверняка принимало бы самое жалкое выражение. Но у него не было ни глаз, ни лица, ни рук, ни способности прикасаться.

— Принеси мне книг.

Я кивала.

Он читал книги, порой и мне вслух. Самые лучшие выдержки самых тяжёлых по восприятию книг. Я не очень понимала, как он мог читать, если он был всего лишь колебанием воздуха, преобразованным в некий звук, сходный с человеческой речью, но он читал.

Я закрывала дверь квартиры и Голос пропадал.

Теперь я слышала тысячи других звуков от дуновения ветерка до шелеста листьев под ногами.

Я расправилась с делами, чувствуя приятное послевкусие ушедшего лета. Осень всё ещё металась из угла в угол, бросая золотое одеяние на асфальт, проливая дожди, но ещё не наступала на пятки.

Массивные деревянные двери библиотеки открылись с трелью звоночка, и библиотекарша, пожилая женщина с вечно недовольным выражением лица, почти удивилась, но вскоре узнала меня и лишь приняла увесистую стопку книг.

Она уже не смотрела на меня и не корчила изумленные гримасы, боюсь представить, что она думала. Была горда и рада за меня или считала сумасшедшей, проглатывающей самые безумные книги за считанные дни?.. Было бы интересно пробраться в её мысли, как пробирался в мою голову Голос.

Я тут же подошла к полке «Философия» и взяла оттуда самые толстые книги. Три штуки.

Взяла первую попавшуюся историческую и прихватила мемуары. Две книги.

Мой взгляд упал на полку со сборниками новелл, и, схватив произведение с самым красивым названием, я подошла к стойке, вытаскивая читательский билет.

Женщина без особого интереса выписывала книги, пока не дошла до томика новелл, удивлённо поднимая брови вверх, она вздохнула и прописала название в билете.

— На десять дней, — произнесла она как можно строже и убедительней, прожигая меня взглядом. Я улыбнулась и, ощутив всю тяжесть книг, положила их в пакет.

Библиотека мне нравилась. Я хотела бы, чтобы и Голос смог прочувствовать всю атмосферу этих сотен любовно расставленных по жанрам книг, чьи корешки протирались влажной тряпочкой… Но Голос наверняка бы не понравился библиотекарю, хотя он бы с удовольствием над ней посмеялся.

— Ты задержалась, — услышала я, не успев запереть дверь.

— Дела.

Он что-то невнятно и обидчиво пробубнил. Я положила одну из книг на подоконник, открывая первую главу, чтобы ветер, играясь, листал страницы мемуаров, пока Голос, не имевший материальной оболочки, читал.

— Эй-эй!

Почти взволновано. Я усмехнулась, завидев стремительно переворачиваемые ветром страницы, Голос не поспевал.

— Полистай мне, — как нечто интимное. Возможно, это была одна из тех немногих вещей, что касалась меня и его, что объединяла нас, делала близкими. Я забралась на кровать, положив книгу рядом, и листала страницы под постоянное «Дальше». Я уже давно не пыталась догнать его в строчках, лишь с усмешкой утыкалась в свои новеллы и продолжала на автомате листать страницы.

— Скоро зима, окно не откроешь… — сетовал Голос откуда-то сверху, я кивала.

Как он видел меня? Как видел мои жесты, если у него не было глаз? Или были?..

Чем он был? Почему он стал таким?

Голос всегда слышал эти мои вопросы в пустоту, но никогда не желал на них отвечать.

— А… Какие у тебя глаза?

Он изумлённо хмыкнул и засмеялся.

— А какие бы ты хотела?

— Голубые, — ответила я без промедлений. Голос уже оторвался от чтения и очевидно сейчас находился где-то в области шарообразной люстры. Я порой следила за ним, порой представляла, что колышущиеся занавески — это его прикосновения. Я рисовала его силуэт рядом с собой, на кровати, представляла, как он рассматривает книжку по-детски наивными голубыми глазами, в которых хранилась многолетняя мудрость.

Голос был обидчивым и любознательным, как ребёнок. Хотя его приятный баритон вряд ли походил на детский. Я не знала, каким его стоит представлять: разбойным мальчишкой с рыжей шевелюрой или галантным мужчиной во фраке с аристократической улыбкой.

Его образ… Он совмещал всё. Некий взрослый ребёнок голубой крови с красивой и чуть задиристой улыбкой. Нечто столь же противоречивое и столь же соответствующее ему, невероятному. С джентльменскими манерами и детскими просьбами: «Не уходи».

— Ну, пусть будут голубые. Такие… Большие и красивые.

Я засмеялась. Он тоже.

Я не могла точно определить, был ли его голос так хорош или я просто к нему слишком привыкла… Но, слушая разговоры непричастных, мне казалось, что их глотки чем-то раздражены, и неприятные хрипы или сорванные голоса зачастую резали слух. Я слишком полюбила Голос.

Но он был чем-то настолько обязательным, почти принудительным, что назвать эту любовь свободной я не могла.

Он появлялся под потолком всегда, даже когда я была не в настроении. Он даже смеялся порой тогда, когда ему хотелось.

Я с пониманием к этому относилась. В конце концов, наверно, очень больно жить без тела и быть чем-то настолько абстрактным… Иметь в запасе вечность на неполную жизнь, но не иметь прикосновений, не знать человеческого тепла и не иметь возможности обнять, когда очень захочется.

Мне иногда казалось, что Голос сам себя подбадривал этой обходительной манерой говорить. Голос был гораздо более жалким, чем могло показаться на первый взгляд. Даже если это был демон, это был самый жалкий демон на свете, ведь он был лишен практически всего.

Я не раз ловила себя на мысли, что слишком часто иду ему на поводу. Не из-за жалости ли?..

Но пойми это, столь гордый Голос стал бы ещё более жалким и одиноким.

Поэтому я любила Голос так, как только могла любить. Всем сердцем.

В какой-то миг мне показалось, что я будто ему в поддержку запираюсь в комнатах, словно в новых мирах, пытаясь создать для него подобие жизни, растрачивая при этом свою.

— Каким мне тебя представлять?..

Он засмеялся. Я очень любила, когда он смеялся, ибо это был тот самый красивейший смех, от которого теряешься, от которого краснеешь.

— Всё, на что способна твоя фантазия. Давай-давай, представляй меня. Я посмотрю.

Я зажмурилась и махнула рукой. Я бы хотела убежать от реальности и представлять его ровно таким, каким хотела бы его видеть, будь то ласковая улыбка со счастливым отблеском в глазах невообразимого оттенка. Но ещё больше я хотела реальности, реальности, в которой он выглядел именно так, как выглядел. С рыжими непослушными волосами и улыбкой-оскалом.

— Неверно.

Полуулыбка.

— Не хочу абстракций. Мне нужна твоя история.

— Будто прошлое что-то значит.

— Если ты — голос, исходящий из стен, значит, многое.

Усталый вздох. Ироничный.

— Ладно-ладно, вставай.

Я улыбалась и поднималась с кровати.

— Иди сюда. Вот видишь угол? Между кроватью и окном. Моя душа заперта где-то здесь. Поэтому ты будешь слышать меня лучше, если подойдёшь сюда. Это, скорее всего, какая-то дыра между мирами. Я не углубляюсь. Я не отсюда. У меня есть свой мир.

Я ощупывала стену, словно это было живое существо, хотя по сути — лишь кусок бетона.

— В нашем мире всё отлажено, мятежников не любят. Мне повезло быть тем мятежником, которого отправили в ваш мир. У нас так говорят: «Валите на Землю со своими буйными мыслями. Вам там будут рады. Идите на Землю и ваш ораторский дар там оценят».

Он засмеялся, а я всё ещё не отходила от стены, будто в этом был какой-то прок.

— Я стал неким полупризраком. Шляюсь по мирам, по определенным квадратным метрам. Я привязан к точке. Я всегда буду в этой комнате. Или где-то поблизости...

— Мятежник. Забавно.

— Ну да. Разве ты не чувствуешь? Я должно быть где-то на уровне твоего подсознания…

— Так люди и сходят с ума.

Он согласился и рассказал историю.

О том, что он обречённый. Что эта бессмысленность — его наказание. Что его жизнь можно измерить в квадратных метрах.

— И слышишь меня наверняка только ты.

Можно ли любить чувства человека? Можно ли полюбить его за их проявления?

Странное ощущение — слушать с дрожью в теле.

Сложно было оценить его искренность, да и нуждается ли она в оценке? Можно ли придумать ему определение, этому странному существу с сердцем?

Я ощупывала стену, периодически отвлекаясь на силуэты пролетающих за окном птиц. А он рассказывал историю своей жизни.

Рассказывал, что у него белые, словно снег, волосы, что у них генетическое наследие настолько чистое, что кожа никогда не изменяет своего молочного цвета, а в глазах пестреют оттенки намного более красочные, нежели у людей. Поведал, что он обладатель пронзительно фиолетовых. Это почти королевские.

Усмехаясь.

Было забавно слушать, ещё более забавно было слышать, как он подправлял мои фантазии. Что вот тут несколько иначе. А оттенок не столь насыщенный…

Где грань между реальностями или мирами? Есть ли она, если он способен вмешиваться в мои мысли?

Есть ли рамки у нашей фантазии?

Я улыбалась глупо, но очень счастливо.

Он провожал меня с искренней грустью, к которой я никак не могла привыкнуть, провожал каждое утро.

Он встречал меня одинаково радостно каждый вечер, перед закатом рассказывал какую-нибудь историю и просил книг.

Голос был ограниченным, Голос был запертым, Голос был обособленным не по своей воле.

Я была занятой и уставшей, измождённой… Я убеждалась в несправедливости. Я не понимала, чем заслужила такое странное наказание: быть насильно привязанной к самому лучшему, самому искреннему и не человеку.

Я засыпала в углу между кроватью и окном каждый раз после заката с книжкой в руках.

А Голос наблюдал за мной.

Если говорить о рамках и границах, то между нами была одна более толстая преграда, нежели стена, в которую он был вживлён.

Я не умела читать его мысли. Поэтому не знала, что он делает с наступлением темноты.

Возможно, ему было так же невыносимо больно, как и мне.

Возможно, он был столь же скрытым, как и я, если такое вообще возможно, когда все мои мысли лежали на его невидимых ладонях.

Говорить об этом невыносимо. Ещё ужаснее осознавать всё в полной мере. Правда… Нет, правда не имеет права быть такой пробирающей насквозь, разъедающей душу.

Эй-эй, чем же мы с тобой заслужили эти разные пространства?

Как бы я хотела прочитать его мысли перед тем, как он в такой приятной и любимой манере ответит:

— Да это всё шутка. Ты слышала о странности чувства юмора?

И засмеется почти без сожаления.